|
|
1. Люблю любовь. Мне ничего не поздно. В моих стихах отныне и для всех осенняя отрадная прохлада, прозрачный взгляд и беззаботный смех - я акробат октябрьских листопадов. Вокруг печалью полнятся пруды. Я... дотяну до первых снегопадов. До кромки подмерзающей воды. 2. ...ореховый, отважный кулачок. Раздавленная хрупкая скорлупка. Словесный запоздалый пустячок. Избитая спасающая шутка. Не говори. Не говори со мной о том, что будет, о потом, о дальше... Я только весточка. Я только паучок на безымянном, без колечка, пальце.
За пригоршней радостных строчек. За верою в то, что безгрешен, Ко мне приходил ангелочек С глазами темнее черешен. Он шёл, не снимая кроссовок, К столу, где за чашкою чая Я верила в то что он ловок, Безудержно добр и отчаян. Он ждал пониманья и ласки Как все ангелочки на свете... Не стану же я для острастки Сердиться на выдумки эти! Но тапочки я не давала Ему. А зачем? Он боится! Я тоже когда-то скрывала Поросшие шерстью копытца! 1991
У Иры про эру спроси И про динозавра отпетого. Последний рыбак в небеси. Последний шахтер у Ахметова. У Евы про иву спроси, Светящуюся купоросово, Как крошкой урана в горсти Наш крошка насытится досыта. У Веры про веру спроси. О чем же ещё, горемычную? Нам крылья мешают ползти К ближайшему раю шашлычному. Пропитанному коньяком С упавшими замертво звездами, Спроси и не будь дураком. Последним. Во имя - не созданных.
Ветер затих, но солёное соло Долго выводит волна на трубе. Впрочем, не солоно. Впрочем, не больно... Только когда я пою о тебе... Ночь понарошку страшна и пуглива, Ловко разводит на местный Тибет. Сольное эхо мое торопливо... Только когда я молчу о тебе... Тихое утро. И вспомню: когда-то Я обещал прокатить на арбе... Впрочем, арба для любви тесновата... Только когда я живу о тебе...
Открытые струны дрожали упруго И ждали касания пальцев крылатых. И души рванулись навстречу друг другу, Срывая тяжелые, душные латы. И звуки тягучего черного блюза Забыть заставляли заботы мирские. И падали в душу, как будто бы в лузу Шары от ударов безумного кия. А пальцы летали... И плакали струны... И звезды метались в глазах изумленных... Струился из месяца свет тонкорунный На темно-зеленые томные клены... Пленительный блюз пеленал и лелеял, Боясь невзначай единенье нарушить. И тихо брели, ни о чем не жалея, По сонной аллее бездомные души.
Есть счастливцы и счастливицы, Петь не могущие. Им - Слезы лить! Как сладко вылиться Горю - ливнем проливным! Чтоб под камнем что-то дрогнуло. Мне ж - призвание как плеть - Меж стенания надгробного Долг повелевает - петь. Пел же над другом своим Давид, Хоть пополам расколот! Если б Орфей не сошел в Аид Сам, а послал бы голос Свой, только голос послал во тьму, Сам у порога лишним Встав, - Эвридика бы по нему Как по канату вышла... Как по канату и как на свет, Слепо и без возврата. Ибо раз голос тебе, поэт, Дан, остальное - взято. Январь 1935
Под желтым зонтом не смогу я укрыться надолго От света и шума вчерашних зеленых дождей, От красных трамваев, плывущих к истокам Подола, Чтоб вмиг разметать икроногие стайки людей... От света ночей и какого-то вечного свиста Промежду дверей, где живет то ли брат, то ли друг, Спешащий на азбуку Морзе направленных систол Из стенок сердечных, несущих и боль, и испуг. Когда, прозревая, ты смотришь на прошлое, раня Не только себя, но любого, с кем обща броня; Когда к изголовью приблизится тихо Нафаня И скажет: "...Эх, Кузя, зачем ты не слушал меня!.." ...Навряд ли укрыться от лепета липких снежинок, Летящих на завтра, на хрупкий обветренный лед, На зов тишины, в мир расколотых детских пластинок, На зов пустоты, где никто никого не зовет... Под желтым зонтом я дойду до Днепровского мола, И сменит избыток - убыток расхристанных дней. В трамвае Иова я сам уплыву в глубь Подола И стану еще - на утрату - больней и сильней...
(Из цикла "СТИХИ ИЗ ЖИЗНИ") Знаменитость пошла к знаменитости в гости. Знаменитость надела приличный костюм. Знаменитость зубрила в автобусе тосты, изнуряя забитый экспромтами ум. Знаменитости дверь знаменитость открыла. Знаменитость вошла к знаменитости в дом. Знаменитость сначала в трюмо отразилась, а бокалы её исказили потом. Знаменитость блестящую бросила фразу, что в анналы войдёт - тут сомнения нет! знаменитость, её оценившая сразу, знаменитую шутку сказала в ответ. Знаменитости, глядя в цветной телевизор, узнавали друг друга и были горды. Знаменитости выпили чай из сервиза (знаменитый, фарфоровый - чистой воды!) Уходя, знаменитость со знанием дела похвалила в прихожей старинный офорт. Знаменитость осталась одна и доела заливное, горячее, зелень и торт.
Вспыхнула спичка... От дрёмы очнувшись, свеча Дерзко лизнула полночную тишь язычком... Тёплое что-то коснулось нежданно плеча... Тенью у ног улеглось, приобняв их..., ничком... Ты ли, мечта, прилетела развеять печаль, Сердце согреть после холода частых разлук... И поцелуем снять с губ пересохших печать, В лето вернуть от метелей и воющих вьюг?.. "Я это, милая!.." - шёпот взорвал тишину, Губы горячие вскрик мой успели поймать... "Веришь ли, вечность искал я тебя лишь одну! И наконец-то с тобою душою опять..." Что это?! - вдруг заиграл саксофон... и запел Голос, волнующе хриплый, наш "Медленный блюз"... Знаешь... хотела уйти... но ты снова успел... Вместе с тобой ничего я уже не боюсь.
Обетованная Земля была сухой и каменистой. Лежала вековая пыль в мозолистых узлах корней. Но жарким шелестом травы она встречала не туристов, А солнцем выжженных бродяг, давно готовых к встрече с ней. Изведавшие жгучий зной лишь ими виденных просторов, Одна молитва на губах, одна мечта, один порыв - Они врывались в города и разворачивали Тору, И громко славили Творца в тени обугленных олив. Они врастали в чёрствый грунт, которым бредили пророки, Они вживляли нежность роз в угрюмые уступы скал. Обетованный Б-м край ни добрым не был, ни жестоким,- Он был таким, каким он был, он стал таким, каким он стал. Горячий ветер позади песками заносил могилы, Ни Б-жий глас, ни детский плач ничем не тронут мертвецов. Но вечен на моих губах неистребимый привкус пыли И боль разлуки с той землёй, где скорбный прах моих отцов... 1990 г.
И жил-был серенький ослик По имени Форрест Гамп. И он превратился после В поэта, жующего ямб. Рифма - такая уздечка, И, прямо скажем, узда, - Ослика и человечка Ведет неизвестно куда. На ослике - дети и хворост, Жtна, да и прочий хлам, Идет, не зная, что Форрест, Везет, не зная, что Гамп. ... И очень странное - после... Упрямый, ленивый ямб. И умер от смерти ослик. И умер от жизни Гамп.
Перейнятися чи нi, а для чого i навiщо? Хай собi прикмети вiщi бовванiють вдалинi. Залишитися удвох, сам на сам, де знов незнане йде розхристаними снами на чолi пересторог. ВтаЊмничившись у те - непiдвладнеЊ нiкому, в котрий раз вiдчути втому, вiдсахнутись - А, пусте!
Той травы по склонам - спорыша да кашек ... А в небесах - ни тучки, тишь да благодать! Батальонный писарь чинит карандашик: скоро похоронки придётся заполнять. И в раю ко времени кончили с приборкой: санитары-ангелы мыли да скребли. Сам главврач-архангел усмехнулся горько: скоро пополнение последует с земли. В самый раз ко времени - прибыли ребята, из палат больничных, из огня и тьмы... Родом, - кто откуда: этот вон с Арбата, тот из-под Воронежа, а тот - из Бугульмы Ну а здесь заведен распорядок чёткий. Всех - в единый список, каждый - кто такой? В бане хлопцы вымылись, приняли по сотке, закусили плотно, и в койки - на покой... ................................................... Лейтенант - к начальству, мол, пойми солдата: Не могу я бросить там своих ребят... Вышли к перекрёстку, и на тебе - засада! Помогу отбиться, - сразу же назад. Но главврач-архангел обрывает сразу: - Без тебя решится там раз и навсегда. Кто-то отобьётся - и придёт на базу. Кто-то там и ляжет, попадёт сюда... А другой тревожится, не пристанет к месту. С санитаром курит всё, просится на Русь... - Мне б слетать, утешить бы девочку-невесту. Обнять напоследок - к вечеру вернусь... Санитар - солдатику: - Нет, нельзя додому! Обнимает парня за плечо крылом. - Знать, твою невесту утешать другому. Потоскуешь малость - свыкнешься потом. А один, тихоня, всё твердит упрямо: Буду здесь в дальнейшем - тише чем трава, но мне бы напоследок повидаться с мамой, подсобить родимой - поколоть дрова. Санитар кивает, молвит глуховато: отдыхай, покуривай, не жалей табак... Может, выйдет помощь ей от военкомата... Может, по соседству ей подсобят и так. А вон тот обвыкся, видно, понемногу... Но херувима-доктора просит о своём: Мне бы, извиняюсь, очень надо к Богу. Как бы записаться на завтра, на приём? Мне б узнать у Бога: где же Правда эта. Не найдут, не сыщут да за тыщи лет! А херувим кивает на двери кабинета. На дверях табличка, надпись: "Бога нет." .................................................. Той травы по склонам - спорыша да кашек ... А в небесах - ни тучки, тишь да благодать! Батальонный писарь чинит карандашик: много похоронок придётся заполнять... ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ 90-e годы-2003год
Ты помнишь тоскливые праздники детства? Как таяли в небе остатки салюта, а ты уходил, не успев наглядеться, и смутно провидел абсурд абсолюта. В кроватке корёжились крики парада, цветущих ветвей суетливые жесты, из глаз вытекала прокисшая радость, но грезились крылья иного блаженства. Ты помнишь, как мама варила на даче варенье из вишен, из яблок, из смеха? Летал над лугами оранжевый мячик. Вагончик качался. Ты ехал и ехал. Потом всё тускнело в пугающий ропот. Подмышками грелись озябшие пальцы. Но прыгал вагончик легко через пропасть, куранты звонили. И ты просыпался. Тишком, как разведчик, ты крался под ёлку. Под сполохи снега и шарики света ты жадно смотрел, добросовестно долго, как чудо становится грубым предметом. Ты помнишь, как позже догадкой о чуде ты сам соблазнял неживые предметы? Уже постигая, как чешутся люди кусачими блохами в шёрстке планеты. Есть много закланий у клана и клона для нас, ускользнувших, отставших от группы, когда одноклассники шустрой колонной вершили обряд поклонения трупу. Тебя не рожала пречистая дева. Тебя не возьмут в чудотворные мощи. Ты помнишь кровавые оргии детства? Нет, этого детства ты вспомнить не сможешь. Я жизни своей все мечты посбывала, причём не за самую низкую плату. Но рдеет в мозгу ощущенье провала, куда вместо памяти ставят заплату. А чтоб измениться, попробуй раздеться. Ослепшее лето гуляет по коже. Ты помнишь воздушные шарики детства? Ты помнишь, на что они были похожи?.. 2005
(на укр.языке) Притишена хода, непевнЄсть перших крокЄв намацуЊ буття наослЄп лиш тому, що ти вже зрозумЄв - то твЄй Њдиний спокЄй - Ѓ згоден знов Є знов поринути в пЄтьму. ТаЊмний дотик рук - Є потяг, Є вЄдраза. Нехай нуртуЊ час - вЄн все одно мине, - спрацьований, як кЄнь, пЄдтоптаний, як блазень, безплЄдний, як усе у свЄтЄ осяйне. НазустрЄч й мимохЄдь - безжальний, наче ворог, вЄн Єз усЄх шпарин спроквола вигляда, щоб душу застудив його останнЄй морок, таЊмний дотик рук, притишена хода. 1989
Не говори, что кровь жива и в мертвых, что просят пить истлевшие их губы. (Федерико Гарсиа Лорка) Милый друг мой, мне сегодня одиноко. Ни вина нет к ужину, ни чая. Отражаясь в зеркалах квадратных окон, с фонарями близорукими скучаю. Сквозняки в домах с надорванным сопрано тянут арии мурашками по коже. Кавардак гнилой листвы. Темнеет рано. И окраину горбатую тревожит голый сад в вороньей траурной перине. Ветер носит по дворам сырую замять. В желтый саван магазинные витрины пеленают умирающую память. Память что - лишь сгусток прежнего сознанья, полуяркий свет былого колорита: лица канувшие, стертые названья в пыльном пекле старых улочек Мадрида. Бурых кленов листопадные касанья, словно нежный всплеск девического шелка. Не дают покоя мне воспоминанья, впрочем, я надеюсь, это не надолго. Не надолго к нам приходят огорченья, как и радость посещает нас не вечно, так и Млечный безо всякого значенья, знай толдычет в темноте про бесконечность. Бесконечность - это юношество, ибо не владеет юность благодарным слогом. Только старость может вымолвить: "Спасибо", потому, как не посмеет спорить с Богом. Да и мы с тобою не благодарили. Повторюсь, что всем нам свойственна беспечность. Мы влюблялись даже больше, чем любили, полагая, что лишь в смене бесконечность. Плыли в дым густой классические речи, снегопадом серым тая в свете люстры. И мне хочется, как раньше: в полночь свечи, звук гитары, воздух лета, запах устриц, жить без времени, без смерти, без печатей нам положенных разлук в печальной тризне, и смотреть, как вырастают на закате наши тени, укорачивая жизни. Я мечтаю, как всегда, у океана провести остаток дней, вставая с криком серых чаек и читать стихи Хуана из Могера, что уснул в Пуэрто-Рико. Я не верю ни в таро, ни в гороскопы. Каждый раз смотря на прошлое условно, я лечу к тебе во сне на край Европы, и в рассветных облаках я вижу, словно в прошлом веке золотом, ловя субтильный образ донны, страстью вспыхивают гранды, и мелькают в красках солнечной Севильи кастаньеты, буфы, вееры, гирлянды. Облака проходят, только остается в ширине растянутой без букв, то, что бесконечностью зовется, то, что не имеет снов и звуков. Эта осень - непрощенная обида, разве время стерпит блеклые роптанья, и безумство расстояний до Мадрида сократит ли хриплый возглас: "До свиданья" ? Скоро снег начнет дробить часы на кванты, отдавая предпочтенье снам и пище. Здесь важнее не Сервантес, а серванты, быть богатым, но прикидываться нищим. Деревянный быт округ живет все так же: бьют свиней под новый год и режут куриц. В центре города тюрьма, собаки, стража, одиночество дворов и грохот улиц. Я, как прежде, без особенных стараний, говорю тебе во тьму, утратив силы к новой жизни, как записано в Коране: "не заставить слышать тех, кто лег в могилы". В том краю, где день безветренный и жаркий, где ночами не испытываешь страха, ты лежишь один под синей небо аркой, с капителью облаков над речкой Тахо. Милый друг мой, право жаль, что ты не сможешь мне ответить своим громким: "He venido..."* Ты теперь так высоко, где не похожи кучевые на строения Мадрида. Осень кончится, уже совсем немного до зимы осталось жить, не замечая, что всегда и всем бывает одиноко и у многих нет вина и нету чая. *перев. с исп.- я здесь
Ты. Я. Весна. Какие-то (чьи-то) дети. Может быть, я сосна? В кроне гуляет ветер. Может быть, я со сна имя свое не вспомню. Ясности нет. Ясна только любовь. Во вторник. В час "без пяти закат", в точке труда без проку. Все остальное - так, тени, штрихи, намеки.
Ваш нежный рот - сплошное целованье... - И это всё, и я совсем как нищий. Кто я теперь? - Единая? - Нет, тыща! Завоеватель? - Нет, завоеванье! Любовь ли это - или любованье, Пера причуда - иль первопричина, Томленье ли по ангельскому чину - Иль чуточку притворства - по призванью. - Души печаль, очей очарованье, Пера ли росчерк - ах! - не всё равно ли, Как назовут сие уста - доколе Ваш нежный рот - сплошное целованье!
|
|
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |