БАЛАГАН
То ли люди, то ли тени -
нас подвесили за нить.
Оживаем лишь на сцене,
чтобы вас повеселить.
Из нешуточных трагедий
ловко скроен жуткий фарс.
За пятак истертый меди,
приходи смотреть на нас.
Не свободны мы, пока
процветает Балаган.
Нами правит, нами водит
волосатая рука.
Нас по ниточке ведут,
нам подскажут и шепнут,
чтоб смеялись и рыдали -
пощекочут и щипнут.
Наш Хозяин - добрый малый.
Он не курит и не пьет.
Кормит кукол кашей манной
и по вторникам не бьет.
Любит он во всем порядок:
водит мальчиков в кино,
шьет для девочек наряды
из своих обносков, но -
Припев (см. выше)
В темноте коробок, тайно.
собирались помечтать.
Мы однажды попытались
все по-своему сыграть.
Был Хозяин в гневе страшен,
не известно почему.
Всех оставили без каши,
нос сломали одному.
Припев
То ли люди, то ли тени -
нас подвесили на нить.
Оживаем лишь на сцене,
чтобы вас повеселить.
То ли тени, то ли люди,
вы приходите гурьбой
посмотреть на глупых кукол,
посмеяться над собой.
Не свободны Вы, пока
процветает Балаган.
Вами правит, вами водит
волосатая рука.
Вас по ниточке ведут,
Вам подскажут и шепнут,
чтоб смеялись и рыдали,
пощекочут и щипнут.
Чтобы длился вечно праздник
нашей жизни без затей,
держат нити в жирных пальцах
кукловоды всех мастей.
Олигархи и тираны,
президенты, короли -
мы должны быть благодарны
им за праздники свои.
Мир - огромный Балаган,
где грохочет барабан.
Глупый кукольный народец
там валяет дурака.
И никто не разберет,
кто кого куда ведет,
нас подвесили на нити
или - все наоборот.
Искушение Искусства
Витает в воздухе мотив,
не зная строгих нот,
пока его не превратит
ремесленник в гавот.
Таится хаос в глубине
холста, но - ах! - и вот
он в рамку взят, прибит к стене,
он просто натюрморт.
Искушение искусства,
развлеченье для души.
Если тошно, если грустно,
музицируй и пиши.
Утешайся, как умеешь,
развивай в себе талант,
если хочешь, если веришь,
если смеешь, дилетант.
О, эта гибельная страсть,
что дарит Аполлон,
она как порча, как напасть,
берет тебя в полон.
Ты не избранник, а изгой,
отмечен - обречен.
Я сам стихи строчу порой
и знаю что почем.
Искушение искусства,
исступление души,
если глухо, если пусто,
если нечем дорожить.
Но, с надеждою на чудо,
продолжаем сочинять.
Жизнь изменится как будто -
стоит рифму поменять.
Что начиналось как игра,
становится судьбой.
Ты раб мольберта и пера,
нелепый и смешной.
Живешь - как будто дал обет,
и все готов отдать,
чтоб только в тон попасть и в цвет
и строчку дописать.
Искушение искусства,
исцеление души.
Пусть с удачами не густо,
музицируй и пиши!
Может в жизни только это
стоит страсти и труда.
"Кое-что" творят поэты
из "ничто" и "никогда".
Историческая
За железной занавеской жили мы в стране советской.
Были эти годы неплохи.
Дружно строили ракеты, и ходили на балеты,
и писали к праздникам стихи.
Пусть мы жили небогато, но всегда была зарплата,
вдоволь водки, хлеба, колбасы...
Коль прикинуть, оглянувшись, жил народ тогда получше.
Бесы спёрли точные весы.
Брось, очкарик, хаять сгоряча
Леонида - Лёню Ильича.
Был он всюду гостем дорогим,
сам гулял, и жить давал другим.
А до всего до прочего нам дела, в общем, не,
поскольку мы - рабочие, пойми, интеллигент!
Ильичу на смену быстро нам избрали кэгэбиста.
Он колоду враз перемешал:
Чтобы выйти из застоя, надо б нам работать втрое...
Тунеядцам - бой, и алкашам!
В магазинах, на вокзалах, на базарах, в кинозалах
мирным людям учиняли шмон.
Только плохо было дело: полстраны в кино сидела,
вся страна стояла за вином.
Был Андропов по-отцовски крут,
но при нём подешевел продукт!
И когда он помер через год,
помянул "андроповкой" народ.
Довольно неожиданно в могилу он сошёл.
Слушок прошёл - подсыпали бедняге порошок.
Как страна гигантских строек докатилась до застоя,
объяснить нам так не смогли.
Мы все планы выполняли: ткали, сеяли, паяли...
Вдруг, глядим - застряли на мели.
Мы пол миру старшим братом помогали провиантом,
слали нефть и пушки задарма.
А теперь за золотишко жрём-с заморские излишки -
опустели наши закрома.
Нам Черненко не за что чернить.
Ни в первой латать нам и чинить,
Мы привыкли к трудностям в пути.
Главное - куда-нибудь идти!
Мы дружно встали в очередь, чтоб запасти харчи.
Есть все хотят: рабочие, артисты и врачи.
После смерти корифеев звёздныё час пробил евреев.
Начался в стране евроремонт.
Сразу слухи заходили о "Кровавом Михаиле",
что Россию сгубит и Народ.
Этот меченый Иуда к нам пришёл невесть откуда.
Говорил мудрёно, как раввин.
Он сказал, что для запала демократии, мол, мало,
и, как волю, гласность объявил.
Он такую заварил уху - вся страна узнала ху из ху.
Перегрызлись все, передрались.
Вот и весь советский плюрализм.
По истеченью времени одно сказать могу:
за Нобеля за премию Отчизну сдал врагу!
За железной занавеской жили мы в стране советской,
хлеб и соль дели пополам.
Пронеслись лихие годы. Был Народ. Теперь - народы.
Разбежались по своим углам.
Может, к лучшему всё это? Мне не жаль Страны Советов.
Может, так надёжней и верней?
Мне плевать на серп и молот. Жаль страны, где был я молод.
Жаль огромной Родины моей.
В Беловежье бонзы собрались.
Был у них зачинщиком Борис.
Выпив, закусив, решили врозь
княжить впредь, в надежде на авось.
Скажу без всякой злобы: Борис, ты был не прав,
тот акт бракоразводный с похмелья подписав.
После этого развода, ослепила нас Свобода.
Понеслась вовсю польба-гульба.
Погуляли, как хотелось, протрезвели , огляделись -
грязь вокруг, бардак и голытьба.
Стали думать мы о деле - как достичь, чего хотели,
где разжиться быстро на харчи.
Нам Свободы нет дороже, но и хлеб потребен тоже,
чтобы вкус Свободы не горчил.
Помолясь, за дело принялись,
и с колен помалу поднялись.
Если доживу до лучших лет,
я сложу еще один куплет.
Потомкам в назидание я главное сказал:
эпохе созидания предшествует развал!
Метроном
Не слышу звуков, что ко мне
летят со всех сторон:
в моей чугунной голове
грохочет метроном.
Лежу, сижу, иду, бегу,
работаю, читаю -
со счета сбиться не могу,
считаю:
раз-и, два-и, три-и, четыре-и!
раз-и, два-и, три-и, четыре-и!
Он не дает забыться сном,
сбежать и заблудиться.
Кувалдой в черепе моем
орудует - убийца.
Его орудия грубы,
а сам он - мягче ваты.
Он рубит черные кубы
на черные квадраты:
раз-и...
Он оплетает сталью грудь,
раствор вливает в уши.
Он хочет стенами замкнуть
мою живую душу.
Я стану сам себе тюрьмой -
и будет он доволен.
Он вскроет мертвый череп мой
И вылезет на волю:
раз-и...
Но, видно, даже метроном
не может не сбиваться.
И что-то в черепе больном
Вдруг начало сбываться.
Как луч, блеснул во тьме мотив,
проникнув в щели сбоя,
меня крылами обхватил
и - в небо голубое.
Я в этом мире голубом,
где нет привычных мер,
забыл навеки метроном,
услышав голос сфер.
Душа бессмертная парит
и сердце мерно бьется,
легко отстукивая ритм
той песни, что поется.
Охота на охотников
"Мы волки,
и нас, по сравненью с собаками,
мало.
Под грохот двустволки,
год о году нас убывало.
Мы, как на расстреле,
на землю ложились без стона.
Но мы уцелели,
Хотя и стоим вне закона".
Д.Самойлов
Отгремели двустволки.
Не затравлены псами,
уцелевшие волки
собираются в стаи.
Кружат возле предместий
те, кому повезло,
и готовятся к мести -
злом ответить на зло.
Снова смена сезона.
Не в почете стрелки.
Под прикрытьем закона
скалят волки клыки.
Им на воле вольготно.
Псы в подклетях дрожат.
И подходит под окна
обнаглевший вожак.
Это волчий обычай:
затаиться и ждать.
Окружают добычу,
чтоб вернее загнать.
Проклинает прохожий,
в ночь покинувший кров,
время волчьей охоты
на вчерашних стрелков.
Подкрадутся и сзади
всадят в шею клыки.
Им плевать, что в засаде
ты не жал на курки.
Загрызут и с дороги
в тьму утащат, рыча.
Ты ведь тоже двуногий.
так же кровь горяча.
Цель охоты простая
у людей и волков:
если ты не из стаи,
значит - в стане врагов.
Смерть меняет обличья
в жутком вихре забав -
и трепещет обидчик
у добычи в зубах.
Были псы и капканы.
Каждый с пулей знаком.
Ветеранские раны
затянуло жирком.
Волки нынче не волки -
ветераны страны...
Не пора ли двустволки
снова снять со стены?
"Идет охота на волков!
Идет охота
на серых хищников,
матерых и щенков.
Кричат загонщики,
зевают псы до рвоты.
Кровь на снегу
и пятна красные флажков".
В.Высоцкий.
Йетти -
песенка о Снежном Человеке
А где-то еще в Гималаях,
вдали от продажных газет,
гранитные плиты марает
последний свободный поэт.
Рифмуя восторги и всхлипы,
царапает буквы, пока
стихи одичавшего хиппи
зубрят на бегу облака.
Снежный нежный Человек,
чистоплотный Йетти,
жжет мосты ХХ век -
дым по всей планете.
Вы про нас не вспомните,
убежавши в горы,
а у нас, от копоти,
жухнут помидоры.
Он там подружился с орлами.
Он высшую мудрость познал.
И сверху глумится над нами,
стихи посвящая козлам.
Он сбросил одежды и путы,
очистил язык от словес.
Мы все для него - лилипуты,
с тех пор, как он в горы залез.
Снежный нежный Человек,
непокорный Етти,
марш трубит ХХ век -
дробь по всей планете.
Вы с муштрой покончили,
помахавши ручкой,
ну а нас тут в очередь
ставят за получкой.
В пещерном своем кабинете
он слух напрягает на зов,
и зорко провидит столетья,
и все начинает с азов.
Он там и не знает, калека,
беззлобно чихая на нас, -
на Снежного Человека
охота уже началась.
Снежный нежный Человек,
непутевый Йетти,
скоро ХХI век -
не позорьте, слезьте!
Разве нету средь людей
места Человеку?..
Мы поселим вас в музей -
в золотую клетку!..
А где-то еще на Кавказе,
надежды смывая в клозет,
все той же подвержен заразе,
в подполье зарылся поэт.
Поскольку окрестные горы
блокировал бравый "полис",
он роет во тьме коридоры,
пугая безропотных крыс.
Бедный бледный... словогрыз?
Как тебя назвать-то?
Не дыши и не скребись -
в Гюлистане свадьба!
Дети маму выдают
за америкашку,
а в приданое дают
последнюю рубашку.
Песенка шута.
Я царь шутов:
я - царский шут.
Простой колпак моя корона,
но я один сижу у трона,
когда другие жеста ждут.
Как равный, я с царем на "ты",
как тень его, я всюду рядом.
Мои насмешки брызжут ядом
его коварной немоты.
Я проходимец, бестия,
я весельчак, хотя
скажу: не очень весело
всю жизнь прожить шутя.
Я царь шутов.
Привычно мне
читать слова из царской роли.
В моей дурацкой болтовне
ищите знаки высшей воли.
Мы с ним в бою
И в кутежах.
Мы вместе делим бремя власти.
Меня министры лестью ластят,
мне мзду несут послы держав.
Я интриган, я циник -
готов продать отца.
Я в жизни, как на сцене,
играю подлеца.
Пусть я для всех других -
дурак,
урод с горбом
и длинным носом, -
я жизнь не проклял, как философ,
и с честью свой ношу колпак.
Мне клясть судьбу грешно и зря:
я - ферзь,
они - всего лишь пешки.
Уж лучше быть шутом царя,
чем от шута сносить насмешки.
Жизнь - мерзкий фарс, сдается.
Весь мир стоит на лжи.
И правда продается
почище, чем ножи.