|
туманом полон ров - его не перейдешь мой человек дождя - как глупо и как странно - мой человек дождя выходит из тумана всего на полчаса - мы так любили дождь мой человек дождя мне что-то говорит не разобрать: туман заглатывает звуки и прячет от меня его лицо и руки а дождь стучится в зонт навязывая ритм никак не рассмотреть улыбку и глаза - мой человек дождя выходит из тумана за стеночку держась шатаясь словно пьяный отдай его туман - отдай на полчаса верни его в тепло - ведь он совсем озяб лица не разглядеть- я глаз его не вижу как было в тех стихах? "Но можно ли быть ближе"? нет ближе быть нельзя - и дальше быть нельзя мой человек дождя заплачет выходя как месяц - золотой и с ножиком в кармане - потом он снова жить останется в тумане а я останусь ждать на линии дождя
Человек состоит из воды (в основном это, видимо, слёзы). Человек состоит из беды и старательно выбранной позы. Человек состоит из среды. Просто рвётся среда в человека! Человек состоит из "воды", заполняясь до самого верха. Человек состоит из сумы, из тюрьмы, из мурашек по коже. Человек состоит из зимы. Без зимы он, конечно, не может, ведь вода - это сжиженный снег. По снегам, не сбиваясь со следа, всё бредёт и бредёт человек, состоящий из солнца и лета. *Человек состоит из помех* *в основном подсознательных версий*, да из слов, что другой человек говорил ему в самое сердце. - - - - - - - - - - - - - - - - - - *переписанные автором музыки строки
Через поле напрямик всем своим кагалом едут Изя Броневик и Ефим Шлагбаум. Удивляется народ на такое горе: и куда их чёрт несёт через это поле? Я вопрос не разрешу, но скажу старательно: я к евреям отношусь очень замечательно. И пословицу я так помню без сомнений: "Если Мойша не дурак, значит, Мойша гений!" Поворот и поворот - вот и скрылись вскоре... И куда их чёрт несёт через это поле?
Если дороги нет, значит, она везде. Значит, не повезут, раз в самолёт не сели. Значит, идти самим - ножками по воде. Это такой экстрим. Джунгли и Крайний Север. Лондон (который Джек) даст нам с тобой совет: двигаться не спеша, крепко держа друг друга. Птицы летят на юг - в жёлтый вечерний свет. Мы же с тобой пойдём прочь от тепла и юга - с северной стороны есть на деревьях мох - вот нам и компас. Мы - просто другие птицы. Всё, что ты прежде знал, всё, что ты раньше мог, нам на пути вдвоём больше не пригодится. Будет другая жизнь - заново, набело - ножками по воде, в слякоть, по бездорожью. Мимо летят авто, пули, добро и зло. Как же "дороги нет"? Вот она, мой хороший! http://www.stihi.ru/2010/09/17/5572
Каждое утро сосед Еврипид дома напротив - на набережной с банкой литровой и снастью налаженной на парапете чугунном сидит. Летом сидит и зимою сидит, лед пробуровит и дальше глядит, волны грызут краснозёрный гранит, в лысине голое солнце горит. - Что там ловить, многославный сосед, вечною удочкой, пробочкой винною? - Свет, отвечает, - рассеянный свет, рыбицу мелкую донную глинную. - Этих мальков, достомудрый сосед, - тьма - в нашей мутной шибающей тали, что их ловить третью тысячу лет? - Чтоб не дремали, чтоб не дремали. - Но для чего, всевеликий сосед, ты выпускаешь их банками полными животрепещущих за парапет? - Чтобы гуляли да помнили, помнили. О Еврипид мой, Господний и. о., что же не помнит никто ничего? Что же не помнит никто ничего, о Еврипид мой, Господний и. о.?
Чьё там тело везут на разбитой хромой колымаге? Солью хлеб посыпают, вино самогонное пьют. Чьё там тело они подобрали в студёном овраге и теперь, матерясь, это тело везут и везут? А над ними стоит нелюдимое небо и злое. А под ними дорога - глухая дорога лежит. И телега скрипит, и угрюмо поют эти двое: этот парень носатый и этот хрипатый мужик. И уже над землёй начинает неслышно смеркаться. Чьё там тело везут с запрокинутым длинным лицом? И свисает рука, и за обод цепляются пальцы, словно мёртвый желает ухватить колесо.
Еще не осень - так, едва-едва. Ни опыта еще, ни мастерства. Она еще разучивает гаммы. Не вставлены еще вторые рамы, но день-другой - и все пойдет на спад. И, предваряя близкий листопад, листва зашелестит, как партитура, и дождь забарабанит невпопад по клавишам, и вся клавиатура пойдет плясать под музыку дождя. Но стихнет, и немного погодя наклонностей опасных не скрывая, бегом-бегом по линии трамвая помчится лист опавший, отрывая тройное сальто, словно акробат. И надпись "Осторожно, листопад!", неясную тревогу вызывая, раскачиваться будет, как набат, внезапно загудевший на пожаре. И мы увидим - листья будут жечь. А листья будут падать, будут падать, и ровный звук, таящийся в листве, напомнит о прямом своем родстве с известною шопеновской сонатой. И тем не мене, листья будут жечь. А листья будут медленней кружиться, пока бульвар и вовсе обнажится, и мы за ним увидим в глубине фонарь у театрального подъезда и белый лист афиши на стене. И мы особо выделим слова, где речь идет о нынешнем концерте фортепианной музыки, и в центре стоит - ШОПЕН, СОНАТА НОМЕР ДВА. И словно бы сквозь сон, едва-едва коснутся нас начальные аккорды торжественного траурного марша и станут отдаляться, повторяясь вдали, как позывные декабря. И матовая лампа фонаря затеплится свечением несмелым и высветит афишу на стене. Но тут уже повалит белым-белым, но это уже - в полной тишине. (текст немного сокращен против оригинала)
Вот слегка зашумели листы - Это дождь пролетел мимо нот. Кто мотив этот странный поймёт? Только я и немножечко ты. И по нотам небесный десант нам сыграет мелодию крыш, а в дожде заблудившийся стриж промелькнёт, как смешной музыкант. Каплями дождя - грозы, в поле босиком - росы, в капельках воды - розы, каплями морей - слёзы. Губы запеклись - жажда, в горле без воды - спазмы. Солнце растеклось - плазмой. Умножаем два дважды. И под музыку лёгкую строк Я тебе этот дождь подарю - Приплывай к моему сентябрю, Лету вышел положенный срок. Вот слегка зашумели листы - Это дождь пролетел мимо нот. Кто мотив этот странный поймёт? Только я и немножечко ты. Грозы - каплями дождя, росы - в поле босиком, розы - в капельках воды, слёзы - каплями морей. Жажда - губы запеклись, спазмы - в горле без воды. Плазмой Солнце растеклось. Дважды умножаем два. Умножаем два дважды. Солнце растеклось - плазмой, в горле без воды - спазмы. Губы запеклись - жажда. Каплями морей - слёзы. В капельках воды - розы, в поле босиком - росы, каплями дождя - грозы. Вот слегка зашумели листы - Это дождь пролетел мимо нот.
Любому веку нужен свой язык - Так говорил один поэт-старик. Он так любил мистические бури, таинственное золото в лазури, поэт и полубог, не то что мы, изгнанник символического рая, он различал с веранды, умирая, ржавеющие крымские холмы. Любому веку нужен свой пиит. Гони мерзавца в дверь - вернется через окошко. И провидческую ересь в неистовой печали забубнит, на скрипочке оплачет времена античные, чтоб публика не знала его в лицо, - и молча рухнет на перроне неизвестного вокзала. Еще одна: курила и врала, и шапочки вязала на продажу, морская дочь, изменница, вдова, всю пряжу извела, чернее сажи была лицом. Любившая, как сто сестер и жен, веревкою бесплатной обвязывает горло - и никто её не вспоминает, вероятно. Любому веку... Но при чем тут век! Он не длиннее жизни, а короче. Любому дню потребен нежный снег, когда январь. Луна в начале ночи, когда июнь. Антоновка в руке когда сентябрь. И оттепель, и сырость в начале марта, чтоб под утро снилась строка на неизвестном языке. (в тексте три небольших изменения против оригинала)
Одуванчики в зелени - яркими пятнами, Словно тысячи солнц распустились в траве, Ярко-жёлтый венок, рядом платьице смятое, Белый пух в синеве и туман в голове. (Белый пух в синеве, ярко-жёлтый венок И туман в голове, рядом платьице смятое). Чьи-то тёплые губы, слова осторожные И заливистый смех. Отчего? Угадай! Белым снегом трава на лугу припорошена, Словно время зимы, а не ласковый май. (Словно время зимы, а не ласковый май - Белым снегом трава на лугу припорошена). В пору краткого майского солнцестояния Поднимаются в небо - нежны и легки - От изящной руки, от простого касания Парашютики счастья - любви мотыльки. Перемелется всё... Время - вечная мельница. Мы в сезонах других обретать будем смысл И над прошлым смеяться, но в это не верится, Если мир перевёрнут и падает ввысь. Одуванчики в зелени - яркими пятнами, Словно тысячи солнц распустились в траве, Ярко-жёлтый венок, рядом платьице смятое, Белый пух в синеве и туман в голове. (Белый пух в синеве, ярко-жёлтый венок И туман в голове, рядом платьице смятое). http://www.stihi.ru/2008/05/13/63
В траве мой дом - смешной кораблик, Я капитан, но весла - грабли. Все связи внешние ослабли. Цветы в траве как чайки на волне. Земля так далека, как будто вне... Как будто-будто моря пена Здесь сныть июньская нежна. Цветы роняют семена Под паруса оттенков цикламена. Я маринист и пейзажист, все сразу, А волнами поля любимей глазу. Прекрасен мой зеленый холст, В нем штиль на тысячу узлов и верст. В нем изумрудами волнуется листва, Но не хватает в нем родного существа! В неброские цветы - слова и рифмы, В такие же коралловые рифы Мой брошен якорь - Иллюзия всегда двояка. (повторение 1-й строфы) http://www.stihi.ru/2007/05/28-1965
Мы шли вдоль портовых причалов, Я на воду долго глядел. Там стаи стремительных чаек Пытали рыбацкий удел. Был день серебристый, осенний, И был этот день золотой Печали весёлых растений, И воздух - недвижный, живой. Шли мимо - и берег, и осень, И тленная клёнов краса. И зелень внезапная сосен, И трав утолённых роса. Мы шли в исчезающий жаркий И яркий дороги наряд. И мысли, как светлые чайки, Над тленьем без цели парят.
По дебаркадеру окурок катится И зной полуденный, и ветерок. Ты канарейкою в лимонном платьице Сидишь, любуешься на катерок На белом катере от дебаркадера Оно, пожалуй бы, куда с добром, Да-да, сударыня, но надо к матери В усадьбу летнюю через паром. У дебаркадера на дутой камере Шпана купается - наперекрик Ты погостишь денек, тепло еще пока И в город каменный - на материк. Постой, порадуйся, и с дебаркадера Окликни солнышко, пока-пока, Пускай в луче его перекликаются Ладони, локоны и облака. По дебаркадеру окурок катится И зной полуденный, и ветерок Ты канарейкою в лимонном платьице Сидишь, любуешься на катерок = = = = = = = = = = = = = = = = Опубликован в сборниках: Владимир Берязев "Золотоносная мгла" и "Ангел расстояния" Доступен в интернете: http://www.sibogni.ru/beryazev/index.php http://www.pereplet.ru/text/beryazev20dec07.html http://magazines.russ.ru/zz/2006/8/be20.html
Пение и гитара - Ольга Кузьмичева-Дробышевская Бузуки - Андрей Васильев Над площадью базарною вечерний дым разлит. Мелодией азартною весь город с толку сбит. Еврей скрипит на скрипочке о собственной судьбе, и я тянусь на цыпочки и плачу о себе. Снует смычок по площади, подкрадываясь к нам, все музыканты прочие укрылись по домам. Все прочие мотивчики не стоят ни гроша, покуда здесь счастливчики толпятся, чуть дыша. Какое милосердие являет каждый звук, а каково усердие лица, души и рук, как плавно, по-хорошему, из тьмы исходит свет, да вот беда: от прошлого никак спасенья нет. повторение двух первых строф Источники: http://www.bokudjava.ru/N_9.html Книга Булат Окуджава "Стихотворения" серии "поэзия ХХ века", М., Профиздат, 2007, с. 231.
По улице тихой, прожитой печали, мы шли и теряли в тумане детали. Что видели, то узнавали едва и смысла почти не имели слова. Обочиной грусти вдоль улицы этой брели живописцы, тапёры, поэты и те, кто ещё не сложились пока. А память над ними несла облака. Та улица, точно река, протекала и времени было чудовищно мало, чтоб в сердце оставить родные черты, они кочевали в залив темноты. Но, точно дары океана на суше, встречали в заливе усталые души намёки, наброски ушедших от нас. Так рваные мысли сплетались в рассказ. Он был непрерывен, почти бессловесен, но воздух был густ, для дыхания тесен и слёзы, без плача, текли по щекам, когда прикасалось мгновенье к векам. По улице этой шло странное действо, отбросив мирские дела и злодейство, грехи и заботы - плоды суеты. Здесь время и память по-свойски, на "Ты", а значит, сомкнулись конец и начало, дыханье вопроса с ответом совпало, но мы не расслышали звука, а жаль. Отсюда тревога, а с нею печаль и лёгкое бремя загадки. Восток, свеченьем своим завершая виток, слегка розовел, сбросив шаль темноты, и улица вновь обретала черты ... http://www.stihi.ru/2009/04/18/229
Ой, да туман, да туман под ракитой. Да костерок, белым дымом увитый. Словно цветы у цыганочек юбки. Курят старухи вишнёвые трубки. А старики бородаты и седы, в круг собрались для вечерней беседы. Ой, да цыга... да цыгане запели - душу подняли с моей колыбели. Так колыбель, колыбель раскачали - не отойти от любви и печали.
Не добыв военной славы, В свете тающего дня Немцы ехали с облавы, Бодро вёдрами звеня: В вёдрах "яйки-млеко", куры, Конфискованный тулуп, Борька-хряк, пленённый сдуру, Хоть обычно не был глуп. Огорчён и упакован, Он в коляске BMW Мощным рылом рвал оковы, Не потворствуя судьбе. На мосту мотоциклетку Развернуло поперёк, Грузовик в коляску въехал, А Борька дунул наутёк. Грузовик с переворота Ссыпал в воду полувзвод, И пошла ко дну пехота, Пробивая тонкий лёд. Хорошо, что по колено, Плохо то, что холод лют. И шинели - как полено, И ветра в ветвях поют. Не добыв военной славы, В свете тающего дня Немцы пёхом шли с облавы, Грустно шагу в такт звеня. А Борис-производитель, Став героем этих мест, От отряда "Красный мститель" Получил "Железный крест".
В Переделкине лес облетел, над церквушкою туча нависла, да и речка теперь не у дел - знай, журчит без особого смысла. На перроне частушки поют про ворону, гнездо и могилу. Ликвидирован дачный уют - двух поездок с избытком хватило. Жаль, что мне собираться в Москву, что припаздывают электрички, жаль, что бедно и глупо живу, подымая глаза по привычке... Дурачье. Я и сам бы не прочь поселиться в ноябрьским поселке, чтобы вьюга шуршала всю ночь, и бутылка стояла на полке. Снова будем с тобой зимовать в тесном городе, друг мой Лаура, и уроки гармонии брать у бульваров, зияющих хмуро, у дождей затяжных, у любви, у дворов, где в безумии светлом современники бродят мои, словно листья, гонимые ветром.
Длинная лапка у божьей коровки, я поднимаюсь по ней без страховки, цельную вечность готовился взлет, слышу, как божья коровка поет: "Крайний человечек, полети на небо, дам тебе за это неразменный грошик, две бутылки водки и осьмушку хлеба, зажигалку "Zippo", сигарет хороших. Полети на небо к своему прорабу, поинтересуйся: "Как вы тут живете?", дам тебе за это - надувную бабу, "Робинзона Крузо" в твердом переплете. В память о полете, красные коровки будут плавать брассом, бегать стометровки, белые коровки в память о России, сочинят поэму для коровок синих. Мы своих артистов и своих ученых выдавим по капле из коровок черных. На земле у счастья - никакого шанса, улетай на небо и не возвращайся!"
Я слушаю тихое пенье, приставив ладони к лицу, И старой пластинки шипенье лишь на руку мне и певцу. Так тих этот голос далекий и глух, удаляясь во тьму, Как будто в нелегкой дороге ворсинки пристали к нему. (2 р) Будто бы он слышен, тревожный, сквозь вкрадчивый шорох дождя, Будто бы сам певец осторожный пел в свитере, горло щадя. Когда ж переводит дыханье певец и секунду молчит, Его заменяет шуршанье, и, кажется, - время шуршит. То вдруг приближаясь, то пятясь, выходит тот день из угла, Когда граммофонная запись так несовершенна была. (2 р) И вижу я столик дубовый на крашенных ножках резных, Записи той оттиск готовый, и несколько проб запасных. А главное, вижу артиста и свитер суровый его. Он шутит: немножко нечисто, но страшного нет ничего. Конечно, немного нечисто, но страшного нет ничего! Я слушаю тихое пенье, приставив ладони к лицу, И старой пластинки шипенье лишь на руку мне и певцу. Он знает, что высшая радость - не четкость, любимица всех, Но дивная шероховатость и пенье средь многих помех. Но дивная шероховатость и пенье средь многих помех.
По настроению рождается строка, Пытаясь в ритмику попасть сердцебиенья. Покорно Муза припадает на колени, В руках протягивая хлеб стихотворенья К твоей солонке, что полна, наверняка. . . . . . . . . . . . На сцене все мы королевы, какой, неважно даже, масти. А свита справа, сзади, слева подыгрывает нам со страстью. Но там, за рампой, ушлый зритель, не пожалев аплодисментов, Уйдёт потом в свою обитель, не видя главного момента - Когда срывая маску с тела, с лица, с души и с ощущений, Не сможем обнажиться, в целом. И только в боль стихотворений Сбиваясь на сдиранье кожи, на вены, вскрытые публично, Мы, может, обнажиться сможем... И то, скорей всего, частично. . . . . . . . . . . . . Кто-то пишет о нас роман... Выпил сдуру, смертельно пьян, И летят под откос в бурьян Все герои. Мы бы жили ещё, но... нет. Опрокинулся лунный свет На последний живой куплет - Наш с тобою. Автор выживет, и к утру Позабудет всю ту муру, Что писал на хмельном пиру Прошлой ночью. Прорастут семена травы Через порванный лист судьбы. Скажут: - Если бы, да кабЫ... Многоточье........... = = = = = = = = = = = = = http://www.stihi.ru/2008/11/06/439
ПОЕДИНОК (Марина Шапиро) Стихи качают коромысло надежды вымысла и смысла тоски и боли, А небо тёмное нависло над горизонтом, и артисты играют роли - Орёл и туча грозовая. Как будто не подозревают, что зритель рядом. Орёл, как с буфера трамвая за тучей. Молния кривая кусает ядом. Но всё равно, летит он следом до горизонта, страх неведом отважным птицам. Он словно с ней ведёт беседу, И туча говорит соседу: Мы будем биться? Он свистнул, глянул острым глазом, И туча понимает сразу - за ним удача. Ведь он с живой надеждой связан. И пролились, как слёзы, стразы воды и плача. МИГ ДО РАССВЕТА (Людмила Шарга) Миг до рассвета? Он всего темней, темнее самой непроглядной ночи. Я по росе... За мною шлейф теней. А может это тени одиночеств, Что застят свет... От них не скрыться мне. Миг до рассвета С вечностью сравним, В клепсидре капля видно задремала; Мне тесно в нём. Мне ненадёжно с ним. Я миг считать привыкла чем-то малым, А он сразил величием своим. В миг до рассвета уместилась жизнь. Как оказалось, умирать не страшно... Страшнее будучи живым - не жить. Но восходящим солнцем мир окрашен, И чей-то голос шепчет мне: держись...
Проводи меня туда, где тишина, где на праздники - прозрачный неба звон, где такая затрапезная страна так по-царственному льнёт со всех сторон, где в чертоги застоявшейся души птицей-пеночкой влетаешь ночевать, где все дудочки - уже не камыши, но земля, их зародившая, права... Проводи меня, полуобняв плечо, и погладь, когда простимся, по щеке... Я хотел бы погрустить с тобой ещё, прорасти к тебе рассветом вдалеке... Мой пространный и идущий к небу край - горизонт опять поднял, махнув крылом... Если дудочка на сердце - заиграй. Если музыка - пускай со всех сторон... Чувство родины - как локтя и плеча... Принимаешь, что с тобой она - всерьёз... А подушка высыхает по ночам, если днём в неё полвека пролилось... Долго тлеет перед тем, как вспыхнуть, трут... Троекратно - троекрестием - "ура!" Да в земле лежат медали жёлтых руд, согревая обретённые тела...
Открыта дверь на лестничную клетку, похожая на скомканную кепку, которую разнашивал когда-то вождь мирового пролетариата. За дверью той, как будто на перинах, облокотясь культурно на перила, сижу с лицом тупого недомерка, со мной сидит революционерка. Я полон дум, она - полна не меньше, и таракан, казавшийся умершим, является пред нами непременным прообразом грядущей перемены. Он к нам ползёт, над ним кудлатый ворон другой эпохи, пыхает Аврора, и мы ещё глазам своим не верим, но исторически благоговеем. И ночь в окне сдвигается по фазе, и сообщают по мобильной связи, что Зимний взят, восходом опалило и лестничную клетку, и перила... Прикроем дверь, оставим без присмотра обитель нерушимого комфорта, где я сижу, и лампочка не меркнет, и хорошо революционерке. Источники: http://zhurnal.lib.ru/k/krasnow_d_j/kowsemu.shtml Книга стихов "Ко всему прочему" М.: Шанс, Русский двор, 2010.
Скажу о том, что Вам не ново: насколько разный нрав у слова! Как люди, всяк в своём наряде, слова имеют свой характер. И с языка порой слетают беспечной воробьиной стаей И гомонят неудержимо, но только... мимо, мимо, мимо... А то замолкнут и зависнут подобно бусинкам на чётках мыслей Перебираю их на ощупь, и вдруг окажется мне проще Сказать без слов о самой сути - молчание как столбик ртути Всё выдаст: жар, озноб, смятенье красноречивой слова тенью... ...И эти, робкие, на длани что тихо тлеют угольками, Не разгораясь в пламя речи... держу, о них мне не обжечься. И ослепительны и нежны, в рассвет фиалковая свежесть, И слово горькое ухода в безвременное время года... Есть слово: подло и свинцово... посланцем девятиграммовым Прошьёт насквозь, взорвёт сознанье, просыплется горохом брани, От слов - предательства, проклятий обереги меня, Создатель! Средь слов различнейших достоинств живу, не прекращая поиск, И в океане этом мною пока не найдено такое, Что словно истинная вера последним станет мне и первым! http://www.stihi.ru/2009/02/12/50
Спи, Марина. Город страшен, город мрачен. Звёзды в стёклах - словно пойманные рыбы. И никто здесь не смеётся и не плачет. Как гробы, стоят домов немые глыбы. Лишь волчонок, убежавший от волчихи, перепутавший следы в ночи кромешной, под окном у нас сидит и воет тихо, по-елабужьи - беззвучно, безутешно. Мы ему октроем двери, мы покажем ёлку в святочном наряде, в бусах звонких, у огня его посадим и расскажем сказку русскую о старом глупом волке. Мы дадим ему конфет и лимонаду и фонарик снимем с ветки самый лучший. Спи, Марина, горевать о нём не надо. Всё равно он убежит в свой лес дремучий. Кем же будет утро завтрашнее спето? Кто поднимет над твоей постелью солнце? Спят министры, и лакеи, и поэты, спят бандиты, и калеки, и торговцы. А по улицам, мертвецким сном объятым, льётся слёз твоих вода рекою длинной... Крепко спят под обелисками солдаты. Спи и ты, Маринушка, Марина.
По воздуха'м просторныя долины чужия песни радостью пьянят, серебряныя струны мандолины как колокольчики небесныя звенят. И голос тот - природы и таланта - тревожит душу мне, и тает и таит... И золотыя пальцы музыканта перебирают волосы твои. По облакам спокойно и красиво идёт то пепельный, то розоватый дым. И лодки вдоль вечернего залива плывут по отражениям своим. По воздуха'м небесным пролетает душа певца, над пеленою волн... Высокий звук таит печаль и тает. И низкий звук земною страстью полн.
* * * Мне жаль тебя будить. Разлился Суходрев. Неслышная вода подходит к дальним хатам. На склонах жгут траву, трава, перегорев, Летает дымом горьковатым. Плывёт, кружась, по неглубокому затону Какой-нибудь древесный хлам. И лодки, не готовые к сезону, Везде вверх доньями торчат по берегам. Мне жаль тебя будить в двенадцатом часу. Раздвинулась Ока, расширилась природа, Разлился Суходрев и держит на весу Постройки Полотняного Завода. Не нарушая их расположенья - Всем перекрёстком, улицей, двором Удваивая в виде отраженья, Со всею утварью снимая каждый дом. Мне жаль тебя будить, хотя давно пора. Раздвинулась Ока, в медлительных затонах Ещё кусочки льда, но меньше, чем вчера. Разлился Суходрев, палят траву на склонах. Когда тебя, мой свет, затянет дымом, Когда к тебе придёт, возьмёт тебя вода, Куда-то понесёт над городом любимым, Не нарушая сна, неведомо куда... "Знамя", 2002, No 3 http://magazines.russ.ru/znamia/2002/3/v2-pr.html
Кошачьими лапами вербы Украшен фанерный лоток, Шампанского марки "ихъ штэрбе"* Еще остается глоток. А я и пригубить не смею Смертельное это вино, Подобно лукавому змею, Меня искушает оно! "Подумаешь, пахнет весною, И вербой торгуют в раздрыг, Во первых строках - привозною И дело в другом, во вторых. Ни в медленном тлении вёсен, Ни в тихом мерцаньи строки, Ни в медленном таяньи вёсел Над жёлтой купелью реки - Ни лада, ни смысла, ни склада, Как в громе, гремящем в дали, А только и есть, что ограда Да мёрзлые комья земли. А только и есть, что ограда Да склепа сырое жильё... Ты смертен, и это награда Тебе - за бессмертье Твоё... * Ich sterbe - я умираю (нем.)
Волшебная женщина входит ко мне, Но я уже сплю, я уже над бульваром, Фонарь, подымаясь над утренним баром, Горит, как планета, со мной наравне, Отсюда я вижу рытье котлована, У маленькой Сретенки трубы кладут, Гремит и зияет железная рана, И в ней работяги шумят и снуют. И я накрываю тяжелым платком Фонарь воспаленный и взрытую землю, Поскольку волшебная женщина дремлет На облаке легком, свернувшись клубком. Но это мне снится, на самом же деле Бесшумно и быстро проходит она От двери по комнате мимо постели Задернуть от света остаток окна. И что-то меняется в жизни моей, Но я уже спит, я уже не узнает, Что свет у меня на столе выключают, Что пахнет духами, что стало теплей. Волшебная женщина тихо выходит С задуманной книгой и теплым платком, И тоже не знает, что с ней происходит, И в чьем она сне, и на небе каком.
Живу, рифмую кое-как - полпуда лиха... Не бог, не царь, не великан, не фунт изюма... И всё же я живу сейчас! Пускай не в рифму. Не доставая до плеча. Вне общей суммы. Залит чернилами февраль. Залит по горло. Но поэтический аврал ещё не начат... Стоп-кран, как голос мой, легко зимою сорван. Билет куда-то далеко - не надо сдачи... Мой паровоз вперёд лети, поддай-ка пару. Да, я законченный кретин, но крепче стали. Белеет снег, белеет стих, белеет парус... Еси на нашем небеси спасёт едва ли... На выход утки - мне туда, где больше смысла. Навылет сердце - ерунда, под нож хирурга. Любая устрица визжит, вдогонку свищет. В стране на каждом этаже играют Мурку. Приехал. Родина. Ура! Какое счастье! Целую краешек двора - родимый, здравствуй. Конечно, солнце и река не в нашей власти... Я знал, что с рифмами никак в родимом царстве. http://www.stihi.ru/2009/02/05/1954
Целого мира завзятый жилец, Долу клонюсь понемногу, Каждый несёт в себе света конец В тёмный предел свой, к порогу. Всяк донесёт эту грозную кладь, Сбросит земную громаду Там, где вовеки не будет светать... Кто сокрушит эту правду! Ныне живущему выдано сил В меру земного светила. Каждый в открытые очи вместил Всё, что и свет осветило. Милый, подольше глаза не гаси, Мой сосвидетель, созритель - Взглядом всепомнящим не уноси Свет наш во мрака обитель!
Лежит у моря женщина и плачет, лицо в позолотевший локоть прячет, лицо в позолотевший локоть прячет, на пляже вечереющем - одна. Какое горе затопило душу у моря, овевающего сушу, у моря, овевающего сушу, настоем терпким вечного вина? Я подхожу, сажусь на камень рядом и руку ей на волосы кладу. Пошучиваю, как наставник в школе: "Не плачьте, здесь и так избыток соли!" Ее затылок льнет к моей руке, Она садится. Грудь ее в песке. "Как глупо!" - говорит она и гибко встает, ее смущенная улыбка - укор себе и благодарность мне. Прощанье в посвежевшей тишине. Она уходит в темноту, в былое, ее шаги прозрачны и легки. Прилив луну затискал в сизых складках, мне остается путаться в догадках, в которых очевидно лишь одно: ее душа была всех душ печальней, но море - было ей исповедальней, и, значит, ей утешиться дано, и, значит, ей утешиться дано. И вновь - Лежит у моря женщина и плачет, лицо в позолотевший локоть прячет, лицо в позолотевший локоть прячет, на пляже вечереющем - одна.
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |