|
|
Песни на стихи Инны Кабыш
А мертвые беспомощны как дети Друг к другу жмутся и глядят нам вслед. И ты глядишь в сиреневом берете И падают снежинки на берет И даже с места сдвинуться не в силах, Все ждешь, когда я за тобой приду, Так ждут нас наши мертвые в могилах, Как дети у забора в детсаду.
А снег пошел без проволочек, тяжелый, он летел легко: так легок стопудовый летчик на небесах, так между строчек легко бумаги молоко. Но я-то знала, чем он платит за этот высший пилотаж, за этот вертикальный катет, и я кричала снегу : "Хватит!.." Но он пошел, как входят в раж. Как входят в толщи атмосферы, откуда нет пути назад, в судьбу как входят, кроме веры, безо всего. Себя на скверы кроша, чтоб стал вишневый сад.
А я просила не угла в январской круговерти, а сына. Вот и родила. Вот он лежит в конверте. Вот здесь и будет он лежать, кричать, сучить ногами, ходить... Куда мне с ним бежать такими-то снегами? Дороги, крыши, провода в снегу. А снег все сыпет... Горит далекая звезда: она и есть Египет.
Ей, казалось бы, так повезло, этой глупенькой бабочке в храме! А она отдохнула на раме и опять стала биться в стекло. И чего ей не нравится тут, где не слышен ни грохот, ни скрежет, не стреляют, не ловят, не режут - ставят свечки себе да поют? И чего она рвётся туда, где и листья давно облетели и - моргнуть не успеешь - метели, а в канале застыла вода? А ведь бьется, на ладан дыша, словно там у ней малые дети! Уж не так ли об твердь на том свете материнская бьётся душа?
Ко мне влетел осенний лист, подстреленный парашютист, подранок мой, касатик, мой золотой десантник. Влетел в открытое окно на свет - оттуда, где темно и где от крови сыро, из мира, где нет мира. Мой Принц, мой хрупкий дезертир, ты думал, что найдешь здесь мир? Но протекают кровли и мы бредем по крови. Дом - крепость, думал ты? Увы! Здесь негде приклонить главы. Ветра тебя надули: здесь тоже свищут пули. ... Поспи, голубчик, с полчаса да и лети в свои леса. Прощай навек и помни, что крова нет - есть корни.
Дача: клубничное жаркое детство, плюсквамперфект, почти мезозой, гений: ребенок с геном злодейства хищно охотится за стрекозой. Археоптерикс щебечет на ветке с рыжим охотником накоротке, и преспокойно, как в маминой сетке, груши-двойняшки спят в гамаке. Ночью на даче скрипят половицы, зябнет старуха на кресле-одре, шепчутся девочки-отроковицы, бродит смородина в красном ведре. Ночью растут позвонки и суставы, грудь набухает, как белый налив, в дальние страны уходят составы, в юность, и до посинения слив, до сентября, до начала мученья: море и солнце - дачный сезон. Это наш дом золотого сеченья. Южная ссылка: Пушкин, Назон.
Детство - зверушность, антоновка, птичность, эховый, аховый лес, детство - потерянная античность: Гектор, Геракл, Ахиллес. Пестрая карта, зеленая парта, мальчик, заноза, любовь, бедная Троя, победная Спарта и настоящая кровь, ибо разбиты враги и коленки, схвачены Гитлер и Ксеркс. Детство - прекрасные пашки и ленки в семьи играют - не в секс. Это когда за тобой огороды, а над тобой облака... Детство: идут на работу народы и проплывают века. Это - ошпарены солнцем, чумазы, тырим совхозный горох, взяты на краснофигурные вазы мастером строгим, как бог. Это навеки застыла в объятьях мать, и сгущенку сосут наши котята и младшие братья... Детство - бездонный сосуд.
Если поезд ушел, надо как-нибудь жить на вокзале: в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс, ибо нам небеса это место и век навязали, как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас. Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки, разводить не руками, а кур, хризантемы, костры, и Писанье читать, и держать свою душу в порядке, и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры. И кругами ходить, как в тюрьме, по сквозному перрону, - и понять, и проклясть, и смириться, и все расхотеть, и без зависти белой смотреть на дуреху ворону, что могла б и в Верону на собственных двух улететь. И на этом участке планеты дожить до рассвета, и найти себе место под крышей и солнцем в виду раскуроченных урн, и дожить до весны и до лета, и в тетрадку писать, и не тронуться в этом аду. И стоять на своем, и пустить в это месиво корни, и врасти, а потом зацвести и налиться плодом, ибо поезд ушел в небеса и свистки его горни, но остался вокзал, на котором написано: "Дом".
Это в Токио с неба летят лепестки хризантемы, а у нас, словно розга, сечет ледяная лузга: это наша зима, это вечная русская тема, это русская смерть, до которой четыре шага. Это в парках дубы, толстомясые, как баобабы, ибо снег - это мерзлое мясо на русских костях. Это в каждом дворе задубелые снежные бабы, что пасут мелюзгу да мужей-недоумков костят. Это все мы, погрязшие в русском быту, словно в блуде, ибо: кто всех сильнее на свете? Не мучайтесь! Быт. И спешат по бульварам обычные снежные люди: кто в детсад, кто в госстрах, кто в бессмертье, а кто в Массолит. Это органы зренья и духа залеплены ватой: продираем глаза, прорубаем в Отчизну окно. Только как разобраться, кто самый из нас виноватый, если белая наша Россия - сплошное пятно.
Не сготовила ужин, не накрыла на стол: я тебе не был нужен - ну пришел и пришел. И слова вроде к месту, да неймет голова: Ты ж без места невеста, ни к чему все слова. Любовь от века вне закона, безжалостны ее черты, любовь есть пир Тримальхиона среди всеобщей нищеты. ...Лишь когда между делом засучил я рукав, Ты у ног моих села, часть благую избрав. И слова вроде к месту, да неймет голова: Ты ж без места невеста, ни к чему все слова. Любовь от века вне закона, безжалостны ее черты, любовь есть пир Тримальхиона среди всеобщей нищеты. (не оригинал)
Я думала, что от поэта здесь остаются лишь стихи. Но в комнатах так мало света и разговоры так тихи... Осталось Пушкину немного, но всё написано сполна. Так почему же у порога в слезах замёрзших вся страна? Что нужно ей в его квартире? Но потому она и здесь, что не душа в заветной лире - России Пушкин нужен весь.
Назвать мгновение прекрасным, "Постой!" - сказать - я не могла ни перед зеркалом бесстрастным, где красота моя цвела, ни на любви мятежном ложе, ни в доме, где царил покой, ни там, где то, что мне дороже всего: над кровною строкой. Ни власть, ни молодость, ни сила... И лишь с младенцем у груди я день и ночь в слезах просила: "Мгновение, не проходи!.."
...И когда я глаза открываю в холодной избе, как, прости меня Господи, в братской могиле, мне не миру и городу нужно, а только себе доказать, что я встану сейчас, как меня ни убили. И сначала я дров принесу, чтоб затеплилась печь, и воды из колодца в три ходки затем натаскаю. Хорошо, что июнь и не нужно ни лампы, ни свеч, Хорошо, что здесь света конец и изба моя с краю. И архангел дядь Миша трубит, появляясь, как тать, и, ведро опустив, по росе я бегу в автолавку, чтобы было чего и большому, и малому дать и добавить еще, если кто-то попросит добавку. И еще, чтоб осталось совсем уж незваным гостям, что придут с утреца поздороваться-опохмелиться. И, включив телевизор навстречу любым новостям, буду ждать лишь погоды, надеясь на милость столицы. И в окно посмотрю, где лишь хмурое небо да лес. И, себя по кускам собирая усилием воли, всею собственной шкурой поверю, что Лазарь воскрес, хоть вокруг только кости чужие да русское поле.
У меня, как у всех, нынче есть свой email, Нынче есть, как у каждой собаки, мобила. Но кто письма писал, тот теперь онемел, И ушел, кто звонил, и кого я любила. И уходит день за день земля из-под ног, мои дети уходят - свои и чужие. Только вскрикнешь по-бабьи: "Куда ты, сынок?.." А они все идут - все такие большие. Даже буквы срываются нынче с листа И летят словно клин, а потом - словно точка... Я стою на ветру, я совсем сирота, одиночка ли мать, капитанская ль дочка, хоть горшком назови, хоть совком - не боюсь: я как мертвый, который не ведает сраму. ...А ночами мне снится Советский Союз, тот, где мама моя моет вечную раму.
У, Москва, калита татарская: и послушлива, да хитра, сучий хвост, борода боярская, сваха, пьяненькая с утра. Полуцарская - полуханская, полугород - полусело, разношерстная моя, хамская: зла, как зверь, да красна зело. Мать родная, подруга ситная, долгорукая, что твой князь, как пиявица ненасытная: хрясь! - и Новгород сломлен - хрясь! - всё ее - от Курил до Вильнюса - эк, разъела себе бока! - то-то Питер пред ней подвинулся: да уж, мать моя, широка! Верит каждому бесу на слово - и не верит чужим слезам: Магдалина, Катюша Маслова, вся открытая небесам. И Земле. Потому - столичная, то есть общая, как котел. Моя бедная, моя личная, мой роддом, мой дурдом, мой стол. ...Богоданная, как зарница, рукотворная, как звезда, дорогая моя столица, золотая моя орда. У, Москва, калита татарская: и послушлива, да хитра, сучий хвост, борода боярская, сваха, пьяненькая с утра.
Ты родилась в большой стране: пусть больше нет её снаружи, она целёхонька в тебе - ты никогда не будешь уже. Нет малой родины у тех, кто в этих родился широтах. И это просто смех и грех - судить о нас как о сиротах. Пр: Бог - писатель, ты только чтец, и не то чтобы тебе обидно, что известен Ему конец и что тебе ничего не видно, но видна Ему красота там, где всё не имеет смысла. ...И глядишь ты за край листа, как матросская жёнка с мыса. Ты родилась в большой стране: пусть больше нет её снаружи, она целёхонька в тебе - ты никогда не будешь уже. ...Когда закапывают мать, земля становится роднее. Земля с овчинку может стать. А небо? Небо, что над нею?.. Пр:
В моей бестрепетной Отчизне, как труп, разъятой на куски, стихи спасли меня от жизни, от русской водки и тоски. Как беженку из ближней дали, меня пустивши на постой, стихи мне отчим домом стали, колодцем, крышею, звездой... Как кесарево - тем, кто в силе, как Богово - наоборот, стихи, не заменив России, мне дали этот свет - и тот. В моей бестрепетной Отчизне, как труп, разъятой на куски, стихи спасли меня от жизни, от русской водки и тоски.
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |