АНДРЮШИНА ГАРМОШКА
Снова вызрела морошка.
Вкус и цвет - чистейший мёд.
А Андрюшина гармошка
Мне покоя не даёт.
Солнце сядет за деревья,
И, улыбчив и речист,
Вновь пройдётся по деревне
Синеглазый гармонист.
Защемит в груди сердечко -
И не знаешь, от чего.
Поплывёт над сонной речкой
Песня тихая его.
Я присяду у окошка,
По щеке сбежит слеза.
Всё отдам я за гармошку
И за синие глаза!
КОНЕЦ НОЯБРЯ
Дни ноября кротким нравом похожи,
но средь зловещей ночной пустоты
вдруг понимаешь, что чувствуешь кожей
неотвратимость какой-то беды.
Вот заглянула в окошко устало
первая бледная кроха-звезда:
-- Люди, чего же вам так не хватало,
что вы всем миром пошли в никуда?
Мы, голубые безгрешные звёзды,
смотрим ночами со страхом на вас:
что ж вы глядите так злобно и грозно
и приближаете свой судный час?
Мы ль не дарили усладу влюблённым?
Нас и сегодня вовеки не счесть
ни победителям, ни побеждённым.
Люди, очнитесь, покуда вы есть!
ЛЕСНАЯ ИЗБУШКА
Змеёй бежит речушка,
А сосны - хоть пиши!
И вот она, избушка
В таинственной глуши.
Просушенная ветром
И крытая доской,
В десятках километров
От жизни городской.
То в зелень трав обута,
То в чистый мягкий снег,
В час нужный даст кому-то
Спасительный ночлег.
ЗадЫмленные стены
И треск углей в тиши...
Какие перемены
Для загнанной души!
Она, теплом согрета,
Рвёт с миром грешным нить:
Не нужно быть поэтом -
Здесь можно просто быть.
Единственный светильник -
Две свечки. Ну и пусть!
Здесь не берёт мобильник,
Но не берёт и грусть.
ЛЕТО КОНЧИЛОСЬ...
Лето кончилось. Всё как всегда:
есть конец у любого начала.
Не об этом ли я промолчала
в час тревожный рассветный, когда
ты, небрежно накинув пальто,
на мгновенье застыл у порога?
Сквозь туман простиралась дорога,
на обочине стыли авто.
Под ногами шуршала листва,
где-то ранняя птица кричала,
и паром отплывал от причала,
и разлука вступала в права.
Остывала, темнея, вода.
Счастье кончилось. Всё как всегда...
ЛЮБОВЬ И ГОЛУБИ
Развесив снег на хрупких ветках,
Метель затихла лишь к утру.
В пальтишке стареньком соседка
Привычно бродит по двору.
В развале дров таится кошка:
Под крышей пара голубей.
Вдруг вижу - бабкина ладошка
Полна зерна иль отрубей.
В пылу отчаянной отваги
(Бери, покуда подают!)
К рукам слетели бедолаги
И жадно зёрнышки клюют.
Застыла кошка в изумленье:
Добыча кормится с руки!
А бабка шепчет с умиленьем:
- Вы ешьте, ешьте, голубки...
А свет какой в глазах лучится!
И я - да что уж тут скрывать! -
Иду к бабуле - поучиться
Любовь горстями раздавать.
* * *
Надежда Князева. Ни привета из дряхлых домов, ни ответа...
НИ ПРИВЕТА ИЗ ДРЯХЛЫХ ДОМОВ, НИ ОТВЕТА...
"И архангельский дождик на меня моросил..."
(Н. Рубцов, "Осенняя песня")
Ни привета из дряхлых домов, ни ответа.
Глухо веет от мёртвого ставня тоской.
Как на кладбище, тихо. Лишь слышится где-то
Птичий крик за пустынной заросшей рекой.
Ни души. Только даль за безбрежною далью,
Позабывшей, как выглядит он, человек.
А появится кто, так всё с той же печалью:
Дом крестами забить - и оставить навек.
Гнётся, ропщет, упрямится новенький гвоздик:
Жил здесь кто-то, любил, был обласкан и сыт.
А теперь лишь холодный архангельский дождик
С хмурых низких осенних небес моросит.
А весной закукует привычно кукушка,
Щедро бросит (кому?) сотню радостных лет.
И черёмуха снегом оденет опушку
И уронит на землю нетронутый цвет...
ОН БЫЛ
Он жил в обычном доме деревенском,
Каких немало строилось вокруг.
И радость знал, и боль тоски вселенской,
И хватку и тепло хозяйских рук.
Любил особый вкус воды озёрной,
Шуршащий шёпот мелких угольков,
Лучины треск, и ветра норов вздорный,
И гул в трубе печной.
Не зная слов,
И сам гудел -- тем громче, тем смелее,
Чем жарче было в собственном нутре.
Потом дремал в избе, в истоме млея,
Тихонько остывая.
На заре
Опять дышал всё с тем же юным жаром,
Бросая вызов серой, вязкой мгле...
Он был обычным медным самоваром,
Душой любого дома на селе.
ОТКРОВЕНИЕ
" А счастье только знающим дано..." И. Бунин
Чуть приоткрытое окно.
Пирог с вареньем. Чашки с чаем.
Да вот же счастье! Вот оно!
Как часто мы не замечаем
Простых мгновений бытия,
Привычных каждому до боли!
Есть ты, есть вечер наш, есть я
И - то ли с луга, то ли с поля,
То ль с белой рощи над рекой -
Звук дивной майской
птичьей песни,
Способной вытеснить покой...
Да есть ли что-нибудь чудесней
Родного взгляда твоего
И двух, в горошек, чашек с чаем?
Не это ль счастье?
Но его
Чудные, мы не замечаем...
ПРИЗНАНИЕ
Сколько раз всё с нуля!
Сколько раз всё сначала!
Куролесили, словом ,
с азартом и всласть.
Я тебя, моя Родина,
не выбирала -
Я здесь просто однажды
весной родилась.
В прошлом солнечном
было всё проще, яснее:
Меньше знали, но жили,
судьбу не кляня.
Только с новых высот
стали как-то виднее
Купола, и Норд-Ост,
и Афган, и Чечня...
Сколько смыто ошибок
слезами и кровью!
Но , хоть где-то местами
запятнана честь,
Я люблю тебя
той бескорыстной любовью,
Когда любят за то,
что ты попросту есть.
В ДЕРЕВЕНСКОЙ ГЛУШИ
Эта девочка-даун в семье родилась,
но была отдана бабе Кате - "на радость".
Здесь жалели её и куражились всласть,
а она улыбалась.
С непонятным мычаньем она, словно тень,
за блаженною бабкой по дому слонялась.
Та варила ей кашу, несла дребедень,
и она улыбалась.
А потом заболела. Ночами из тьмы
в дом старуха с косой то и дело являлась:
"Не дожить тебе, девка, до новой зимы!"
А она улыбалась.
...Домовина белела с утра на крыльце.
С облегченьем вздыхая, поплакали малость.
Снег летел и не таял на бледном лице,
но она улыбалась.
В ЗИМНЕЙ ГЛУШИ
На яблоко румяное похожий,
снегирь ссыпает с мёрзлых веток снег.
Не жди, что здесь появится прохожий -
скорее выйдет снежный человек.
Какая тишь! И только сосны глухо
спросонья что-то шепчут.
На юру,
давным-давно одна, живёт старуха.
Порою топит печку поутру,
порой грозит облезлою метлою
волкам, что нудно воют за рекой,
и щурясь смотрит в небо голубое,
прикрыв глаза дрожащею рукой,
и верит: где-то там, за облаками,
есть мир другой, другая благодать.
А здесь, пленённой долгими снегами,
словечко даже некому сказать.
Молчит. Но лишь почует состраданье,
которого тебе уже не скрыть,
прервёт своё суровое молчанье,
начнёт без остановки говорить.
Ни вздоха. Ни слезиночки. Ни стона.
Слова роняет будто в пустоту.
И, глядя на столетнюю икону,
сама подводит горькую черту:
- Всё было. И летала певчей птицей,
и стылых дней хлебнула тоже всласть.
Но если б можно было не родиться,
вовек бы (Бог простит!) не родилась...