Она завянет лишь тогда, когда фрегат пойдет ко дну
И улетит на острова ее красивая душа,
Она помашет ей рукой и побежит считать казну,
Но даже старый сытый пес не даст ей больше ни гроша.
Есть тот, кто жрет свое добро, сдувая пыль со старых книг,
Он нежно любит тех, кто мертв, он без ума от их потерь,
он мечет мысли в потолок, он напевает чей-то крик.
Она войдет в его дворец, но он ей не откроет дверь.
Ее согреет старый друг - художник, мастер давних бед,
Он ей поставит грустный диск, он с ней разделит хлеб и ночь.
Его удел - его нора, его шедевр - автопортрет.
Он утром скажет: "Вам пора ... давай - катись отсюда прочь"
Она уйдет, захлопнув дверь, он скажет вслух: "Мне все равно".
Он сам решил, что это так, и свято верит в маскарад.
Сначала он заварит чай, потом пойдет смотреть в окно,
Взглянув на море он был рад: он видел, как тонул фрегат
Мила-недотрога скалится.
У моего бога два лица.
У его дороги два конца...
силились понять.
А у него крылья до земли.
А у него в море корабли.
Думали всем миром, не смогли, -
не смогли отнять.
Голуби летают выше всех.
Проруби не знают слова смех.
Вороны не знают слова прах
и что-нибудь еще...
Я не против кожи, но бесит жир.
Я, выходит, тоже - пассажир.
Я, выходит, тоже одолжил
ворону плечо.
Выучили роли, как у тех.
Выросли на поле для потех.
Вытащила добрая душа
брата за рога.
Чтобы все оставить на потом,
чтобы в синем небе желтый дом,
чтобы новых песен в доме том
стало до фига.
За плечами вянут крылья.
на плечах цветут погоны.
Ходит воин, волком воет;
снова воина не ждут.
За плечами вянут крылья.
на плечах цветут погоны.
Скоро, скоро я уеду,
а там такие не живут.
Сколько глаз у твоих икон
Сколько слез на твоих щеках
Сколько звезд у моих погон
Столько снов у тебя в ногах
Сколько ты не построй дворцов
Будет дом - на околице
Сколько ты не меняй лицо
Локон твой - в щеку колется
Припев:
А когда милый новый друг
Мне отдаст своего коня
Спросишь ты: "Что за дым вокруг?"
То горят крыла, что хранили меня
Будь ты рад: вышел твой закон
Но с вами в плен мне не хочется
Серый брат все же сел на трон
Но вот вам хрен, а не почести
Вот вам сад, черная трава
Где вчера звезды падали
Где белый брат говорил слова
Нам слова, но только надо ли?
Припев
Шутки, святки, соколиная высь
Жмурки, прятки, синеокая рысь
Собакой выла, а я подпевать решил
Не виновата змея - зачем тормошил
Руки в брюки, потихонечку вниз
Флейты звуки, осыпался карниз
А ну-ка хватит, дети, большие совсем
Ваш шоколадный ветер не решает проблем
Пели, пили, накормили с руки.
Жили-были добряки у реки
Меняли "то" на "се", кривая вела
Было бы все... Но все. Сгорели крыла
Как ни ври, не все пороки
вот из этого ущелья.
Солнце встало на востоке,
Нам пора просить прощенья
У сестрицы, что старела
не по дням, а по-другому,
У страницы, что сгорела
от любви к всему живому.
Как ни ври, не быть покою
родом из твоей овчины.
Солнце встало над рекою
нам пора искать причины.
Черные ночи - верные слуги
вот они, Отче, вот они - бути
Всем повезет - и нашим, и вашим,
Если тронется лед, на котором мы пляшем
От того, что на фиг надо - мотив простой
От того, что в доме ладан - дом пустой
От того, что шили платья - пальцы в крови
От того, что все мы братья - всем не хватит любви
А по углам сидели люди и смотрели на огонь.
Приносили им на блюде чью-то белую ладонь.
Они ели, они пили день седьмой и день восьмой.
Протрезвели и забыли. А потом пришло письмо
тем, кто ходит по воде: "Эй, теперь туда нельзя,
Ваши лапы без когтей и поэтому скользят"
А ты ответишь: "... не до смеха, как назло - гололед".
Но тише едешь - дольше ехать, понесло - пусть несет.
Как ни ври, не все пороки
вот из этого ущелья.
Солнце встало на востоке,
Нам пора просить прощенья
У сестрицы, что старела
не по дням, а по-другому,
У страницы, что сгорела
от любви к всему живому.
Как ни ври, не быть покою
родом из твоей общины.
Солнце встало над рекою
нам пора искать причины.
Черные ночи - верные слуги
вот они, Отче, вот они - буги
Всем повезет - и нашим, и вашим,
Если тронется лед, на котором мы пляшем
Осудите судей плакать от смеха.
Кто его полюбит - того отпусти.
Выходите, люди - доктор приехал;
То ли еще будет после... только прости.
Будет вам начало жаркого лета
Прямо у причала ахинеи-пурги,
Там, где повстречались "наше" и "где-то",
Где пообещали позабыть долги.
...Ну вот - нашел
прямо на беде благодать.
...Ну вот - хорошо,
что с неба, как тебе - все видать.
Шелк слов погладит твои щеки,
Прежде чем уйти из-под твоих знамен,
Туда, где лают псы и молчат пророки,
Где осталось меньше года до лучших времен.
И он останется ждать до последнего снега,
До последних "еще", чтобы с первым "уже",
Уже сорваться бежать, и после быстрого бега
Будет медленный танец, на остром ноже. Там где
Припев:
Грустно, грустно до слез, танцевать
Шелк слов... Но пока - мы здесь чужие,
Как клен на карнизе, как вор на чердаке,
Как те, что живут, и те, что не дожили,
Словно грешник в ризе, словно медь в его руке.
В этих странных краях, где в почете обычай
Досчитать до ста и говорить "люблю".
Где вначале был страх, а после стало привычно,
Что родные места - как дно кораблю.
Приходи, я отдам все, что тебе надо
Из того, что есть в карманах моих.
Приходи. Где-то там, за высокой оградой,
Никого, кроме наших, кроме своих.
И нам останется ждать до последнего снега,
До последних "еще", чтобы с первым "уже",
Уже сорваться бежать, и после быстрого бега
Будет медленный танец, на остром ноже. Там где
Припев
В восточной Африке, на ладановой фабрике,
лиловый негр лелеял урожай.
А на диком севере, где в Африку не верили,
Злой печенег лето провожал.
В восточной Африке, на ладановой фабрике,
лиловый негр отстаивал права,
А на диком севере, где в Африку не верили,
Злой печенег пошел рубить дрова.
Тот дом на семи ветрах.
Тот храм за белою горой.
Все там в брошенных цветах,
все там прошлою порой.
Смолк князь, хороводы спят,
бард свин из лужи воду пьет.
Его грязь нынче нарасхват,
а его сын весело поет.
Эй-эй, а кому ты нужен
без рук, без ног, без слов и без крыльев?
Эй-эй, твой голос простужен,
твои города окутаны пылью.
Эй-эй, тебе бы на небо;
выше, чем самый высокий Гагарин...
Да уж точно выше той самой крыши,
что над домом моим из серого камня.
Эй-эй, ты не спрашивай много.
Я знаю, без рук здесь не дружат.
Эй-эй, а безногих не водят
ни за моря, ни за дальние лужи.
Эй-эй, а без слов здесь не любят;
без крыльев не рвут глубокие корни...
Так спи смелей... никто не разбудит,
никто не узнает и никто не тронет.
Отъехать бы подальше от этого места,
Отсыпать бы побольше золота нищим.
У каждого дорога в болоте окрестном.
У каждого невеста по ветру рыщет.
С юга на север да в дальние страны
кругом пошла душа, не вернулась.
"Что - хорошо тебе?" - пишем письма.
Плачет в ответ душа - "Хорошо".
И слышал, как отпета последняя песня,
И вышел срок тем летом последнего чуда.
Скажи, что все не так и теплый берег воскреснет.
Зажги ему маяк, но это море повсюду.
С юга на север да в дальние страны
кругом пошла душа, загуляла.
"Что - отпустить тебя?" - пишем письма.
Плачет в ответ душа - "Отпусти".
"До восхода твои факела не дотянут,
до заката твои хороводы не допляшут,
до восхода свои чужими не станут,
до заката чужие не станут нашими" -
сказал седой. Он пришел издалека.
Сжимала песок худая рука.
В спину белый снег в серый край его привел,
но хитрее всех он был и душу впрок отвел
в те края, где век трава под окном,
где вначале ночлег, а советы потом.
Все устроил так и руки не разжал,
на пороге, дурак, стоял и дрожал.
"Так принеси мне пить" - попросил не шутя...
Босиком по воде, златокудрое дитя,
побежал легко и позвал и завыл...
Далеко-высоко след остыл.
Никто не помнит, в каком году
в холодном ручье он золото мыл.
...Одеть на коня золотую узду,
доскакать до нее из последних сил...
Умыл лицо на исходе дня.
В холодном ручье увидев звезду,
заплакал, смеясь, отпустил коня,
не вспомнил ее, утопил узду...
Вот и сказка вся, вот и весь рассказ:
укрыл на заре, на свою беду,
от серых рук, от белых глаз
в жестяном ведре золотую звезду.
А там, где когда-то он золото мыл -
растет теперь телеграфный столб
и спит под ним, набираясь сил,
мой брат родной - пьяненький поп.
Ему снится ночь, удалой самогон,
молодцов-прихожан живая вода
да дорога в рай, плацкартный вагон,
Где в черном окне золотая звезда.
