Нынче тихо. Это прямо как-то ново.
Почитай уж третьи сутки не воюем -
Крутим всяк хвосты посланникам Эола.
Не иначе как затишье перед бурей.
Вот, решил потратить с пользой час досуга,
Написать из тенедосского залива:
Хайре вам, моя любезная супруга!
Пусть к вам будут наши боги справедливы.
Как там жизнь в глухой провинции у моря?
Что Итака наша - выгодно ль торгует?
А народ? Довольны, сыты, зря не спорят?
Верно, пьют? Пусть пьют - уж лучше, чем бунтуют.
Вы всё шьете? Бабьи хлопоты - известно.
Сын, поди, теперь совсем уже мужчина?
За меня не беспокойтесь, слава Зевсу,
Я живой, местами даже невредимый.
Если скажут что про Паламеда - правда.
Пусть паршивец знает внука Автолика.
По делам, как говорится, и награда.
Быть убийцей мне милей, чем быть убитым.
Мы опять несем серьезные потери,
Что ни день, то недочет среди героев.
Эти гады крепко в городе засели -
Не подступишься ни с берега, ни с моря.
А на днях был случай скверный: слышу шепот
За спиной. Смотрю: Ахилл весь бледный с виду.
Я к нему, кричу: "Дружище, ты чего тут?!"
Он: "Стреляли..." и того... то бишь к Аиду.
Хоронили - пели, пили, чтоб забыться.
Тут и впрямь рассудком тронешься от страха.
Об одном прошу: уж если что случится,
Для меня не возводите кенотафа.
Скоро ночь. От моря резко пахнет влагой.
Холодает, ветер сменится, наверно.
Кстати, я ахейской армии на благо
Ход конем второго дня придумал верный.
Мысль проникнуть в Трою тайно, без опаски
Поимела одобрение в народе.
Ох, не даром я юнцом от козопасов
Получал не раз по наглой рыжей морде.
Будет утро, будет зрелище и пища
Для ворон... Кто не умрет, тех покалечат.
Обещаю на троянском пепелище
Осушить ритон вина за нашу встречу.
Вот триера развернулась носом к мысу,
Значит, время. С нами вестники Эола!
До чего у фразы этой дивный смысл:
"Я вернусь домой в Итаку скоро"! Скоро...
P.S.
Тут средь нас какой-то бегает со свитком...
Вроде слеп, а сам все видит - хрен чё спрячешь!
Если будет вам болтать про нашу битву,
В шею шельму - денег хочет, не иначе.
День за днем перед взором мелькают годов вереницы,
время словно застыло на млечном стоп-кадре Вселенной.
Но когда я закрою глаза, этот мир растворится,
ибо сколько я помню себя, я в нем был неизменно,
и напротив, не помню ни мига, чтоб было иначе,
то есть мир без себя самого совершенно не помню.
Это значит, что не было "Декамерона" Боккаччо,
и триеры ахейцев под Троей не пенили волны,
Франсуа не писал завещания в форме баллады,
крестоносцы за Гробом Господним не шли до Хеврона,
не сдавали Гранады испанским войскам Альмохады,
а историки врут хуже всяких старух возле дома.
День и ночь над бумагой корпят, что ей будет, бумаге?
Всяк историк мной выдуман, стало быть, мне и подобен.
И сосед мой все врет, что стоял за "Зубровкой" в продмаге,
когда я еще замыслом был в материнской утробе.
Верно врет! Я ни замыслом отроду не был, ни плодом.
Просто был. То есть, есть. И какое-то время пробуду.
Это я, от того ли, что сызмальства был сумасбродом,
взял и выдумал Бруно, соседа, Сафо и Иуду.
И залитые лужами каждой весною аллеи,
и обычай, что сам соблюдаю, ходить на работу,
и слова, что придумал, потом приписал Галилею,
и смешное названье для целых двух штатов - Дакота.
Так что истины нету ни в завтрашнем, ни во вчерашнем,
зыбки время, пространство и мысль. Лишь забвенье надежно.
Что же делают боги, когда им становится страшно?
Обращаются к людям с мольбой о молитве. И все же
снова жахнет рассветом по спящему городу утро,
выжигая напалмом зари тусклых окон глазницы,
новый день мостовые и стены зальет перламутром...
Но когда я закрою глаза, этот мир растворится.
Там, где зияют меж веток стигматы рябин,
вспороты снежные насты шрапнелью проталин,
кто-то под мокрым карнизом фатально один
тихо завидует окнам зашторенных спален.
Дом его призрачно явен и явственно пуст,
он, как и я, проходящим неведом и скушен.
мой Карфаген - мое личное капище чувств,
заново созданный, должен быть снова разрушен.
Знаешь, что значит "теория выжженных лет"?
это когда равнодушно, но несколько нервно
ты отвечаешь на каждый вопрос словом "нет",
а нейрограф подтверждает, что "нет" - это верно.
Так ассонансом уходят в созвучья года,
время от нас отстает на четырнадцать терций.
вечность начнется не раньше, чем ты скажешь "да",
ровно за вздох... до остановки сердца.
2008г.
за столиком в кафе случайный профиль,
неразличимый из угла анфас:
вы плакали, забыв остывший кофе,
я пил Chenet, не отрывая глаз...
вы плакали так искренне, так сладко,
вокруг мизинца обернув платок,
и родинка у лямки на лопатке
дрожала, как над свечкой мотылек.
немая речь скупых разводов туши
(прием из черно-белого кино)
задор волос настырно непослушных,
и под столом переплетенье ног,
ресниц намокших дерзкие порывы,
и брызги болеро из-под ногтей,
и пепел в кофе...
как же вы красивы
в отчаянной душевной наготе!
Нервы щекочет ядреным дурманом полынь,
Ветка в медвяных разводах янтарной смолы
Ласково тронет пушок на затылке: остынь!
Долгое лето и многие лета весны...
Охнет в ладошку нежданной слезой молочай,
Пальцы взъерошат пробор пожелтевшей травы.
На спину, в осень, наотмашь упав невзначай,
Взглядом вычерчивать вязь муравьиной тропы.
Тихо подкрасться и робко спросить у воды:
Примешь? Смеется заливисто, звонко ручей:
Кто ты, дурашка? - а голос как будто внутри -
Камо гредеши, откуда, чудак, и зачем?
Правда, зачем мне чужие тревожные сны?
След на висках от рассветной росы серебра.
Лета - забвенье и лето - знаменье зимы...
Я только эхо того, кто прошел здесь вчера.