Словно выйдя на берег грез
Из пучины кровавых лет,
Приезжали вы в город грез,
Потеряв обратный билет.
Было время полета муз.
Это был "серебряный век".
Освятил, словно сам Иисус
Побережья французских рек.
Се ля ви, милорд, се ля ви,
Над Парижем поют соловьи,
Над Невою падает снег,
Как в былой "серебряный век".
Если верить байкам старух -
Любит Франция русских шлюх,
Что собою так хороши,
А работают за гроши.
Вы бежали не потому,
Что зов Родины в вас угас,
Но дракон, что терзал страну,
Изгонял на чужбину вас.
О, Париж, ты сполна познал
Русской скорби застывший крик,
А дракон властелином стал,
Выпив славы былой родник.
Се ля ви, милорд, се ля ви,
Над Парижем поют соловьи,
Над Невою падает снег,
Как в былой "серебряный век".
Если верить байкам старух -
Любит Франция русских шлюх,
Что собою так хороши,
А работают за гроши.
Но сыны, что взрастил дракон,
Покидают свой отчий край.
О, Париж, о, Версаль, Лион,
Накорми их и обласкай.
Но кому они там нужны? -
Обедневший духовно век.
Слышат страшный смех Сатаны
Побережья французских рек.
Се ля ви, милорд, се ля ви,
Над Парижем поют соловьи,
Над Невою падает снег,
Как в былой "серебряный век".
Если верить байкам старух -
Любит Франция русских шлюх,
Что собою так хороши,
Даже любят почти от души.
Я поеду на бал в голубой зимний вечер,
Будет щеки щипать петербургский мороз.
Будут дивно белеть мои голые плечи,
Мой воздушный наряд будет соткан из звезд.
Я, покинув свой дом, окажусь в прошлом веке,
Где при встрече споют мне старинный романс,
И назначит мне танец Евгений Онегин,
И безумно закружит шопеновский вальс.
Будут виться вокруг моей талии узкой
Музыканты, гусары, да всех и не счесть.
Только я всем назло, как в романе французском,
Убегу с гувернером, забыв свою честь.
Будет жарко он клясться в любви до могилы
И перчатки губами сжигать до углей.
Но, назначив дуэль, мой покинутый милый
Будет мчаться за нами, загнав лошадей.
Будет месяц белеть, будут плавиться свечи,
Будет вьюжная пыль гнать задумчивость прочь,
Будет покер и вист ... Это будет не вечер,
Это будет волшебная, чудная ночь.
Будут платья взлетать в бесконечном круженье,
Будут веера взмахи и жемчуга блеск ...
Я поеду туда под ямщицкое пенье,
Я поеду на бал в девятнадцатый век.
Нищие на паперти мерзли дотемна,
А в трактире скатерти мокры от вина.
Пьяные извозчики водкой от души
Заливают за день добытые гроши.
Лодочник не думает: быть или не быть,
Он готов последние сапоги пропить.
Душу нараспашку - а ну ее, в стакан !
Эй, хозяин-батюшка, подставляй карман !
Эх, голь кабацкая, кути сильней !
Вся челядь вятская, седлай коней !
Сегодня будет у нас пир горой,
А завтра всё расти травой !
Гнутся спины на поле крепостных подруг.
Держит девку за косу молодой барчук.
И не то чтоб юноша на холопку злой,
Просто эта девушка хороша собой.
Плачет подневольная, а барчук и рад:
Служит где-то в рекрутах удалой солдат.
Быть тебе, красавица, милому вдовой,
Барину - любовницей, а тоске женой.
Эх, голь кабацкая, кути сильней !
Вся челядь вятская, седлай коней !
Сегодня будет у нас пир горой,
А завтра всё расти травой !
Тужит мастер-кукольник: куклы хороши !
Им все силы отданы, а цена - гроши.
Ты с досады женушку хворую не бей,
Лучше крепкой брагою грусть свою залей.
Ты найди на улице девку для утех,
Пусть нужда привычная твой искупит грех.
Про красотку общую знает весь кабак.
Быть бы ей царицею, да цена - пятак.
Эх, голь кабацкая, кути сильней!
Вся челядь вятская, седлай коней!
Сегодня будет у нас пир горой,
А завтра все расти травой!
Бедный сиротский приют -
Странный трамплин к успеху.
Как ты могла зачеркнуть
Детство без игр и смеха.
Прошлое ложью покрыл
Мрак легендарной тайны
После того,как к славе бескрайней
Двери Париж открыл.
Париж,Париж, Париж! -
Мекка Европы.
Париж,Париж, Париж! -
Пиршество блеска!
Париж...
О, неприступный Париж,
Ничем его не удивишь.
Помнит Париж рококо -
Блеск королей, придворных
Но перед шляпкой Коко
Он преклонен покорно.
Строгий костюм Мадемуазель
Скромен необычайно.
Ах, в чем же этой прелести тайна? -
Это секрет Шанель.
Мадам и мадемуазель,
Новая мода
От кутюрье Шанель -
Это свобода
Для дам.
Это достоинства шарм -
Самый изысканный дар.
Париж, Париж, Париж!
Он очень разный -
Есть чопорный Париж,
Есть пьяный и грязный,
Но есть Париж Шанель -
Великой Мадемуазель.
Я ходил каждый день мимо черного рынка любви.
Проходил просто так - посмотреть на чужую беду.
Мимо уличных дев (не по вкусу - иначе зови),
У которых проклятье лежит,как клеймо на роду.
Развлекаться с распутницей было совсем не по мне,
Но,таясь от себя самого, потерял я покой
От одной среди них - с водопадом волос на спине
И с задумчивой теменью глаз, необычной такой.
Как-то раз я пришел,насладиться ее красотой,
Чтоб потом все забыть, словно музыку чудного сна.
Она шла со мной молча, с поникшей на грудь головой,
И спросил я ее, почему же она так грустна.
А она говорит, что всегда, выходя на панель,
Представляет, как кружит над полем пустым воронье,
Как тоскует в ночи по душе своей зимней капель
И как тешатся люди отчаянным горем ее.
Я ее целовал, как целуют невинных невест,
Я ласкал ее так, как еще не ласкал никого.
А она мне на шею надела крестильный свой крест
И сказала,что сможет простить лишь меня одного.
Так склоняясь на плаху, своим говорят палачам.
Я не думал о том, я не знал таких жарких ночей.
Как я часто потом целовал этот крест по ночам
И оплакивал душу и тело любимой своей.
Я на рынке любви с той поры пропадал по ночам,
Я искал ее всюду, но больше нигде не встречал.
В своем светском кругу, провожая изысканных дам,
Я их взглядов зазывных не чувствовал, не замечал.
Мне нужна была та, что всегда выходя на панель
Представляла, как кружит над полем пустым воронье,
Как тоскует в ночи по душе своей зимней капель
И как тешатся люди отчаянным горем ее.
* * *
Надкуси мою плоть,вскипяти мою кровь,
Заиграй,как на скрипке, на струнах души.
Подари мне последнюю в жизни любовь,
Но один только миг подожди, не спеши.
Дай понежить в мечтах недосказанность фраз,
Остроты предвкушенья щекочущий ток,
Раствориться, как дым, в глубине твоих глаз,
Подышать на еще не расцветший цветок.
Он и так расцветет. Ни к чему торопить.
Он и так ароматом наполнил сосуд,
Из которого будет так сладко испить,
Где на дне наши тайные грезы живут.
Я хочу, чтоб свершившийся таинства миг
Стал дождем, о котором молила земля,
Тем, что день уходящий внезапно застиг,
Утолив свою жажду и вновь распаля.
* * *
О, как суметь не кинуться в огонь?
Как убежать из плена наважденья?
И вместо ласк дрожащую ладонь
Пронзить безумным током вдохновенья?
И как суметь себя не обокрасть
Укором целомудренной улыбки,
Но заключить бушующую страсть
В сосуд желанной, утонченной пытки?
И до утра проплакать у дверей,
Не постучав, покой не нарушая,
И стать безликим камнем во дворе,
Боготворя, сгорая, обожая...
В гранитном сне своем заледенеть,
Преодолев желанье поцелуя,
На каменной груди запечатлеть
Любимой ножки поступь роковую.
И в незнакомом счастье, чуть дыша,
Остановить волшебное мгновенье,
И воспарить на кончике ножа
Блеснувшим светом перевоплощенья.
Мой ангел земной, помоги разгадать
Гармонию звуков небесных,
Чтоб, словно на скрипке, смычком заиграть
По струнам сердец своей песней.
Под красной вуалью молчит глубина
Рожденной в безумии сцены,
Но вечером сцена очнется от сна,
Разжав свои вскрытые вены.
И зов суеты, как безрадостный сон,
Растает в пылу напряженья.
И, словно священным дыханьем икон,
Наполнится зал вдохновеньем.
И я, как несбывшийся, жалкий актер,
Под сценою вместо оркестра
Шепчу чью-то роль. Я всего лишь суфлер,
В безмолвной тени - мое место.
Никак не могу, даже если хочу,
С театром порвать свои узы.
И, словно целуя подол палачу,
Горю на костре своей Музы.
И сердце опять затрепещет от мук,
Как крылья подстреленной птицы,
А зал восхищенный во множество рук,
В овации гул превратится.
Хоронили разбойника, черноглазого парня,
Только пыль придорожная да кровавый закат.
Ненасытные вороны, словно кошку на псарне,
Отпевали покойника на разбойничий лад.
Сын пропойцы-извозчика, околевшего в поле,
И замерзшей на паперти незаконной вдовы.
Унаследовал молодец только вольную волю
Да судьбу горемычную - не сносить головы.
Сколько силы и удали, сколько гордой отваги
Превратилось в отчаянный сатанинский разгул !
Словно песня неспетая схоронилась в овраге,
И последние отзвуки мокрый ветер задул.
И никто за усопшего не наполнил и кружки,
И никто над могилою, как всегда, не рыдал.
Вдруг расплакался колокол из ближайшей церквушки,
И молитву поп-батюшка на полслове прервал.
А на небе все заново, как в разбойничьем детстве.
Приговор - пламя адское - Страшный суд подписал.
Дрогнул голос Всевышнего, как отцовское сердце,
Когда юного грешника он в Геенну послал.
Наступит осень, разжигая невский ветер,
Цыганским табором взовьется листопад.
И скоро ромом, сигаретой подогретым,
Напьется к ночи весь кутящий Петроград.
Тогда под музыку бродячих музыкантов
Пройду по Невскому я, ноги оголив.
Пусть иностранцы, фирмачи и аспиранты
Замрут на месте, меня взглядом проводив.
Ах, взгляды томные холеных метрдотелей!
Сапожки модные и беличьи манто!
Мне это нужно все, но только между делом,
А для души, увы, не то, совсем не то.
Я отодвину все тревоги и заботы,
Я буду пить и веселиться до утра.
Какая разница - пускай не знает кто-то,
Что это просто вдохновения пора.
Что этой ночью станут рифмой стихотворной
Слова и звуки, как и весь ненужный сор,
Что в голове моей, шальной и непокорной,
Родится сказочный гитарный перебор.
Ах, взгляды томные холеных метрдотелей!
Сапожки модные и беличьи манто!
Мне это нужно все, но только между делом,
А для души, увы, не то, совсем не то.
Я вспомню улицу, где жил когда-то Гоголь,
И Достоевского, пожалуй, отыщу.
А ну-ка, дяденька, налей еще немного -
Сейчас я душу свою по ветру пущу!
И если ты меня осудишь за распутство,
Что ж, ради бога, только в том твоя беда:
Кто не испытывал такого безрассудства,
Тот вдохновения не ведал никогда.
Ах, взгляды томные холеных метрдотелей!
Сапожки модные и беличьи манто!
Мне это нужно все, но только между делом,
А для души, увы, не то, совсем не то.