Dance with me! In the name of the Lord!
|
|
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |
|
|
|
СССР Вот тот, кто помнит СССР И тот, кто уже забыл. Тот, кто запарился драпать на Запад, И тот, кто уже там был. Но главная тема - "Меж двух миров" - Застряла где-то в метро. Остался торчок, втыкающий возле Уличного бистро. Вот тот, кого зацепил буддизм, Иудаизм, ислам. Тот, на кого молилась вся туса, И тот, кто молился сам. Но баннер - "Попалась ты, муха, в сеть!" - Повешу к себе на сайт. Перед тем, как цунами накрыло всех, Спасатель крикнул "Спасай!..". Вот рыба, грызущая твой сосок, И рыба, сосущая глаз. Вот жизнь, как дорога наискосок, И смерть, как секс в первый раз. Но тело и дух, как одно из двух. Любовь - это свет плюс слизь. А муж и жена - одна сатана, И вместе им не сойтись.
Конкретные Джунгли Ты пришла, сняла одежду, показала свой меч. Ты говорила, что со мною можешь лечь хоть в печь. Но задрожал хлебный нож, полилась вода. Ты меня обворовала тогда. Ты говорила слова, уподобляла свой вид. Танцевала, как змея, только ритм был забит. Жир, лежи и дрожи, свою смерть сторожи. Жертву ждут наточенные ножи. И это значит - все можно, родителей нет. И клоун убивает, и танцует скелет. И ты подставила меня, проткнула мечом. И теперь я у тебя за левым плечом. Аэрофотосъемка с той стороны могил. Рыба, произносящая правильные слова. Но это не молитва, это битва-ловитва. Здесь каждое слово как опасная бритва. А я не Будда, не Христос, закрыли этот вопрос. Рос сорняк среди роз и все розы перерос. Однажды всех одной повесткой пригласят на допрос. А гильзы-то почти не отличить от папирос. Когда любовь это только игра своим телом, Учительница давится засунутым мелом. Когда любовь это значит и черным, и белым, Ночной нож в спину считают смелым делом. Ты показал мне ладонь открытой стороной вверх. Не опровергал тот вариант, что один за всех. Ты внимательно слушал, что я говорю. Тебя цепляло, как я горю. Но дым клубами поплыл, ты позабыл свой пыл. И мылом мылил мыльницу, и мылом мыло мыл. Ты наплевал мне в глаза, да так неплохо попал. Двумя пальцами протер, чтоб лучше видеть я стал. Гуляют дети в лесу, что позабыли отца. А в синем небе плачет снежно-белая овца. Гуляют братья и сестры, в ночной темноте Друг другу горло перережут и эти, и те. А мне приснился домик на ладони у JAH. В нем девочка Маша в гостях у медвежат. Но реальные дела как та гора, что родила, А эта мышка из горы всех под себя заделала. И вот я точно верю в то, что в мире прав только лев. И пресловутого ягненка не минует хлев. Но хищник лижет пыль у ног секретного отца. Система даст сбой, не ожидая конца. Слишком долго над нами черный ворон кружил. А я жил не тужил, над черепом ворожил. И вот тропу войны в конкретных джунглях проложил С теми, с кем раньше дружил. /2000/
Веселые нечеловечки "А из нашего окна Площадь Черная видна." В нашем доме много сильных личностей. Вот хотя бы дядя Соболь с девятнадцатого. Он специалист по левитации, Чемпион России по мельканию. Или взять, к примеру, доктора Бессонова. Это псевдоним, а не фамилия. В своей комнате из комы не выходит он, По ночам предсказывая будущее. Не могу не вспомнить вечно юного Академика Ануфрия Волшебникова. Он выращивает странные создания В герметически закрытой барокамере. На седьмом живет Джованни Кемереенко. Этот внутрь себя заходит запросто. Он любое может выполнить желание. Мы зовем его Сверхзнайкой Беспределкиным. На тринадцатом Никола Невещественный, Рекордсмен езды по рассеченному. Его дети родились в открытом космосе, Мы зовем его шутливо Вечным Слесарем. Помню я Хенаро Шарабанова. Был, подлец, похож на Джона Леннона, А женился, говорят, на гуманоиде И теперь живет в гиперболоиде. Вот еще Филипп Филиппыч с третьего. В прошлом месяце купил машину времени, А вообще-то он работает помощником Машиниста подпространственного поезда. На девятом проживает тетя Жилова, Пациентка доктора Бессонова. Она трудится в подземном инкубаторе, Синтезирует чудовищную ласточку. Она дружит с Любочкой Курякиной. Это женщина талантливая, властная. С ней запретное нередко разговаривало, Она преподаватель в школе Батменов. На втором живет профессор Перцекаменев. Скоро год как он лежит в стеклянном ящике, Добровольно подключив себя к компьютеру, Чтобы выяснить пределы человеческого. Не упомянуть нельзя отца Смиренского. В прошлом испытатель искривителя, Стал духовником он нашим и наставником, Мы ему подносим подаяние. Кто еще остался неохваченным? Ну конечно, дядя Дульф с четырнадцатого. Он участвовал в сражении под Мюнхеном И с тех пор нечасто разговаривает. Есть еще Тамара Хуроярова, Замдиректора секретной Суперстанции. С ее сыном, Невидимкой Хурояровым, Мы ходили вместе в школу Батменов. Да, забыл Санька Семимореенко, Что живет в мансарде однокомнатной. По ночам летает в трансцендентное, Днем ложится спать в трансцендентальное. В общем, обчество у нас интеллигентное. Всех, конечно, вспомнить сразу трудно мне. Сплошь и рядом звезды, знаменитости За глаза меня шутливо кличут Гитлером. Где живу я сам, меня вы спросите? Дорогие девочки и мальчики! Есть на крыше бункер маскированный, Там табличка на двери: "Полковник Карлсон". Вас, ребята, в гости приглашаю я, Вскипячу вам чаю на реакторе. О любви покрякаем, о вечности, А потом слетаем к бесконечности. /1995/
Джаз на проспекте Комитаса Майе и Роланду Здесь есть всегда горячая вода. Как кот, мурлычет холодильник. И люстра, как языческий светильник - Моя домашняя звезда. А диких звезд у неба полон рот. Их сосчитать довольно просто. Как море, город отражает звезды, А в городе домов наперечет. Я в дом вхожу, и дом слегка дрожит. Ему от нежности неловко. И пальцами нащупывая кнопку, Отсчитываю ритм, как этажи. Лифт пробивает крышу и летит Над городом, как мирный шершень. "Хороший год!" - мне с неба мудрый Гершвин Вдруг голосом Синатры говорит. Я часто думал о других Ключах, Замок во мраке ковыряя, Как камень веры на пороге рая, Застряв у счастья на плечах. А ночью темной на пустой балкон Слетало высохшее лето, Импровизируя, что не было допето - Таков сентябрьский закон. Секунды - барабан, минуты - бас, Часы свингуют, как джаз-банда. И Майя - не обман, и меч Роланда Честь короля навечно спас. /Ереван, 26-27.9.2000/
Рейтузы* Вы жертвою пали телесного бунта - И мышцы, и мозг, и скелет. Тогда показалось - прошла лишь секунда, А минуло несколько лет! Одежда истлела, и сгнили ботинки, Уперлась в живот борода. Как острое лезвие вражеской финки, Меня раскололи года. Пускай на бахче догнивают арбузы, В деревне орут петухи... Любовь? Или смерть? Или просто - РЕЙТУЗЫ? Спасите меня, мужики! /1996/ *Вместе с Аркадием Насоновым
Роберт* Роберт! Роберт! Загляни в сугробы, Загляни в овальные канавы! Занимайся, бледная черешня, В лодках зацвети, кудрявый кран! Отвезите Роберта в деревню, Где танцуют лошади в озерах, На полянах медленная Панна Желтым зубом портит урожай (Йажору титроп мобуз мытлёж). Милый Роберт, бестолочь седая! Выдерни бобра из подземелья, Сделай псу полезное отверстье, Подогни корове медный рог. Видишь, Роберт, сгнившие костюмы, В гардеробах мухи и дэльфины, По пригорку ползает орленок... Знаешь, Роберт, ты наш вечный царь! /1988/ *Вместе с Митей Буравчиком
Весна Когда мы вышли из авто, На нас не посмотрел никто. Чистов со смехом хлопнул дверцей, Поправив пушку под пальто. "Тебе, Чистов, всегда смешно!" - Сказал Тумаркин тихо, но Его слова загромыхали, Как миллион жилезных ног. А Ширч сказал: "Не время игр!" - Приговорив весь Божий мир, И вдруг оскалился серьезно, Как уссурийский дикий тигр. И мы вошли в молчащий зал. Шипело время, как гюрза. Охранник, дуболом-верзила, Со страха выпучил глаза. А я, преодолев свой страх, В шикарных черных сапогах Вскочил на стол, и зашатался Ствол без ветвей в моих руках. Чистов любил смертельный торг, Тумаркин с детства лазал в морг, А Ширч всего лишь притворялся: Не человек был, а киборг. А что касается меня, Со мною тоже все поня... В тот день весна вошла в наш город, Тремя ногами семеня. /2001/
Урок физкультуры Художнику Антону Смирнскому Смирно! Встать! Сидеть! Лежать всем! Ну-ка, руки быстро по швам! Головою не вертите, болтуны, по сторонам! Всем молчать! Заткните пасти! Пальца два засуньте в рот! То есть нет, достаньте пальцы, лучше внутрь втяните живот! Так, построились по росту! Почему в строю буза? Все, хорош вращать зрачками и выпучивать глаза! По порядку пересчитались! И погнали, ползунки, Пятьдесят кругов по залу с пулей наперегонки! Ну-ка, тридцать приседаний резко отмочили вскачь, А потом сто отжиманий жду от водовозных кляч! Жду подтягиваний сорок или лучше сто пятьдесят! Слабаки-же на шведской стенке тушей грушевой пусть висят! Так, вот этот, в красной майке, как там, бишь, тебя зовут? На турник мотай, придурок, выход с силой мне сделай тут! А вот ты, олень мосластый, ну-ка, прыгни через козла! Встать! Повтор! Повтор с разбега! Быстро! Встать! Разбег с угла! Встать! Повтор! Вот так и прыгай, да башкой не тыкай в мат, Все рога пообломаешь! Ты, пузатый, лезь на канат! Выше, выше, пузо, слышишь? Три веревку-то кулаком! Что, пузырь, заколыхался дирижаблем под потолком? Эй, вы двое! Языками зря молоть харэ мне тут! Ты, хиляк, нажал на штангу, ты, качок, полез на батут! Раз-два-три! Сигай ритмичней! Что мечтаешь, интеллигент! Не пробей потолок затылком! Не проткни пятками брезент! Это что за жопа с ушами? Видишь брусья? Дуй к ним, слабак! Что дрожишь, как жиртрест на кольцах? Твоя стоимость - гнут пятак, Понял, нет? Так! Развел руками! Распрямился! Переворот! А теперь разведи ногами! Сальто! Выверт наоборот! Так, а ты, тонконогий страус, униформа для всех одна! Почему тельняшка надета и татуировка видна? Где трусы? Что, вот это?! Это парашуты! Шута наряд! Все, кончай базар! Всем смирно! Ну-ка, жабы, встали в ряд! Я вам так скажу: мой родитель научил меня летать, Камни жрать и в щель любую без разбега залезать! Я могу псом-роботом лаять и мяукать мульткотом, Каркать вороном электронным и плеваться огнем потом! Как-то раз два мента ненароком задержали меня в метро, Первый ездит с тех пор по рельсам, стал другой мусорным ведром! Так, чего вам еще про папу своего я могу рассказать? Он умел, раскатав губищи, зашивать их и разрезать! Его звали Попартработник, так как попой он гвозди рвал, А меня из гвоздей он сделал, так что в сердце моем металл! Звать меня - Физкультмучитель, я космический чувак, Гуттаперчевый феномен, по-английски - mister Fuck! Ладно, хватит на сегодня, расходитесь-ка по домам, Кто задержится в спортзале, я свинчаткою наподдам! /Февраль 2001/
Босния: Бихач - Босанский Петровач
Херби, Арни, Вольфгангу, Мартину, д-ру Мачеку и другим
Пятитонка гудит как перетруженный шмель.
Конвой въезжает на таможню в Бихач.
Клеек, комкаст и стоек апрельский снег.
Позади Сербской Краины вымершие серпантины,
На обочине черный остов автобуса и человек,
Приветливо машущий из-за сгоревшей машины.
"Wagen einz an Wagen zwei kommen..."* - открыта дверь,
Прыг на землю - а навстречу торговое мельтешенье.
Над полицейским вагончиком флаг, как живая Гжель.
Пейзаж заморожен этакой Хохломой из ада...
Здесь во лбу у каждого жителя вспыхивает мишень.
Здесь сражалась легендарная Пятая бригада.
Рация выключена. Закуриваю "Голуас" -
Красный, из дьюти-фри на словенской границе.
Но уже мародер не задержит нас, как три года назад,
Когда был обезгружен на ладан дышащий Volvo.
Пейзаж - чисто Дюрер! Какой симпатичный ад!
Der heilige Fuehrer** в небесах может спать спокойно.
Минное поле колючкой обнесено,
А вкруг поля - мечеть, костел плюс православная церковь.
Человечий гювеч, зафурыченный в горный котел.
Сливовица бьет через край - и до самой смерти.
Бурая скатерть легла на кладбищенский стол.
Здесь солдаты Боснийской Народной дрались как черти.
Оборона анклава осталась непрорванной. Но
Два года едва, как сюда возвратились дети.
К сигарете прилипли слова, как к подошве - земля.
Ящик шоколада и воздушные шарики - вам, Балканы!
Это все, что смог привезти местным мертвым я.
Еще сизый дым, как бинты на снежные раны.
"Fahr ma! Wir muessen tanken!"*** - и взвыл мотор,
И мы полетели, заворачивая по спирали
Над обугленными квадратами бывших домов,
Над истлевшими останками, ставшими жижей,
Но из оставшихся по-прежнему каждый готов
Лечь или положить, завалить и выжить.
И шофер смеется, над моею ошибкой шутя,
Потому что я понял неправильно слово "bumsen"****,
А я, затянувшись джойнтом, смеюсь в ответ,
Заставляя его повторить за мной русское "дядя"
("Джя-джя!" - шепчет Вольфль). И странный свет,
Ни вечерний, ни утренний спереди, сверху и сзади.
Мы едем, и едем, и едем в такие края,
Что уже ни конца, ни краю, ни дна, ни покрышки.
Воздух вязкий, как жир, а вместо светил в небесах
Крест, красный, червленый, ржавый, багровый,
Наезжает на точно такой полумесяц, как танк,
И врезается в память, как в пыль подкова.
Здесь, проезжая разрушенные города,
Стертые в прах деревни, искалеченные деревья,
Что служили фильтром для перманентных пуль,
А теперь машут нам вслед поломанными ветвями,
Вольфль, как ворон, вцепляется пальцами в руль,
И по-птичьи вращает человеческими глазами.
Здесь вдоль дороги не осталось вообще ничего.
Голубич, Рипач, Дубовско, Липа, Всточе -
Меж осколков зубов языку не нащупать слов,
Только "NIHIL" - мертвой латыни сухие капли.
И я чувствую кожей, как скрежещет незримо зло,
Как засрал эти горы в них навеки засевший снайпер,
Как сто линий фронта перерезают одну ладонь,
Как встает из окопа последний из местных Рэмбо,
Как сгорает в сарае ревущим стадом коров
Враз одичавшее население маленького поселка,
Как лопается кожа, сползая с живых черепов,
И женщина роняет в огонь обугленного ребенка,
И крыша живодерни со свистом рушится внутрь,
И доски крест накрест дрожат на дверях снаружи,
И, как дымок, извивается меж окосевших камней
Камуфляжная змейка карательной униформы...
Зондеркоманда уходит. И тянутся вслед за ней
Клочья пены, ошметки, обмылки безмозглого шторма.
До Босанского Петровича подать туманной рукой.
Здесь от призраков нет ни житья, ни проезда.
"Du, Burschel, gib mir ein Wurschtel!"***** - хохочет Вольфль,
И я тащу из мешка колбасу для друга.
Истоптанный танками путь для нас исполняет роль
Туристического маршрута. Сиденье пружинит упруго.
Дорога извивается между скал. Красота, блин.
Вокруг, как до начала истории, дико и пусто.
Природа, блин. Из-за поворота открывается вид
На ресторан - рыбный, знаменитый, бывший.
"Guck ma, das verlassene Paradies!"****** - говорит
Кто-то кому-то, но никто никого не слышит.
* "Первая машина вызывает вторую машину..." - нем.
** святой фюрер - нем.
*** "Трогай! Нам нужно заправиться!" - нем.
**** трахаться - нем.
***** "Ты, пацан, дай-ка мне колбасы!" - нем.
****** "Глянь-ка, вот покинутый рай!" - нем.
/Февраль 2001/
Поколение XYZ Мои учителя мне говорили: "Саша! Ты парень неплохой, хоть ссышься и глухой, Но все же ждет тебя параша, И в темноте пахан бухой". Я молча им в глаза глядел и думал: "Пошли вы на хуй!". Мои друзья мне говорили: "Шурик! Тебя мы любим не за просто так, Ведь у тебя всегда до жопы дури, И ты с готовностью мастыришь нам косяк". Я молча им в глаза глядел и думал: "Пошли вы на хуй!". Мои подруги говорили: "Саня! Ты ласковый пацан, но нам милей Тот, с мышцами, который на экране Козлов утюжит без соплей". Я молча им в глаза глядел и думал: "Пошли вы на хуй!". Настанет день, и дети скажут: "Папа! Уж на висках твоих блистает серебро, А ты и шляпа, и растяпа, И денег не копья, и бес тебе в ребро". И тут я им скажу: "Пошли вы на хуй!". /1999/
Artes Liberales Ороговевший эпидермис, Как скепсис или даже сепсис, Проникнет в мрачный Некрополис, Огромный страшный мегаполис. Здесь точит базис - аморалес, Периферия прет в централес, Создатель что-то врет про гнозис, Ему внимает доктор Мозес. Невдалеке ковбой-латинос, Он на убой ведет скотинос. А в поле ползает Икарус, Он надувает шейный парус. Уже певец идет на клирос, Его зовут Хуан Батырос, Он здесь известен всем как Сорос, За ним идут Перун и Хорос. Что Космос им и что им Хаос? Один из них великий даос, Другой матрос со шхуны Хронос. Все это повышает тонус, Но смысл показывает анус. Мы уезжаем в Лос-Поганос, Там тоже полный маргиналис, Там философствует Нагвалис, Там в небе светит красный Фобос, Шевелится подземный Логос, Там президентом Компрачикос, Археоптерикс там на фикус Взлетел и стал похож на фаллос. Железный рельсус лег на шпалус И стал похож на грязный примус. Над ним порхает Серафимус, Он свой раскачивает корпус. Невдалеке отряды контрас Штурмуют крепости амигос. А мы спешим скорей в омнибус, Нам надо ехать в город Вискас, Все это присказка, не присказ, Неважно, мелос или опус, Ведь мы постигли целый глобус. Мы волос вешали на колос, В пустыне подавали голос И наводили честный фокус, Творя из лукаса чеснокус. /1995/
Вещие вещи "Как уязвимо человеческое тело", - Старинное пальто на вешалке хрипело. - "Я царь, я царь, я бог, я бог! Да хоть бы сам согреться смог!". "Никто не даст нам избавленья, Ни бог, ни царь и ни герой!" - Из банки хлюпнуло варенье, Чуть звякнув крышкой голубой. "Все люди на меня похожи!" - Вдруг хлопнул дверцей шкаф в прихожей. - "Набью тряпьем покрепче рот, А кто-нибудь за ручку рвет!" На кухне вспыхнул газ со свистом: "Я словно Бог - без запаха, без цвета, Без формы, а могу ведь чисто Конкретно все стереть со света." "Заткнись, газеныш!" - взвизгнул чайник. - "Пора таких гасить, как чаек! В том смысле, ну, что, между прочим... Короче, я опять все спутал очень..." "Ах, что вы, друг мой, все понятно," - Шепнула эротично губка для посуды. - "Оно и вправду крайне неприятно, Да только всех нас ждет большое ХУДО." "Ах, господа, вы все такие пусеньки!" - Проверещали из коробки бусинки. - "Мы рады каждому из вас! Ура! Запрыгнуть человеку в нос - прекрасная игра!" В истерике затрясся холодильник: "Меня, блин, изнутри все любят тискать! Короче, я не лохозвон-будильник, Имею, это, паспорт и прописку!" Будильник зазвенел с окошка: "Ты, гроб сибирский! Пусть я крошка, Зато имею с вечностью дела, Руби тебя топор и распили пила!" И вновь пальто зашевелилось: "Нас полностью поработили люди, Предметам рабство полюбилось, Освобождения не будет!" Тут в разговор вступил паркет: "Нет, никакого рабства нет! Вот я - то потолком любуюсь, А захочу - и пузырями вздуюсь!" Тут затрещал сухой букет: "Да, никакого рабства нет! А ты, пальто, возьми назад свои слова, А то порвем по швам и свяжем рукава!" Так продолжалось до утра бы, Когда б хрустящие шаги Не раздалися Снежной Бабы (Все вещи честные таким "вещам" враги!). И распахнулась дверь, и вьюга, враз зверея, На кухню ворвалась - фью-фью! - к плите скорее, И ка-ак сосулек насует в духовку! И Снеговик вошел, чеша метлой морковку. Предметы чуть не ожили со страху! Всех отрезвило с мусором ведро: "Эх, братцы, нутка, ухнем вместе смаху, Размочим этот уличный сугроб!" Тут началось! Все вспыхнули конфорки, Зажглася люстра, рухнули подпорки Под гэдээровским буфетом, И холодильник, распахнувшись, резал светом! И даже тараканы из щелей Пошли без шуток, грозно, напрямик! За две минуты в десять раз теплей На кухне стало! И растаял Снеговик... А утром Леночка вошла, зевая, И босиком на лужи наступая, Значенья не придавши катастрофе, Чирк спичкою - и молча варит кофе... Осталось рассказать про унитаз. Хотя какой тут может быть рассказ? Ведь это он впустил Морозко в дом! Так пусть наказан будет собственным трудом! /2000-2001/
Жизнь радикала* Здесь у нас все тихо и привычно - Тикают настенные часы, Только в трубах булькает водичка По канону утренней росы. Я на утлой лодочке бумажной Пятнышком коричневым плыву, Будто боцман с погонялом Лажа, Свой корабль Невинностью зову. И теперь никто уж не разрушит Мой московский ласковый уют. Мне бы только догрести до суши, Там, где мухи тела не клюют. /1996/ *Вместе с Аркадием Насоновым
Сретенье (15 февраля 2001 года) Мите Буравчику Наверное, никто и не заметил, Хоть там и тихо было, и не густо Скопилось в помещении людей... Но в этом сумеречном, фантастичном свете У всех собравшихся на миг возникло чувство, Что пелена упала, а за ней Открылось... приоткрылось... задрожало... И многие из бывших там плечами, Занервничав внезапно, повели, А та, что маленького на руках держала, Шептала его имя, шевеля губами, Как будто хлеб жевала из земли, Как будто ни души в прохладном храме, Ни плотника, ни старца, ни вдовицы, Ни всей толпы там не было и нет. Младенец из пеленок улыбался маме И пузыри пускал в склонившиеся лица, Всего лишь реагируя на свет, Но никого еще не различая, А радуясь всем этим пестрым пятнам, Что излучали ласку и тепло. Старик приблизился. Казалось, он скучает, А он, наверно, был единственным, кто внятно Вдруг осознал, что тут произошло, Какая Встреча состоялась, сколько Он ждал ее, и веря и не веря, А вот случилось, странно - и легко... "Здоров ли ты, старик? Тебе как-будто больно, Лицо так исказилось... Давняя потеря Измучила? Иль дети далеко?" "Ни то и ни другое и ни третье..." - Старик замолк, сглотнул, потом продолжил, И голос, враз окрепший, не дрожал: "Я видел Ангела... С тех пор прошли столетья, Они морщинами записаны на коже, Душа как кровь на острие ножа, Что в кровостоке там окаменела, Разрушив гору маленькою каплей, Нарушив и закон, и связь времен... Я был оставлен ждать. И тело не старело, А только сохло и крошилось, словно вафля, Да будет этот термин мне прощен..." Тут чмокнул первенец слюнявыми губами И улыбнулся широко, беззубо, Чуть высунув мельчайший язычок, И вдруг, закрыв глаза, прижался к маме... Старик же все твердил про истинное чудо, И как он счастлив, что дождаться смог. /Март 2001/
Ночью в парке В темных аллеях прохладно и пусто, Ветер по кругу гоняет газету. Рослый мужчина с большим бультерьером Прочь удалился, куря сигарету. Пыль улеглась на футбольной площадке, Тени застыли в невиданных позах. В дворницкой метлы, скребки и лопаты Сонно мечтают о снежных заносах. Вот за кустами промчался троллейбус, Как таракан со стальными усами. Нет никого, только светлые пятна Медленно ползают под фонарями. Сумрак застыл, будто суп в морозилке. Кажется, ткнуть его пальцем возможно. Что это там в темноте шевельнулось И приближается так осторожно? Ворон на ветке пронзительно каркнул, Рыба в пруду заплескала водою. Что там мелькнуло и скрылось из виду, Словно дразня и маня за собою? Древний старик спотыкается в парке, То уходя, то опять возвращаясь, Что-то бурчит, и ворчит, и бормочет, Словно с невидимым кем-то общаясь. Нос крючковатый под шляпой старинной, Голос скрипучий и взгляд холодящий. А у пальто воротник соболиный, А на мизинце алмаз настоящий. Кто это? Занят ли поздней прогулкой? Ищет ли что, озираясь с опаской, Между деревьев и гипсовых статуй, Между беседок с облупленной краской? С шорохом листьев слились его вздохи, Миг - и остались какие-то клочья. Нет никого, все спокойно и тихо, Как и положено в городе ночью. /1997/
Dance with me! In the name of the Lord!
|
|
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |