ЗАДУМАННОЕ ПОВЕДАЙ ОБЛАКАМ
А после - шаль висела у огня ,
и волосы, не знавшие законов
прически, отряхнулись от заколок
и медленно обволокли меня.
Я в них входил, как бы входил в туман
в горах сванетских, чтобы там погибнуть,
и все-таки я их не мог покинуть,
и я плутал в них и впадал в обман.
Так погибал я в облаке твоем.
Ты догадалась - и встряхнула ситом,
пахнуло запахом земным и сытым,
и хлеб ячменный мы пекли вдвоем.
Ты находилась рядом и вокруг,
но в лепете невнятного наречья,
изогнутою, около Двуречья
тебя увидеть захотел я вдруг.
Чуть не сказал тебе я: "О лоза,
о нежная, расцветшая так рано..."
В Сванетии не знают винограда,
я не сказал. И я закрыл глаза.
И вот уже тепрь скорей старик,
чем мальчик, не справляюсь я с собою,
и наклоняюсь головой седою,
и надо мной густой туман повис.
Верни меня к твоим словам, к рукам.
Задуманное облакам поведай,
я догадаюсь - по дождю, по ветру.
Прошу тебя, поведай облакам!
ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ
Бокал на стеклянных шипах
Вином финикийским пылает,
И грустная песня звенит.
И общество делает взмах,
Ее продолженья желает,
И грустная песня звенит.
Буфетчица гладит кота
И курит какую-то мерзость,
И грустная песня звенит.
У каждого есть пустота,
Навеки отцветшая местность,
И грустная песня звенит.
У каждого есть нелюбовь,
Немолодость и невзаимность,
И грустная песня звенит.
Столетья глядят из углов,
Мы смертны и в этом интимность,
И грустная песня звенит.
Бокал на стеклянных шипах
Вином финикийским пылает,
И грустная песня звенит.
И общество делает взмах,
Ее продолженья желет,
И грустная песня звенит.
На стихи Александра Кушнера.
Двум котикам - Белку и Серку.
ДВА МАЛЬЧИКА
А. Битову
Два мальчика, два тихих обормотика,
ни свитера,
ни плащика,
ни зонтика,
под дождичком
на досточке
качаются,
а песенки у них уже кончаются.
Что завтра? Понедельник или пятница?
Им кажется, что долго детство тянется.
Поднимется один,
другой опустится.
К плечу прибилась бабочка-капустница.
Качаются весь день с утра и до ночи.
Ни горя,
ни любви,
ни мелкой сволочи.
Все в будущем,
за морем одуванчиков.
Мне кажется, что я - один из мальчиков.
Это город страстей и соперниц,
Неподкупных и в ревности чёрствых,
Кое-как переживших неверность,
Перешедших растерянно в сестры.
Это город, где гордый мужчина,
Подарив неизбежным уходом,
Неизменно становится сыном,
Появляясь в дверях через годы.
Это город, где в ссыльныя лета
Психовал и беспутничал Пушкин,
Это город трусливых поэтов,
За советом бегущих в психушку.
Это город намерений дерзких,
Подрастающих на самиздате,
Это город, где мальчик еврейский
Все равно выбирает Распятье.
Все равно выбирает дорогу
В стороне от проложенной нами.
Это город, отмеченный Богом,
Но об этом пока что не знает.
Я бы хотела увидеть тебя страшно,
Вызвонить, выцыганить у пространства.
Сделать хотя бы единственный день нашим,
Пестуя имя твоё и твоё пьянство.
Реже и реже вокруг узнаю лица,
Чуждая всюду. А мне бы хотелось - рядом!
Что ни выдумывай, жизнь без тебя длится
И означает, что мне никуда не надо.
Я не боюсь, одиночества - вон сколько! -
Этого, в сирых пределах земли нашей!
Я ничего не хочу, ничего.. только
Я бы хотела увидеть тебя страшно!
Я бы хотела увидеть тебя страшно..
Я подымусь в любую чистоту
Я подымусь в любую чистоту,
Любой любви подвержена останусь,
Любым останком в побережье стану,
Напомню эту и напомню ту.
Я обещаю, юный пионер,
Любой любви подверженный в наитьи,
Моей любви прослеживая нити -
Мы выйдем на застуженный пленер.
Там будет Тот, по имени Цветок,
Он будет жёлтым, мы Его не тронем,
И Женщина, сидящая на троне,
Произнесёт: "Мой Дух, мой Сын, мой Бог".
И ради этих трёх опальных слов,
Готова мёрзнуть, мыть, глодать и сниться,
Готова, если надо, просто спиться,
Готова жить и не искать основ.
Мне в черный день приснится
Высокая звезда,
Глубокая криница,
Студеная вода.
И крестики сирени
В росе у самых глаз.
И больше нет ступени -
И тени спрячут нас.
А если вышли двое
На волю из тюрьмы,
Так это мы с тобою,
Одни на свете мы.
И мы уже не дети,
И разве я не прав,
Когда всего на свете
Светлее твой рукав.
Что с нами ни случится,
В мой самый черный день,
Мне в черный день приснится
Криница и сирень.
И тонкое колечко,
И твой простой наряд,
И в темноте за речкой
Колеса простучат.
Мне в черный день приснится
Высокая звезда,
Глубокая криница,
Студеная...
Моя звезда, не тай, не тай,
Моя звезда - мы веселимся.
Моя звезда, не дай, не дай
Напиться или застрелиться.
Как хорошо, что мы вдвоем,
Как хорошо, что мы горбаты
Пред Богом, а перед царем
Как хорошо, что мы крылаты.
Моя звезда, не тай, не тай,
Не будь кометой той задета
Лишь потому, что сотню тайн
Хранят закаты и рассветы.
Мы под одною кофтой ждем
Нерукотворного причастья
И задыхаемся копьем,
Когда дожди идут нечасто.
Моя звезда - моя душа,
Любовница, когда на плахе,
Я знаю белые рубахи,
Закрученные рукава.
Может, последняя песня это,
Может быть, это не песня даже.
Не достаёт мне тепла и света,
Горечью битое горло вяжет.
Больше об этом, прошу, не надо,
Больше об этом кричать не в силах.
Выжила вроде, но годы - кряду.
Всё возвращаюсь к тому, что было
Всё возвращаюсь к тому, что страшно,
Что, изгаляясь, во чрево метит, -
А расплодится - тогда однажды
Переведутся на свете дети.
Не потому, что земля остынет,
Не потому, что не хватит страсти,
А потому, что мечтать о сыне
Значит - хоть что-нибудь знать о счастье!
Так не глядись в нежилые мощи
Перед тобою сейчас поющей, -
Побереги, Бога ради, очи
Женщины близкой, не вечно сущей!
Пусть повезёт ей, живой и чистой,
С лёгкой руки твоего прозренья,
В мирево веки веков и присно
Хватит сияния и сирени.
Ей, богородице, статной, смертной, -
Той, что, идя к своему мужчине,
Жестом стремительным и бессмертным
Кудри под ветром смиряет ныне.
Мы не скажем ни слова о ней
...Бог не Тимошка, - видит немножко...
Народная мудрость и группа "Адо"
Мы не скажем ни слова о ней
В продолжение тысячи дней,
Потому что нам это и только досталось в наследство,
Мы не скажем о ней никому,
Ни в огне, ни в воде, ни в аду,
Пусть боимся всего, - и тюрьмы, и сумы, и последствий.
Мы не скажем о ней никому,
Это непостижимо уму,
То, что мы вытворяем, чтоб только никто не увидел
Эту смертную бледность лица,
Эту тень жениха-подлеца,
Эту, в той, что святую обидел святую обитель.
Мы не выдадим тайны до тех
Пор, пока наш неистовый грех
Не превысит стотысячной меры её поруганья,
Мы отрубим ей воду и свет,
Мы пошлем ей терновый букет,
Мы назначим ей первое в пьяной бодыге свиданье.
Мы не скажем ни слова о той,
У которой обычай простой, -
В завершенье всего поглядеть, как ни в чём не бывало.
На размытость изысканных черт,
Уплывающих в вечную смерть
Мы не скажем ни слова о той, что себя отыскала.
Мы не скажем ни слова о ней
В продолжение тысячи дней,
Только Бог не Тимошка и вправду, Он видит немножко.
Так что нам что молчать, что кричать,-
Все равно, на Суду отвечать
За вранье, за упрямство, за подлость, за пошлость, за то что
Мы не скажем ни слова о ней....
На стене полно теней
от деревьев. (Многоточье).
Я проснулся среди ночи:
жизнь дана, что делать с ней?
В рай допущенный заочно,
я летал в него во сне,
но проснулся среди ночи:
жизнь дана, что делать с ней?
Хоть и ночи все длинней,
сутки те же, не короче.
Я проснулся среди ночи:
жизнь дана, что делать с ней?
Жизнь дана, что делать с ней?
Я проснулся среди ночи.
О жена моя, воочью
ты прекрасна, как во сне!
О, Господи, пожалуйста, прости
О, Господи, пожалуйста, прости,
Прошу Тебя, всего святого ради,
Прости за прегрешенья бабу Надю,
Ушедшую по слухам к тридцати,
Усопшую неясно и темно
Кудрявой головой в кровавой луже
Прости её бестрепетного мужа,
Который, говорят, и был виной,
Который не отметил и крестом,
На ней, уже на мертвой, вымещая
Грехи свои за тех, кого ночами
Железным воронком свозил в содом.
О, Господи, пожалуйста, прости
Грехи моей родни туберкулезной,
Прости её упёртость и бесслезность
И первым если можешь, пропусти,
О, первым если можешь, помоги
Войти самоубийце дяде Саше,
Который все равно уж не промажет
В свои еще невзрослые мозги.
Который не допьет свое вино
Последнее, за здравие той первой,
Красы зеленоглазой и неверной,
Которую прости уж все равно.
И, Господи, конечно же, прости,
Прости мою истерзанную маму
За то, что не смогла меня от срама
И от стыда ненужного спасти.
И что давно живет моим умом,
И все-таки слабея раз от раза,
Теряет на глазах последний разум,
Меня целуя в теплое клеймо.
И, Господи, сестру ее прости,
Красавицу и шлюху тётю Тому,
Которая в наш дом войдя бездомный,
Смогла его на щепы разнести.
И, Господи, дитя ее прости,
Сестру мою, зачатую совместно
С моим отцом, мой Бог, нам хватит места
Под этим солнцем, так не пропусти!
Пожалуйста, прости ее, прошу,
Гниющую по шабашам так рано,
Где призраки хозяйничают рьяно,
Где колятся и курят анашу.
Прости же за изнеженность лица,
За искренность излишнюю, быть может,
Скорее же за то, мой добрый Боже,
Что искренна еще не до конца.
Перешиби мой обух плетью,
Переживи моё паденье,
В простой узор на платье летнем
Впишись заблудшей светотенью.
Что было сил встряхни за плечи,
Неверный путь засыпь цветами!
Закрась своей горячей речью
Нелепый цвет моих желаний!
Заставь забыть навечно тайну,
Что стала явной мне при свете.
Наверно, я стояла крайней,
Когда Всевышний шельму метил.
Заставь меня поверить снова,
Что где-то есть от губ - до гроба,
От озаренья - до остова
И от остова - до острога...
Но если, всё-таки, не в силах
Перешибить мой обух плетью, -
Ты, уходя, впишись, мой милый,
В простой узор на платье летнем.
После стольких роз, городов и тостов -
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы - почти что остов,
Я - почти что тень.
И зачем мне знать, что к небесным силам
Вам взывать пришлось?
И зачем мне знать, что пахнуло - Нилом
От моих волос?
Нет, уж лучше я расскажу Вам сказку:
Был тогда - январь.
Кто-то бросил розу. Монах под маской
Проносил фонарь.
Чей-то пьяный голос и молил, и злился
У соборных стен.
В этот самый час Дон-Жуан Кастильский
Повстречал - Кармен.
После стольких роз, городов и тостов -
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы - почти что остов,
Я - почти что тень.
Поведи меня туда,
Где сияет синь и зелень,
Где таинственные земли,
Где ни сора, ни стыда.
Покажи, как нужно сесть,
Чтобы - легче и свободней!
И тогда уже сегодня
Буду знать, что это - есть.
И тогда смогу его
Привести сюда с собою,
Будет ясно нам обоим -
Что чудеснее всего.
И тогда, возможно, здесь,
Где всегда так много света,
Он, найдя в себе всё это,
Будет знать, что это - есть.
Расскажи-ка мне родимый
Расскажи-ка мне родимый,
Чем жила я эту зиму,
Где с тобою нас носило.
Говоришь, зима короткой
Выдалась, и много водки
Выдал мне декабрь нечёткий.
Говоришь, мы много пили,
Говоришь, мне морду били,
Ну, а к Рождеству забыли.
Круглый стол в стихах нелепых,
Сигареты, булка хлеба,
Да в холодных звёздах небо.
Расскажи мне, если помнишь,
Как зима пришла на помощь,
Превращая в полдень полночь.
Приходили на лучину
Девы Нина и Полина,
Знать, была на то причина.
Говоришь, что тем весенним
Днём Христова Воскресенья
Под родной церковной сенью
На высокой колокольне
Ты да я, да дева Ольга
Ели крашенки без соли.
А потом случилось лето,
Расскажи-ка мне об этом -
Подарю ещё куплетом.
Впрочем, те же небосводы,
Те же песни в переходах,
Водка, хлеб да сигареты.
Говоришь, на именины
Девы Нина и Полина,
Да ещё Екатерина
Принесли нехитрой снеди,
А среди гостей последних
двери Ольга отворила.
Господа Преображенье
Минуло, теперь осенним
Винам время, вне сомнений.
Говоришь, тепло в природе,
Отвечаю: снова в моде
Фильм известный "Дни затменья".
С балкона я смотрел на небеса.
Во тьме неразличимые собаки
небесного облаивали Пса,
но я-то знал, что не дойдет до драки!
Под утро, что ни ночь, была гроза.
Крестя старух, распугивая браки,
она сверкала взорами атаки,
садам безумным руки развязав.
Бывало, Феб промчится мимо нас,
его лицо мелькнет на день, на час,
и снова тишина и запах сада.
Затем закат. Безветрие. Покой.
Пророча тьму, зацикают цикады...
Была б река, была б река,
Была б река - мы б жили за рекой...
Была б река - мы б жили за рекой.
Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - Боже правый! - ты была моя.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Сына подарит Бог
Сына подарит Бог,
Бог и никто другой,
Будут рядить потом:
"Духом зачат Святым".
Да снизойдёт и Дух
Божьей любви слугой!
Да снизойдет и Дух, -
Бог обернётся Им.
Только ведь до всего
Деву увидит Он,
Деву полюбит Бог,
Лучше которой нет.
Божий заставил страх,
Скажут о том потом,
Но для кого-то - страх,
А для кого-то - Свет.
Так, для кого-то Бог
Если не враг, то бред,
А для кого-то жизнь
Если не Бог, то ад.
Деву полюбит Бог,
Лучше которой нет,
Сына подарит Ей,
Духом оставшись Свят.
Сына подарит Бог,
Бог и никто другой,
Будут рядить потом:
"Духом зачат Святым".
Да снизойдёт и Дух
Божьей любви слугой,
...Это захочет Бог
Сына... - и станет Им.
У этой лютни цвет твоих волос
У этой лютни цвет твоих волос,
У этих листьев запах твой и шелест
Твоей одежды. Боже, неужели
Мне ощутить все это довелось!
Я до сих пор не знаю для чего
Мне все это запомнилось так прочно,
Рассказывай другим, что ты порочна!
Станцуй другим, что было до того!
Как я тебя, бессвязную, прочел,
Не вчитываясь, чтобы не запомнить
Нечаянно деталей незаконных,
Которые здесь, в общем, ни при чем,
Которые случились не с тобой.
Которые хотели стать тобою.
Но ты была такой на поле боя,
Что мы с тобою выиграли бой.
В одинокой камере моего сердца
бродит, звеня цепями, любовница:
Губы посиневшие на полотенце,
Спас Нерукотворный в слезах горбится.
Крылья белоснежные за спиной спрятаны,
перевиты розами ее локоны.
День и Ночь бормочет она клятвы -
сердце моё, сердце с разбитыми окнами!
Спас Нерукотоворный на полотенце
разрешает Музе делать прогулки.
В одинокой камере моего сердца
ей приносит Слава чёрствые булки...
Но люблю я, Господи, сухари чёрные
и люблю серебряный ее крестик.
Изо всех тюрем бегут заключенные,
чтоб хоть раз услышать ее песни...
И опять в малиновом бродит халате,
по ночам царапает смешные сонеты. -
Не пора ли, солнце, готовиться к свадьбе,
золотые цепи сменять на браслеты?
У рассвета нашего выкроить платье,
расколоть замки, заколоть волосы,
И венчаться с нею, венчаться не глядя!
Сердце мое, сердце с разбитыми окнами!
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлием из-за снежной крупы.
И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою - нимб золотой.
Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства -
Основной механизм Рождества.
Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет - никому не понятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.
Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь - звезда.
Всё я тебе оставляю в залог.
Всё я тебе оставляю в залог
Будущей встречи, не той, что сегодня.
Всё... И заросший травою порог,
Там где ступени - как узкие сходни.
И не площадка - пустой эшафот
С ярко горящей, как в поле, луною.
Вот оно, Господи, стало быть вот -
Место той будущей встречи с Тобою.
Голос, который окликнет меня
В ночь на фонарном слепом перекрестке -
Этому голосу нету житья
Нынче, и страшно подслушать тот жёсткий
Крик, и тот бешеный сон подсмотреть
Или убить это чёрное бденье.
Жёлтую свечку оставлю гореть.
Это и будет прощаньем со всеми.
Мимо пройду, опустивши лицо,
Вскользь, мимо жизни, на части разъятой.
Кажется близким и светлым концом
Мне мой безмолвный конец страшноватый.
Но ничего, кроме тени простой,
Я не прошу у июньского зноя. -
Душу, лишь душу мою успокой,
Если не хочешь быть проклятым мною.
Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь желтой листвы за окном.
Вот и осталась мне самая малость
Шороха осени в доме моем.
Выпало лето холодной иголкой
Из онемелой руки тишины
И запропало в потемках за полкой,
За штукатуркой мышиной стены.
Если считаться начнем - я не вправе
Даже на этот пожар за окном.
Верно еще осыпается гравий
Под осторожным ее каблуком.
Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и жилья,
В красном и синем и желтом - на что ей
Память моя? Что ей память моя?
Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь желтой листвы за окном.
Вот и досталась мне самая малость
Шороха осени в доме моем.
Зимний вечер. Дрова,
Схваченные огнём -
как женская голова
ветренным ясным днём.
Как золотится прядь,
слепотою грозя!
С лица ее не убрать.
И к лучшему, что нельзя.
Не провести пробор,
гребнем не разделить:
может открыться взор,
способный испепелить.
Я всматриваюсь в огонь.
На языке огня
раздается: "Не тронь"
и всхлипывает: "меня!"
Пылай, пылай предо мной,
рваное, как блатной,
как безумный портной,
пламя еще одной
свечи! Я узнаю
патлы твои. Твою
завивку. В конце концов -
раскаленность щипцов!
Ты та же, какой была
прежде. Тебе и не впрок
раздевшийся до гола,
скинувшей всё - швырок.