|
|
"Был черный небосвод светлей тех ног И слиться с темнотою он не мог." В тот вечер возле нашего огня Увидели мы черного коня. Не помню я чернее ничего, Как уголь были ноги у него. Он черен был, как ночь, как пустота, Он черен был от гривы до хвоста. Но черной по-другому уж была Спина его, не знавшая седла. Недвижно он стоял. Казалось спит. Пугала чернота его копыт. Он черен был, не чувствовал теней, Так черен, что не делался темней, Так черен, как полуночная мгла, Так черен, как внутри себя игла. Так черен, как деревья впереди. Как место между ребрами в груди. Как яма под землею, где зерно. Я думаю: внутри у нас черно. Но все-таки чернел он на глазах! Была всего лишь полночь на часах. Он к нам не приближался ни на шаг: В паху его царил бездонный мрак. Cпина его была уж не видна, Не оставалось светлого пятна. Глаза его блестели как щелчок. Еще страшнее был его зрачок. Как будто он был чей-то негатив. Зачем же он, свой бег остановив, Меж нами оставался до утра. Зачем не отходил он от костра, Зачем он черным воздухом дышал, Раздавленными сучьями шуршал? Зачем струил он черный свет из глаз? Он всадника искал себе средь нас.
По канату слоник идёт - хобот кверху, топорщатся уши. По канату слоник вперёд сквозь моря продвигается к суше. Как такому тяжёлому Бог позволяет ходить по канату? Тумбы три вместо маленьких ног, А четвёртая кажется пятой. Вдруг в пучину сияющих вод, оступившись, скользнёт осторожный? Продвигается слоник вперёд, продолжая свой путь невозможный. Если так, то подрежем канат, обманув справедливого Бога, Бог почил, и архангелы спят... "Ах, мой слоник!.." - туда и дорога! Всё на небе так сладостно спит, а за слоника кто же осудит?! Только сердце твердит и твердит, что второе пришествие будет.
Дорога вдаль... На пыльные цветы Ложится тень от сумрачного бора. Нам голосуют встречные столбы И "Беломор" чадит в губах шофёра. Он спрашивал: "Куда тебе, сынок?" А я лишь молча пожимал плечами. "До города ближайшего - все сто... Но если хочешь, скину на причале." Какая разница, куда теперь идти - Одна земля лежит под облаками. И всё равно, какие корабли Меня теперь приветствуют гудками. Вдвоём с тобой так было хорошо, Любовь к тебе несла и окрыляла. Но что-то в нашей жизни есть ещё, Чего ты никогда не понимала. В последний вечер вдруг опять спросила, Заранье зная мой один ответ: "Что так ты ищешь в нашем скучном мире?" "Наверно то, чего пока в нём нет..."
Душа тоскует по дорогам И дальним скорым поездам. И от знакомого порога Спешит к туманным городам. Туда, где может быть не ждут, Где ясны зори и закаты... Туда, где песни оживут, Что пелись у костра когда-то. Где будешь думать о родных, О самых преданных и близких. Туда, где в волнах ледяных Стоит затерянная пристань. Не к ней-ли мой намечен путь? Не та ль деревня за горою И есть мой временный приют Под этой бездной голубою? ...Москву накрыла непогода, И то и дело по ночам Душа тоскует по дорогам И дальним скорым поездам...
Там где вечер кончается утром, Строят дом и возводят мосты, Не зовут это трудным, Каждый может быть мудрым, Каждый просто быть может простым. А у нас электронные сны, А у нас заколочены двери, Бродят по двору дикие звери, Снег идет в середине весны Там не ждут, не зовут, не лелеют, Лишь доверие свойственно им, Угли медленно тлеют, Там гасить не умеют, Каждый любит и каждый любим А у нас электронные сны, А у нас заколочены двери, Бродят по двору дикие звери, Снег идет в середине весны
Из дымки морозной - домов силуэты. А небо - как блюдце с парным молоком. Романсы ночи уже городом спеты... Он ждёт пробужденья. В простом домотканом платье гуляет зима, босыми ногами ступая по снегу. И дремлетна крыше слепая Луна, забыв о рассвете. И томную негу таят занавески в любом из окон. Там сны по углам разбредаются хмуро. Там ходят часы. Там любому знаком предутренний мир. И прищурясь бьёт солнце по шторам рассветным лучом...
Я шествую по улице, По тихой мирной улице, И тополя огромные, Мне что-то говорят, Листва шуршит опавшая, И осень мирно спавшая, Проснулась и раскрасила, Все в огненный наряд Я краски эти звонкие, Возьму как нити тонкие, Совью из них я кружево, И положу на холст, Что бы зимой морозную, В пургу и стужу грозную, Переносил бы он меня, В те времена как мост Когда дома столичные, Московские кирпичные, Ведут с цветами яркими, Осенний хоровод, В те времена любимые, Красой неповторимые, Где пропитаюсь я тоской, Листвой покрытых вод Ах время неуютное, Стекло вспотело мутное, Пронизанное иглами, Осеннего дождя, Деревья раздеваются, И холод приближается, Не знаю даже, почему, Но я люблю тебя!
Я ухожу, всё оставляя лишь тебе одной - Всю жизнь свою и хаос прежних дней. Я за любовь плачу двойной ценой... Меня забудь, но помни ты о ней... Пришёл мне срок нежданною расплатой, Я вынужден забыть твои черты. Оставлю всё, что так мне было свято, И перестану посвящать стихи. Не взять с собой мне встреч и разговоров... И силуэт мой тает у дверей... Я ухожу, без слёз и долгих сборов. Всё сохраню я в памяти своей.
Январская оттепель. Вдруг налетело Дыханье тепла из далёких земель. По окнам Москвы, как весной, загремела Игривым нахлёстом густая капель. Запутался ветер в решётке балкона. Весь город проснулся от яростных стуж. И тёплая ночь, как большая ворона, Летит над огнями, озерами луж. Недолго продлится сырое дыханье - Ещё день-другой, и замёрзнет оно... Продолжит зима кружевное вязанье, Тончайшие нити вплетая в окно...
Край рыбацкий. Бескрайние воды Режет, как бритвой, усталый баркас. В любые шторма и в любую погоду Здесь трудятся люди и сушится снасть. Деревни, осев в предрассветную муть, Сползают мостками в холодную воду. Здесь люди, как Бога, безропотно чтут Суровую власть беспокойной природы. Покрылось загаром мужское плечо, И стелятся травы под звонкой косою... И жаркий полуденный воздух течёт, Пропитанный терпкой июльской росою. А вечером песни печальными звуками Уносятся ввысь, в бесконечный покой... Пыхтят старики почерневшими трубками, И долго над озером слышно гармонь...
Целый год не дрожало окно, Не звенела тяжелая дверь; Всё забылось - забылось давно, И она отворилась теперь. Суетились, поспешно крестясь... Выносили серебряный гроб... И старуха, за ручку держась, Спотыкалась о снежный сугроб. Равнодушные лица толпы, Любопытных соседей набег... И кругом протоптали тропы, Осквернив целомудренный снег. Но, ложась в снеговую постель, Услыхал заключенный в гробу, Как вдали запевала метель, К небесам подымая трубу.
Моя мечта летит под Карпогоры, Под небо Севера, под тень былых веков, Где над крыльцами скромные узоры, Где церкви древние стоят среди лесов, Где Пинега волною носит ветер, Деревни ночью смотрят на Луну... И где костер наш звёздочкой засветит На невысоком скальном берегу...
Ни славы и ни коровы, Ни шаткой короны земной - Пошли мне, Господь, второго - Чтоб вытянул петь со мной! Прошу не любви ворованной, Не славы, что на денёк - Пошли мне, Господь, второго, Чтоб не был так одинок. Чтоб кто-нибудь меня понял, Не часто, ну хоть разок. Из раненных губ моих поднял Царапнутый пулей рожок. И пусть мой напарник певчий Забыв, что мы сила вдвоём, Меня, побледнев от соперничества, Прирежет за общим столом. Прости ему. Пусть до гроба Одиночеством окружён. Пошли ему, Бог, второго - Такого, как я и он.
Москва опять больна дождями... И вновь по окнам вкривь и вкось, Густыми мутными слезами Печально небо пролилось. Сметает листья к тротуару, Как дворник, ветер ледяной... И по Покровскому бульвару Мы вновь одни идём с тобой. Я говорю, срываясь, долго, Но, видно, явно не о том - Меня ты слушаешь покорно, Скучая под своим зонтом. Как объяснить тебе, родная, Что эта осень - боль моя, Что жизнь вокруг меня - иная, Мне трудно в ней найти себя? Всё тщетно... Осень не подарит Нам ни минуты торжества... Не потому ль ты так грустна Глазами пары провожая?
На Павелецкой-радиальной Средь ионических колонн Стоял мужчина идеальный И пил тройной одеколон. Он был заниженного роста, С лицом, похожим на кремень. Одет решительно и просто - Трусы, Галоши И ремень. В нем все значение имело, Допрежь неведомое мне, А где-то музыка гремела И дети падали во сне. А он стоял Мужского рода В своем единственном числе, И непредвзятая свобода Горела на его челе.
На Садовом Кольце Я тону в огнях... Я не сплю уже, Но ещё во снах... По асфальту - туман, Словно капельки лжи... Этот город - обман, И вокруг - миражи... Я спросонья кричу В этом царстве гранита... И тебя я ищу, Моя Маргарита...
Налейте мне вина, И расскажите что-то... Мне всё равно Куда рванёт душа. В ней дикая война... В ней тошнота и рвота... Всё было так давно. И всё ж она больна... Пойдемте танцевать - Я изнемог от скуки. Душа моя легко Вольётся в этот вальс... Я буду целовать Худые Ваши руки. И клясть судьбу за то, Что я люблю не Вас...
Как смело люди гасят по ночам Своих окон квадратные зарницы. И, зарываясь в бездну одеял, Целуют чьи-то сонные ресницы. И шепчут на ухо святую чепуху Своим любимым, преданным и милым. И тянутся к горячему плечу Мужей и жён, любовниц и любимых. И за глухой стеной погасших штор Они так счастливы, что есть на свете ночи... И верят в то, что ночь затмит укор Всю ночь горящего тоской окна напротив...
Отгремел Новый год тостами. От друзей не спеши уходить - Очень трудно январскими днями В новый год передвинуть жизнь. Слишком много осталось в старом, Много слов и бессмысленных дел. И мешок новогодний рваный - Не найти в нём чего хотел. А очнёшься похмельным утром: Нет зари и знакомых лиц, Только в будущем видишь мутном Триста с лишним пустых страниц...
Москва как ребенок Играет листьями в осень. Смотрит завороженно, Как беснуется в небе гроза. Жгучей любви Девушка плача просит, Глядя почти отрешенно В зеркальную синь пруда. Ей город знаком с детства - Высотный и златоглавый. Но почему же так часто Ей грустно бывает в нём? Ей хочется быть любимой, Ей кажется это главным... А всё остальное - будет, Всё остальное - потом... Не плачь... Этот город видит, Каждый шаг замечает твой. Он когда-то помог Маргарите... И я уверен - не ей одной. Жизнь дарит лишь секунды счастья, Но не стоит об этом жалеть. У каждой женщины свой Мастер, Только ждать его надо уметь...
Отрекись от любимых творений, От людей и общений в миру, Отрекись от мирских вожделений, Думай день и молись ввечеру. Если дух твой горит беспокойно, Отгоняй вдохновения прочь. Лишь единая мудрость достойна Перейти в неизбежную ночь. На земле не узнаешь награды. Духом ясный пред божьим лицом, Догорай, покидая лампаду, Одиноким и верным огнем.
И унижай и презирай... Безволье - это признак веры. Где чувства льются через край Проскочит всякая химера. Любой отказ - холодный душ, А слава - это сны вампира. И от сочувствия кликуш Проституируется Лира. Где больше водки, чем чернил, Там нету творческого сдвига. И если что-то ты скрестил, То будь уверен - это фига. Велик писателя кредит, И далеко до дна графина... Что ж там так яростно скрипит? Конечно перья... От павлина.
Надену я пиджак в полоску Или, допустим, брюки в клетку. Достану с понтом папироску Или, допустим, сигаретку. Поеду к девушке любимой Или, допустим, нелюбимой. Зовут её, допустим, Риммой Или, допустим, Серафимой. Возьму, допустим, два букета Гвоздик, допустим, и пионов. Или, допустим, два билета На фильм румынский про шпионов. Скажу ей: "Будь моей женою Или, допустим, не женою. Ты будешь счастлива со мною Или, допустим, не со мною". Она в ответ позеленеет Или, допустим, покраснеет Или, допустим, почернеет. Значенья это не имеет. А после скажет: "Знаешь, Вася!" Или, допустим, "Знаешь, Петя! Не для того я родилася И не затем живу на свете, Чтоб слушать мне такие речи!" А я на это ей отвечу: "Иди-ка ты заре навстречу!" И сам пойду заре навстречу.
Пароход, пароход, пароходик Красным лезвием режет плакат, Пассажиры по бортику в ряд Опершись о перила стоят, Путешествию кто же не рад? Очень рад и стальной пароходик! Ах как рад, ах как рад пароходик! Красный носик, а винт позади, От земли не легко отойти, Дыму сколько из труб, погляди: Дым кругом и вода впереди. Веселее плыви, пароходик! Это новый совсем пароходик: В трюме нету всезнающих крыс, Голубеет прозрачная высь, Он далеко, далеко, вглядись - Вот и скрылся за радужный мыс. Очень нравится мне пароходик. Помолюсь за стальной пароходик. Шепчет на ухо ангел: "Не так Ты молитву читаешь, чудак. Повторяй потихоньку за мной: Со святыми Господь упокой Пароход, пароход, пароходик".
За скальный остров неумело прячась, И не желая показаться нам, Закат огни в залив швырял, дурачась, И шелестел прибоем по камням. Слепил глаза последними лучами, И птичий хор ему послушен был. Прожектора включал он над баржами, Сосновым ветром о палатку бил. Но мы его совсем не замечали За пламенем прощального костра. Мы наше лето с грустью провожали, Встречая ночь, разъезды, поезда... А он хотел, чтоб мы не позабыли Его огней и царство этих вод. Чтоб мы его с палаткой навестили Когда-нибудь... А лучше через год...
Свинец петербургского неба Вливается в синь Москвы... Два города, где я не был; Два города, где я был... Каждый день тут белые ночи Нарушают тревожный сон... Кто под лампой сидит напротив? Это кресло под ним иль трон? Фонари провожают взглядом След пролётки по мостовой... Одновременно - Зимний рядом И Елоховской дым золотой... Что ж, два города... Что за сказка? Я встряхну головой своей... Петербургская ночь погаснет, И московский растает день...
Хоронили дети кошку Кошку с плачем провожали Под трезвон кастрюльных крышек. На балконе толстый дядя Брил свой толстый подбородок Безопасной тонкой бритвой. Как увидел этот дядя, Что внизу хоронят кошку. Говорит: "Вот это нате!" Говорит: "Хоронят кошку'', Говорит: "Подумать только! Никогда бы не подумал: С плачем кошку провожают Под трезвон кастрюльных крышек" Из детей, который больше, Говорит ему: "Не кошку", Средний тоже утверждает: "Мы хороним, но не кошку" Самый маленький детеныш Говорит сквозь слезы: "Птичку. Эта кошка съела птичку, Мы поймали эту кошку И несем ее в коробке Всем ребятам напоказ". "Ну! - воскликнул толстый дядя. Вот так так!" - и рассмеялся. Говорит: "Я видел много, Но такое - в первый раз!"
Простись со мной под резкий хруст снегов. Не нужно мне твоё непониманье. Я понял всё, что было между строк. Звенит трамвай, предвестник расставанья. Твой поцелуй мне бритвой режет губы. Зачем на мне ты пробуешь себя? Твой поцелуй мной даже не заслужен, И шопот твой не вызовет огня. Мне в жизни многое даётся через силу. Я отвернусь, вздохну и нервно закурю. Себя, конечно, я когда-то пересилю. И вот тогда уже не позвоню...
Не стращай меня грозной судьбой И великою северной скукой. Нынче праздник наш первый с тобой, И зовут этот праздник - разлукой. Ничего, что не встретим зарю, Что луна не блуждала над нами, Я сегодня тебя одарю Небывалыми в мире дарами: Отраженьем моим на воде В час, как речке вечерней не спится. Взглядом тем, что падучей звезде Не помог в небеса возвратиться, Эхом голоса, что изнемог, А тогда был и свежий, и летний,- Чтоб ты слышать без трепета мог Воронья подмосковного сплетни, Чтобы сырость октябрьского дня Стала слаще, чем майская нега... Вспоминай же, мой ангел, меня, Вспоминай хоть до первого снега.
На автобусе старом, разбитом, Где кондуктор - и тот пьян. В деревенский простор забытый Я уеду топтать бурьян. Через пашни в тумане мглистом Еду к радости новых встреч, Еду в клевер упасть душистый И закат у воды стеречь. Чтоб увидеть скорбящие своды Вросших в землю отцов церквей. Чтоб в прохладу песчаных бродов Распалённых вести коней. Лечь крестом на пахучем сене, Окуная лицо в облака, И являя собой скрещенье Всех стихий, что вокруг меня. Чтоб не зря... Чтобы сердце ныло. Чтобы стал я потом другой. Несмотря... Вопреки... Чтобы было... Чтобы - Господи Боже мой...
Сквозит метелью по Москве, Дробится снег в полосках света. Ночь расписалась на стекле Февральским росчерком рассвета. Уж где-то там идёт весна, Звеня дождем, вскрывая воды, А нам, отчаявшись, зима Метёт последние сугробы. Спешит натешиться она, Пока на север не прогнали - Под утро пляшет у окна В своём студёном сарафане...
Снова расставанье у костра - И с этим летом надо нам прощаться. Такая у бродяг у нас судьба: Когда-то всё же надо возвращаться. Стихает песня в предрассветной мгле... И кажется, уходят вместе с нами Суровый лес на хмурой Медгоре И это небо с яркими огнями. Ну что ж поделать - надо уезжать В круги своя, в дела и в непогоду, К тем дорогим, что нас устали ждать, С кем мы не видимся, подчас, довольно долго. Нам будет сниться розовый рассвет, Душистый зной, разлившийся по скалам, Онежской глади серебристый свет И деревень покорная усталость. За листопадом зарядят метели... Осталось ждать и верить до конца, Что нас опять гостеприимный Север Всех соберёт однажды у костра...
Дым весны такой же отрешённый Как воспоминанья о былом... Я смотрю на всё завороженно - Что же стало за зиму с селом? Вроде ничего, всё так и было... Тот же покосившийся забор... Только нынче паводком размыло Мой любимый с детства косогор. Старая скамейка под осиной, Тот же скрип калитки и плетня... В лицо свистит всё тот же ветер сильный, Как будто скальп снимает у меня. И дом нетопленный, сощурив хитро окна, Всё также смотрит утром на восход... И всё гниют под солнцем сена копны... Всё как всегда, но я уже не тот.
Есть совершенные картинки: Шнурок порвался на ботинке, Когда жена в театр спешит И мужа злобно тормошит. Когда усердно мать хлопочет: Одеть теплей сыночка хочет, Чтоб мальчик грудь не застудил, А мальчик в прорубь угодил. Когда скопил бедняк убогий На механические ноги И снова бодро зашагал, И под трамвай опять попал. Когда в стремительной ракете Решив края покинуть эти, Я расшибу о стенку лоб, Поняв, что мир - закрытый гроб.
Здесь до меня не жгли лампаду Наверно, много-много лет. И по старинному окладу Бежит от паутины след. Вошел, забыв перекреститься... Я здесь пока ещё чужой... За печкой начал шевелиться Недружелюбный домовой. Окошко слева от комода, Диванчик плюшевый в сенях... И дверь в избу на всех аккордах Поёт-визжит в своих петлях. Из всех углов, неторопливо, Под дальний лай цепных собак, Ползёт по горнице унылой Сырой сиреневый закат...
Иной живёт во тьме, но от него светло - он держит свет в уме, как Архимед число. Вмурована во мрак душа - едва жива! Но свет он держит так, как держит путь трава из башни крепостной, из-под могильных плит... Как в плошке подвесной, он держит свет. И влит он в эту плошку весь таинственным путём, которым все мы здесь из тьмы во тьму идём.
Мой друг не видел раньше светлячков. Уж я не знаю как так получилось, Ведь в нашей жизни много пустяков, Но этого встречать не приходилось. Не встретился в загадочных Кижах, В лугах над Вяткой тоже не попался. И только в Заонежье, на камнях Каким-то чудом ночью повстречался. Его в ладонях принесли к костру, Когда стемнело небо над водою. Он был похож на тусклую звезду, Мерцающую нежной бирюзою. Друг взял его, и долго на скале Он тёмным силуэтом возвышался. Лишь знает Бог, о чём он с ним втайне, Склонившись, доверительно шептался...
Тебя не жду и не страдаю, И ночью очень крепко сплю. Тебе стихов не посвящаю, А это значит - не люблю. Цветов тебе не прижимать, Подаренных моей рукою. Ни верить, ни звонить, ни врать... Не бегать по Москве со мною. Я непонятен для тебя В своих рассказах и намеках. Всё, что исходит от меня, Достойно твоего упрёка. С другим тебе спокойней будет - Он очень мил и молчалив. А я бываю резким, грубым, И необуздан мой порыв. В нём жизнь моя смеется ль, плачет - Я им и счастлив и храним. Смотри, опять изъян. И значит - Так верно, что я не любим. Безумца ты любить не сможешь, Но нет твой вины ни в чём. Мой мир, как то ни странно, сложен, Особенно, когда живёшь не в нём. Всё будет также как всегда... И делать вид мы будем оба, Что между нами глубока Та бездна, что не терпит брода...
Топилась печь. Огонь дрожал во тьме. Древесные угли чуть-чуть искрились. Но мысли о зиме, о всей зиме, каким-то странным образом роились. Какой печалью нужно обладать, чтоб вместо парка, что за три квартала, пейзаж неясный долго вспоминать, но знать, что больше нет его; не стало. Да, понимать, что все пришло к концу тому назад едва ль не за два века, - но мыслями блуждать в ночном лесу и все не слышать стука дровосека. Стоят стволы, стоят кусты в ночи. Вдали холмы лежат во тьме угрюмо. Луна горит, как весь огонь в печи, и жжет стволы. Но только нет в ней шума.
На вокзале, где ждали пыхтя паровозы, Вы спеша уронили три красные розы. Ваш букет был велик и отсутствия роз не заметил никто, даже сам паровоз. На асфальте прекрасные красные розы, синий дым, как вуаль, из трубы паровоза. Я отнял у асфальта сияние роз и забросил в трубу - похвалить паровоз. Это редкость: прекрасную красную розу, ожидая отход, проглотить паровозу. И по вкусу пришлося сияние роз, как разбойник в лесу засвистел паровоз. На стеклянном, огромном, бездонном вокзале мне три красные искры в ладони упали. Зажимая ладонь было больно до слёз - Мне прожгло моё сердце сияние роз.
Тьму лижет яркий синий язычок... Опять изба к утру совсем остыла. Хоть бы пропел чего-нибудь сверчок, А то хоть плач, как всё вокруг уныло. Иду к дверям и слушаю пургу, Её холодные и яростные вспышки. Кого ж я в эту ночь упорно жду, И лампу жгу, куря без передышки? Опять под утро высветит заря Моё ничтожество и все мои утраты. А ну, сверчок, сыграй-ка Мориа, Я под него с ней танцевал когда-то... Мне постоянно слышатся шаги... А может быть, крыльцо скрипит от ветра? И мой вопрос: "Ну, кто там, чёрт возьми?" Пурга опять оставит без ответа...
Ушёл человек, и оставил После себя только дым Последней своей сигареты, Пепельницу с пеплом седым. Оставил упрёки, коварство, Искуссно свитую ложь, Отравленное лекарство, Обессиленной злобы дрожь. У меня взяв кусочек сердца И несколько грамм души... Зачем ему эти ценности? Для него ж это всё - гроши...
Ветер перелистывает воду, в озере струится колокольня: Здесь посмертно вышли на свободу ветви из порубленного корня. Это наша родина святая с лешими под каждой ракитой. Здесь, посмертно в братстве обитая, прощены убийца и убитый. Здесь при жизни тайная печатка метит святость, путь которой горек, - и детей, в капусте спящих сладко, подбирает аист-алкоголик. Ежедневно - сто причин для битвы, для смиренья с нищетой и ложью. И нельзя ни шагу без молитвы, Без надежды на подмогу божью.
И год второй к концу склоняется, Но так же реют знамена, И так же буйно издевается Над нашей мудростью война. Вслед за ее крылатым гением, Всегда играющим вничью, С победной музыкой и пением Войдут войска в столицу. Чью? И сосчитают ли потопленных Во время трудных переправ, Забытых на полях потоптанных, И громких в летописи слав? Иль зори будущие, ясные Увидят мир таким, как встарь, Огромные гвоздики красные И на гвоздиках спит дикарь; Чудовищ слышны ревы лирные, Вдруг хлещут бешено дожди, И всё затягивают жирные Светло-зеленые хвощи. Не всё ль равно? Пусть время катится, Мы поняли тебя, земля! Ты только хмурая привратница У входа в Божие Поля.
Выстукивает дождь ламбаду На водосточной трубе. В лицо мне кидает прохладу Ветер. А я к тебе Бегу, задевая прохожих И пряча в плаще цветы. С вереницы домов похожих Осень смывает следы. И листья в обнимку с ветром Крутятся в вальсе дождя. И день уже кажется светлым, И осень мне дарит тебя.
Дверь запираю на волосок женщины, что на рассвете ушла. Так лишь проверишь в России замок, ежели в доме тусовка была. Плюнь на пальцы - и волос льняной, гребнем изъятый, к дверям прилепи сладкой, кощунственной, синей слюной легкую пломбочку грубой любви. Ну, так спеши же, застенчивый тать, фотографировать стол и кровать. И да спасут нас не зренье и слух - волосы наших возлюбленных шлюх! В этой стране, где и страсть на миру, стоит ли щёлкать щеколдой тройной? Чёрный, каштановый иль золотой - сколько начешут, на столько запру. Странный, Россия, ты всё-таки сад: снизу посмотришь и видишь в тоске, как перезрелые двери висят, чуть ли не каждая - на волоске.
Завтра дождь или, может быть, снова метель. Я в весне потеряюсь, как только выйду за дверь. По знакомым маршрутам трамваев расплескаю печаль - Зимних дней темный ряд мне сегодня совсем не жаль. Я найти попытаюсь то, что долго пытался искать, Что в книгах любимых старался меж строк прочитать... Надоело вдыхать эту сухость морозных дней - И сегодня сосульки свисают с оконных бровей. Всё иное вокруг - и Фили, и усталый Арбат - По Москве акварелью рисует смеющийся март. Новых чувств половодье я в себе постараюсь найти. Повстречать и обнять... И вдвоем убежать из весны.
Курит земля березы. Горько земле моей. Роща - одни папиросы с легким дымком ветвей. И ничего нет проще, нет ничего страшней: выкурить пачку рощи за день земле моей. Тяжко планете. Очень. В синь из берез дымить. Делай, земля, что хочешь. Только оставь покурить.
Жили-были король с королевой. Король любил все левое, Все правое - королева Целовали принцессу-дочку. Целовали принцессу в щечку. Король целовал в левую, А в правую - королева Когда их в тронном зале Высокие гости ждали, Король садился слева, А справа - королева. И так они сидели, Приветливо глядели: Король смотрел налево, Направо - королева. И в королевской постели Лежали, как хотели: Король, конечно, слева, А справа - королева. Вот как-то на прогулке Дошли до переулка, Король свернул налево, Направо - королева. Тут время для печали: Они уж не встречались. Ушел король налево, Направо - королева.
Серая комната с бликами. Мольберты, как пауки. Бумага краской залитая, Дрожащей руки мазки. Здесь хочется чуть улыбнуться - Уж больно пятнист студент... Кувшины и вазочки жмутся, Но втискиваются в мольберт. Глаз ловит так нужную гамму. Но хитрая вещь акварель - То она ярко-упряма, То тише, чем серая тень. Задрапированный тканью, вальяжный, На стол взгромоздился, как лорд, В этой комнате самый важный - Голландский большой натюрморт.
|
|
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |