Ах, вина из Бордо к вечернему столу...
Ах, вина из Бордо к вечернему столу,
и каждый третий франт затянут в белый фрак,
блондинка за углом, мулатка на углу,
чей длинный, как багет, зеленый "Кадиллак".
Увы, сей стольный град двуличен, как трюмо -
то всполохи реклам, то золото витрин.
Эгей, посторонись, не вляпайся в дерьмо,
сложи свой шапокляк, восторженный кретин!
Ах, вина из Бордо да ренуаров зад
мулатки на углу, брюнетки под окном.
Гляди в отверстый рот на стоптанный асфальт,
а то - наоборот, почти как астроном.
Увы, сей парадиз двуспален как кровать.
Что пение пружин, матрасов дивный крен,
коль некого любить, и незачем вставать,
и некуда спешить? Куда ж ты, старый хрен!
Ах, вина из Бордо, фиалок пармских куст,
анапестом всю ночь щебечет этуаль;
об опыте страстей, о подлинности чувств
свидетельствует глаз лазурная эмаль.
Но город сей, увы, двусмыслен, как любовь,
чей контур заменил тончайший полутон.
И утром у дверей она без лишних слов
подставит горстью вверх точеную ладонь.
Ах, вина из Бордо, портвейн по три рубля...
Ля-ля ля-ля ля-ля. Ля-ля ля-ля ля-ля.
Целый день дожди, дожди, дожди, дожди,
На столбах лохмотья содранных афиш,
А над нами вместо неба этажи,
Этажи да скаты черепичных крыш,
И, скрипя, ползет фургончик вдоль реки,
И храпит кассир в брезентовом плаще,
И болтается распятый Арлекин
На веревочках, привязанных к душе.
А в домах дымят дешевым табаком,
Хлещут кофе и мусолят пасьянс,
Дворник нехотя гнусавит под окном
Свой единственный до одури романс,
И опять дожди, и снова, и еще,
Жизнь почти что и не жизнь, а так, сквозняк,
Неба нету, вместо неба - черт-те что,
Серо-буро-никакая размазня.
Но над входом в разноцветный балаган
Чистит перышки простуженный щегол,
Ну, давай же, площадной комедиант,
То, что неба нету, это ничего!
Нарисуем, наиграем, напоем,
Напридумаем на гривенник чудес,
Что-то выйдет - будет видно, а потом,
А потом начнем сначала всё, как есть!
Значит, можно, значит, снова у весны
Детский привкус волшебства и скарлатин,
Леденцовые дома, цветные сны,
Солнце в небе и воскресший Арлекин,
Значит, это не последняя глава,
Жизнь искрится, продолжается, звенит!
Ах, оставьте ваши умные слова!
Далеко еще до будущих финит.
Представление закончено, финал,
Целый день дожди, дожди, дожди, дожди,
На столе бутылка кислого вина,
И, вообще, как говорится, тошно жить,
И скрипя, ползет фургончик вдоль реки,
Представление закончено, прощай!
И болтается распятый Арлекин,
И на кой ему та самая душа?
Я вздрагиваю от холода,
мне хочется онеметь.
А в небе танцует золото,
приказывает мне петь.
Томись, музыкант встревоженный,
люби, вспоминай и плачь,
и с тусклой планеты брошенный
подхватывай легкий мяч.
Так вот она, настоящая,
с таинственным миром связь...
Какая тоска щемящая,
какая беда стряслась!
Что, если, вздрогнув неправильно,
мерцающая всегда,
своей булавкой заржавленной
достанет меня звезда?
феникс
1.
птенец с миндалевидными глазами,
малютка феникс,
почему без мамы?
ах да...
ведь ты из пепла...
древний самый...
ну - не грусти!
а хочешь - я тебе
спою,
и - вот -
по голове поглажу?..
я знаю, знаю
песенку твою.
и кое-что в ней различаю
даже.
какие-то слова..
нет, не слова...
не ноты...
здесь совсем иное что то -
в них судьбы,
словно палая листва,
шуршат,
и, как гроза,
шумят пустоты.
в них все,
в них ясность вечная
и жизнь-
короткая,
бессонная,
земная...
малыш,
не надо плакать,
улыбнись!
ты не один.
я здесь...
я понимаю...
2.
пеплом по ветру -
страсть
пеплом под ноги -
страх
мне не страшно
упасть
будь
что будет
в моих жилах -
огонь
мне не нужно
летать
я не птица -
я сон
вещий
странный
позабудется
боль
но останется
смысл
это жизнь
а не роль
в этом
трудность
невозможно
сказать
невозможно
молчать
подставляйте
глаза
слезы
лечат
3.
посмотри мне в глаза,
феникс.
ты все знаешь,
зачем вздохи?
ну куда я теперь
денусь -
даже если совсем
плохо,
даже если дышать
больно,
даже если любить -
страшно,
я родился опять-
вольным,
только снова лицо
в саже...
это жизни моей
пепел,
это милых моих
память...
до чего же твой взгляд
светел!
научи меня так
плакать,
научи меня так
слышать,-
я сгорю за тебя, -
хочешь?
я умею смотреть
выше,
я умею не спать
ночью..
я слезой утолю
жажду,
я себя разолью
всюду,-
даже если чуть-чуть
страшно -
ничего, я сильней
буду...
I.
Что за бездарное, сударь, утро;
впору, помножив суры на сутры,
обосновать ментальность абсурда -
"наука умеет много гитик" -
либо, признав реалии липой
вновь слегонца прикемарить, либо
выпить холодной заварки, ибо
некуда выдохнуть "помогите!".
II.
Этим летом особенно жарко.
Вниз по Лете спускаются барки,
Парки сидят на лавочке в парке,
вяжут по мелочи - шарфик, чепчик.
Остановимся, сделаем вывод...
Где? Ну, хотя бы вон там, под ивой,
взяв для начала по паре пива
или же можно чего покрепче;
впрочем, развозит уже с четвертой
по солнцепеку. И душу черту
лень продавать, ведь, в конечном счете,
выгоднее сдавать стеклотару,
что само по себе интересно.
Вот она, милостыня прогресса:
если Париж и не стоит мессы,
все остальное - в довесок, даром.
III.
Боженька, дай же мне денег, слышишь;
Боженька, дай же мне денег много;
Боженька, дай же мне денег столько,
чтобы не ссучиться ради денег!
IV.
Вечность, сударь, едва ль не короче
рассуждений о ней. Между прочим,
чередованье тире и точек
предполагает покорность карме.
Определяя качество чуда
через количество незабудок,
золотоглазый обманщик Будда
монументален, как пьяный бармен.
Перечень истин от "A" до "Z"-а
отпечатан в вечерней газете;
многоточие пятен офсета
заменяет пергаментный свиток.
Жажда знаний - дурная привычка
у Леонардо, сударь, да Винчи.
И непонятно, что у нас нынче:
время наук или время гитик?
В скобках, гитики - нечто такое,
что не дано пощупать рукою,
но способно лишить нас покоя.
(Подозреваю, я глуп, как пробка!)
Но шныряет из полночи в полночь
шуганной мышью мыслишка, сволочь:
может, гитики - это всего лишь
рифма, концовка? Закройте скобку.
V.
Сударь, взгляните: небо с овчинку.
Падают, словно в часах песчинки,
в небо вздохи. Должно быть, причина
тому, что письма без адресата
переполняют почтовый ящик -
в четности лепестков у ромашек.
Кстати, у Януса в настоящем
вместо лика двойной абрис зада.
Люди выходят в мир со дворов и,
не щадя ни штанов, ни здоровья,
жмутся в очередях за любовью,
что в пересчете на чашки-ложки
будет не больше одной тарелки
глубокой или, пожалуй, мелкой,
чуть ли не блюдца. Табличка "Welcome"
сходна, по сути, с суперобложкой
стремлением скрыть тщетность усилий
разума за красотами стиля.
Вы говорите, не провести ли
вечер вдвоем с созвездием Девы?
Стоит ли строить, сударь, химеры,
жизнь подогнав под одну из мерок?
Жаль, но уже не открыть америк
в скверике с видом на Крайний Север.
VI.
Это я, слышишь, это я снова.
Нет, ничего не надо, даже
денег не надо, только ответь мне,
что же такое гитики, Боже?
И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет послед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть - волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь - чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал - в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берет ребенка на колени.
Как тельце маленькое крылышком
По солнцу всклянь перевернулось
И зажигательное стеклышко
На эмпирее загорелось.
Как комариная безделица
В зените ныла и звенела
И под сурдинку пеньем жужелиц
В лазури мучилась заноза:
-- Не забывай меня, казни меня,
Но дай мне имя, дай мне имя!
Мне будет легче с ним, пойми меня,
В беременной глубокой сини.
1923
Снимает Освальдо все листья с асфальта,
метла, как коса поутру
у дивы прекрасной в окне жизни частной,
как Гойи кисть, взрезав дыру,
метет с того света, в трамвай без билета,
как Борхес без книги, идет
почти Гауди, не создав в Аргентине
ни камня, природы налет
на каждом отрезке угла, и Франческе
сегодня не будет тепла
бессмысленной ночью: доверившись скотчу,
шотландец уснул, пастила
ему заменила, как юбку без тыла,
совсем не родной Честерфилд.
И лезет под юбку, лаская голубку,
голландка из местных, из дылд.
И кипа в витрине луной в магазине
на полуседой голове
темнит окруженье, как взгляд ожерелье,
и слышится тихим: "Ой, ве..."
Освальдо снимает перчатки и мает
нехрупкую черную вещь,
разрывистый фаллос, ко-му доставалось
войти в тело быстро, как лещ
в негромкую воду, как лесть в несвободу,
и черная сперма из чер-
ных дыр изливалась, как красная жалость
в нескромную полость вечор.
Франческа заснула навеки, и скула
не дрогнула в мокрой руке.
Уэльс и шотландец продолжили танец
на чистом чужом чердаке.
И скромно, бездушно взирает на душ но-
вый, весь молчаливый, Господь.
Стирает Освальдо остатки асфальта
и трогает бывшую плоть.
Вода утекает, и крышею налит,
как водкой стакан, небосвод.
И взгляд разлетелся, как дни Парацельса,
которого любит народ.
Читает в трамвае все надписи с краю
почти Гауди, и за ним
слепой детектив на-блюдает, и дивно
экран пишет вечности: Fin.
18.02.06
Маленький, маленький зверь,
Дитя больших зверей,
Пред собой, за собой проверь
Замки у всех дверей!
Давно идут часы,
Тебя не стали ждать,
И в девственных дебрях красы
Бушует: "Опять, опять..."
.................
Полюбуйся ж на то,
Как всевластен размер,
Орел, решето?
Ты щедра, я щедр.
Когда копилка наполовину пуста,
Как красноречивы ее уста!
Опилки подчас звучат звончей
Копилки и доверху полной грошей.
Но поэт, казначей человечества, рад
Душеизнурительной цифре затрат,
Затрат, пошедших, например,
На содержанье трагедий, царств и химер
Мой ласковый и нежный зверь
Явился ангелом небесным,
Сравненье, чудо неуместны,
Какою меркою ни мерь,
Когда желания воскресли,
Разлука входит в нашу дверь.
Молчит веселая свирель,
Не состоялась в этот вечер
Двух душ застенчивая встреча,
Ушел в звенящую метель
Любви непризнанной предтеча,
Мой ласковый и нежный зверь.
И где-то прячется теперь,
Судьбой напуганный жестоко,
Как я, печальный, одинокий,
Мой ласковый и нежный зверь,
Смывают след его потоки
Холодных пасмурных потерь.
Мой ласковый и нежный зверь -
Благословенная добыча,
Прощенье падшего величья,
И я шепчу ему: "Поверь,
Не отвергай святой обычай,
Мой ласковый и нежный зверь."
Клейкой клятвой липнут почки,
Вот звезда скатилась:
Это мать сказала дочке,
Чтоб не торопилась.
-- Подожди,-- шепнула внятно
Неба половина,
И ответил шелест скатный:
-- Мне бы только сына...
Стану я совсем другою
Жизнью величаться.
Будет зыбка под ногою
Легкою качаться.
Будет муж прямой и дикий
Кротким и послушным,
Без него, как в черной книге,
Страшно в мире душном...
Подмигнув, на полуслове
Запнулась зарница.
Старший брат нахмурил брови,
Жалится сестрица.
Ветер бархатный крыластый
Дует в дудку тоже:
Чтобы мальчик был лобастый,
На двоих похожий.
Спросит гром своих знакомых:
-- Вы, грома, видали,
Чтобы липу до черемух
Замуж выдавали?
Да из свежих одиночеств
Леса -- крики пташьи.
Свахи-птицы свищут почесть
Льстивую Наташе.
И к губам такие липнут
Клятвы, что по чести
В конском топоте погибнуть
Мчатся очи вместе.
Все ее торопят часто:
-- Ясная Наташа,
Выходи, за наше счастье,
За здоровье наше!
2 мая 1937
Не знаю я, где правда, где обман...
Я в жизнь пришёл, хотя и не был зван.
И тридцать вёрст остались за спиной,
Как тридцать гнёзд, разрушенных войной.
И тридцать зим
За тридцать медяков
Меня держали в стае дураков
Куда я торопился и зачем
Когда есть одиночество ночей?
И,словно наказанье, благодать
Всё знать и ничего не понимать
Незваный я. И всё-таки не гость
Поскольку мне родится довелось.
Но утренний рассеялся туман-
Не знаю я,
Где правда....
Где обман....
В час ночи в комнату ко мне
Забрёл бродячий кот.
Шершавым призраком в окне
Раскрыл, зевая, рот
И спрыгнул вниз... В лесу ни зги,
Зияет глухо дверь.
Зачем ты трёшься у ноги,
Бездомный, глупый зверь?
Вот в блюдце козье молоко.
Питайся, друг рябой...
Но он вздыхает глубоко.
Не хочешь? Бог с тобой.
Над лампой вьётся и трещит
Ночная стрекоза...
Кот вскинул голову, урчит
И смотрит мне в глаза:
"Шагами комнаты не мерь
И не смотри в кусты -
К тебе пришёл за лаской зверь
Из чёрной пустоты".
Ну, что ж, пободрствуем вдвоём,
Мне тоже не до сна.
Понюхай книжку, попоём,
Покурим у окна....
Урчит и просит - хвост клюкой,
Спина как гибкий вал...
И я взволнованной рукой
Бродягу приласкал.
Оркестр исполняет дождь
С листа багрового платана,
Кларнеты тянут ноту "до"
Под "раз-два-три" твоих шагов,
И суетится дирижер,
И вот уже вокруг фонтана
Стоит античный сводный хор
Садово-парковых богов.
Оркестр исполняет дождь
Взамен обычной увертюры,
И ты одна, и ты идешь
По лужам, листьям, именам,
Какой исписанный сюжет!
Но любопытные скульптуры
Стоят и молча смотрят вслед
Тебе, ушедшей от меня.
Оркестр исполняет дождь
Про наши ссоры и секреты,
И я твержу себе: "Ну, что ж,
Пусть будет так, оставь, не трожь."
Божок мне дарит алый лист,
Но снова гаснет сигарета
И эта осень, и на бис
Оркестр исполняет дождь.
Осенних дней - что в мире холодней?
Улетай! Улетай!
Солнце крадется вверх -
Выше, выше -
И медлит на каждом шагу.
Ах, вымер вольный мир!
Песня ветра едва слышна
В усталом поблескивании паутины.
Плакать не след
Надежде вослед.
Осенних дней - что в мире холодней?
Улетай!Улетай!
О, плод с древа,
Падешь, дрожа!
Какую тайну поведала тебе ночь,
Какой ужас
Заставил увять твои пурпурные щеки?
Не отвечаешь? Молчишь?
Речи излишни.
Осенних дней - что в мире холодней?
Улетай! Улетай!
"Я не прекрасна, -
Так говорит астра, сестра звезд, -
Но людей люблю
И людей утешаю;
Пусть полюбуются на последние цветы,
Наклонятся надо мной,
Сорвут меня -
Ах! в их очах вспыхнет
Воспоминание,
Воспоминание о более прекрасной, чем я, -
Так - и только так - жажду я умереть!"
Осенних дней - что в мире холодней?
Улетай! Улетай!
Язык булыжника мне голубя понятней,
Здесь камни -- голуби, дома -- как голубятни.
И светлым ручейком течет рассказ подков
По звучным мостовым прабабки городов.
Здесь толпы детские -- событий попрошайки,
Парижских воробьев испуганные стайки,
Клевали наскоро крупу свинцовых крох --
Фригийской бабушкой рассыпанный горох.
И в памяти живет плетеная корзинка,
И в воздухе плывет забытая коринка,
И тесные дома -- зубов молочных ряд
На деснах старческих, как близнецы, стоят.
Здесь клички месяцам давали, как котятам,
И молоко и кровь давали нежным львятам;
А подрастут они -- то разве года два
Держалась на плечах большая голова!
Большеголовые там руки подымали
И клятвой на песке, как яблоком, играли...
Мне трудно говорить -- не видел ничего,
Но все-таки скажу: я помню одного,--
Он лапу поднимал, как огненную розу,
И, как ребенок, всем показывал занозу,
Его не слушали: смеялись кучера,
И грызла яблоки, с шарманкой, детвора.
Афиши клеили, и ставили капканы,
И пели песенки, и жарили каштаны,
И светлой улицей, как просекой прямой,
Летели лошади из зелени густой!
1923
Двадцать пять тупых ударов
Двадцать шесть, со всею силой
С наступлением ночи, мама
Сделай вновь меня красивым
Господа карабинеры
Дайте мне воды холодной
С рыбами и кораблями
Океан воды холодной
Ах начальник всех гвардейцев
Надо мною в кабинете
Чтобы вытереть лицо мне
Не сыскать платков на свете
Просеменила мышь
Чёная на сером полу
Просеменила мышь
Серая во мглу
Колокола звон
У арестантов отбой
Колокола звон
Спи, Бог с тобой!
Прочь плохие сны
Припомни родные места
Прочь плохие сны
На волю мечта
Как светит луна!
Кто-то дышит открытым ртом
Как светит луна
Наяву притом
Облако плывёт
Потёмки, не проблеска нет
Облако плывёт
Э!..да уже рассвет
Просеменила мышь
Розовое пятно в голубом
Просеменила мышь....
Сволочи, подьём!
не утешило путешествие
душу вон - на лихих дорогах
загрустил шаман
по прошествии
жизней многих
лисом северным
был
белкой
был
все
забыл
мы да дым
что поймешь?
в теле - дрожь
в землю - нож
дымом стелется память едкая
тянет душу слезой заветной
чаща черная
хлещет ветками
ждет ответа
что ты плачешь ша-
ман
жизнь
обман
смерть
обман
ты-то
сам?..
нет, не тень
из-под ног
пыль дорог
жизни срок
рвется горлом душа забытая
много знает - сказать не можно
солнцем выжжена
миром выпита
безнадежна
не танцуй, шаман,
стой
криком
пой
волком
вой
стань
собой!..
миру - ритм
превозмочь
день да ночь
тело - прочь...
Строевой вальс
От первых и до последних,
согласно статье устава,
равненье мы держим слепо
на грудь четвертого справа.
А если четвертый справа
к тому же последний с краю -
равняйсь на знамя державы!
Ведь знамя не выбирают;
ни знамя, ни полководца,
ни родину, ни победу...
Давай, маршируй под солнцем
от завтрака до обеда -
разбит твой путь на квадраты,
на полосы и участки.
Нещадно шаги печатай
по выщербленной брусчатке;
печатай, как на бумаге,
примерив венки и рамки
согласно чинам и рангам,
искоса глядя на флаги;
печатай четко и ловко
свой шаг на плацу гремящий,
фальшивый, как сторублевка.
Авось, не заметят фальши.
Шагай же парадным строем
сквозь трубы, огонь и воду!
Как станешь мудрее втрое,
Бог даст, наградят свободой;
дождешься, дожив до славы,
покоя в усталый вечер.
Но въелась строка устава
непрошено и навечно.
Отныне мы - полководцы!
Вот радость-то, вот везенье...
Равняйся на что придется,
да так, чтоб до окосенья,
до судорог, до видений -
воздастся тебе сторицей:
не отдыхом в воскресенье -
парадом в чужой столице.
Уходят полки колонной
по линии, неуклонно;
уходят куда-то к черту,
равняясь на грудь четвертых.
Уставной статьи наследник
чеканит шаги по следу
от первых и до последних,
от первых и до последних.
Мы любили её, как бабу -
ту, с конём в горящей избе,
раскоряченную разлапо,
лепесток ромашки к губе.
Обжигающая отрава,
дерзкий смех или свальный грех:
мы хотели её, шалаву,
мы делили её на всех.
Заручившись блатной порукой,
что невидима и крепка,
мы пустили её по кругу,
по затяжке, по полглотка.
Разноцветной цыганской шалью
ворожила, влекла, вилась...
Нет, не мы её выбирали,
но она выбирала нас.
Что гадать - мол, любо, нелюбо -
обсчитавшись на лепесток?
Время мерно течет на убыль:
День за рубль, и год - не срок.
Жизнь - измаранную бумагу -
набело не переписать.
Нет ни родины и ни флага;
из родных - лишь едрёна мать.
Эх, свобода, дурная девка,
нам сберечь тебя мудрено:
однолюбка ль ты, однодневка,
одноночка ли - всё одно.
Снова блёклое небо смято,
и к замку не найти ключа,
потому что неволя - чья-то,
а свобода - всегда ничья.
2004
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.
Тварь, покуда жизнь хватает,
Донести хребет должна,
И невидимым играет
Позвоночником волна.
Словно нежный хрящ ребенка
Век младенческой земли --
Снова в жертву, как ягненка,
Темя жизни принесли.
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Это век волну колышет
Человеческой тоской,
И в траве гадюка дышит
Мерой века золотой.
И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь, когда-то гибкий,
На следы своих же лап.
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
И горячей рыбой плещет
В берег теплый хрящ морей.
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб
Льется, льется безразличье
На смертельный твой ушиб.
1922
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало,
На пригреве тепло,
Только этого мало.
Все, что сбыться могло,
Мне как лист пятипалый
Прямо в руки легло.
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало -
Все горело светло.
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала -
Мне и вправду везло.
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало,
День промыт как стекло.
Только этого мало.
Все, что сбыться могло,
Мне как лист пятипалый
Прямо в руки легло.
Только этого мало.