В темном и глубоком море
плавники, кораллы, стебли,
неизведанные норы,
звёзды, волосы и гребни.
Волны пятятся - и пеной
остаюсь на берегу я,
кожа - мел, тенями вены,
бледным сердоликом губы.
Вновь и вновь щекой соленой
мои пальцы тронет море.
Солнца стронций разбелённый
высушит следы не скоро.
Высушит, но глаз не встретит.
Буду помнить смех дельфиний,
синих водорослей сети...
а потОм я стану глиной...
1
Плыл по улице народ,
кто с гармошкой, кто с гудком,
кто играл на балалайке,
кто совсем наоборот.
Тот под дых бил барабан,
та тянула жилы гуслей,
тот выплясывал вприсядку,
а один наоборот.
Громко пел народный хор
в проезжающем трамвае,
дирижер сидел в кабине, а
контролёр - наоборот.
Нарубив стихов и нот,
продавцы вели торговлю,
для глухих подсчет созвучий
шел под сурдоперевод.
Вышел я с базара в парк -
живописцы на скамейках
выводили друг на друге
свой портрет наоборот.
На лужайке детский сад,
составляя икэбану,
выкорчевывал растенья,
а потом - наоборот.
Пролетавший самолет,
очень маленький, как птица,
просвистел, чтоб тут же скрыться,
ну а свист - наоборот.
2
Все протягивали руки,
все протягивали звуки,
все кусали мундштуки,
призывали кошельки.
У солистки даже груди
говорили не о блуде,
принимая между слов
форму спелых кошельков.
Все давно друг друга знали -
от воров до генацвале,
все смотрели - мнЕ в глаза,
зреет ли монет лоза.
Я явился, словно чудо,
покупатель ниоткуда,
мне посматривали в пах -
меж кармАнов на боках.
Суетились под ногами
по оркестру в каждой яме.
Я ускорил нервно шаг :
и попал же я впросак !
Это страшная ошибка -
за душою только скрипка.
У меня на сердце дрожь :
я во всём на вАс похож !
Я такОй же под одеждой -
в ней фагот гудит надежды,
я бы сАм сыграл гавот,
но слегка наоборот.
1
Плыл по улице народ,
кто с гармошкой, кто с гудком,
кто играл на балалайке,
кто совсем наоборот.
Тот под дых бил барабан,
та тянула жилы гуслей,
тот выплясывал вприсядку,
а один наоборот.
Громко пел народный хор
в проезжающем трамвае,
дирижер сидел в кабине, а
контролёр - наоборот.
Нарубив стихов и нот,
продавцы вели торговлю,
для глухих подсчет созвучий
шел под сурдоперевод.
Вышел я с базара в парк -
живописцы на скамейках
выводили друг на друге
свой портрет наоборот.
На лужайке детский сад,
составляя икэбану,
выкорчевывал растенья,
а потом - наоборот.
Пролетавший самолет,
очень маленький, как птица,
просвистел, чтоб тут же скрыться,
ну а свист - наоборот.
2
Все протягивали руки,
все протягивали звуки,
все кусали мундштуки,
призывали кошельки.
У солистки даже груди
говорили не о блуде,
принимая между слов
форму спелых кошельков.
Все давно друг друга знали -
от воров до генацвале,
все смотрели - мнЕ в глаза,
зреет ли монет лоза.
Я явился, словно чудо,
покупатель ниоткуда,
мне посматривали в пах -
меж кармАнов на боках.
Суетились под ногами
по оркестру в каждой яме.
Я ускорил нервно шаг :
и попал же я впросак !
Это страшная ошибка -
за душою только скрипка.
У меня на сердце дрожь :
я во всём на вАс похож !
Я такОй же под одеждой -
в ней фагот гудит надежды,
я бы сАм сыграл гавот,
но слегка наоборот.
Белое - белое - белое,
ледяное...
Эй, я говорю: белое !
Если не трогать ни зелень, ни кровь -
Белое - белое - белое.
Белое
вытянуть тело.
Но не постель.
Медленный бег, лунный шаг, белый слог.
Шрам или штрих - заплывает, болит.
Белое - белое - белое,
ледяное...
Эй, я говорю: белое.
Разве возможно и это ли край,
и на границе стекается охра?
Вымоем стёкла - и в центр листа,
дальше и дальше,
назад от границы.
Мимо, и -
грани у рамы оконной.
Рана, и -
синяя капля бездонна...
Выпрями спину и вытри лицо.
Белое-белое вылечит всё.
Белое поле, ни канта, ни точки.
Белые строчки, невидимый пруд.
Долго по белому катится ртуть :
Белое - белое - белое - белое -
Белое - белое,
ледяное...
Эй, я говорю: белое !
Белое - белое - белое,
ледяное...
Эй, я говорю: белое !
Если не трогать ни зелень, ни кровь -
Белое - белое - белое.
Белое
вытянуть тело.
Но не постель.
Медленный бег, лунный шаг, белый слог.
Шрам или штрих - заплывает, болит.
Белое - белое - белое,
ледяное...
Эй, я говорю: белое.
Разве возможно и это ли край,
и на границе стекается охра?
Вымоем стёкла - и в центр листа,
дальше и дальше,
назад от границы.
Мимо, и -
грани у рамы оконной.
Рана, и -
синяя капля бездонна...
Выпрями спину и вытри лицо.
Белое-белое вылечит всё.
Белое поле, ни канта, ни точки.
Белые строчки, невидимый пруд.
Долго по белому катится ртуть :
Белое - белое - белое - белое -
Белое - белое,
ледяное...
Эй, я говорю: белое !
Бабочки, вы бабочки,
лоскутки да тряпочки,
желтые и карие -
попадут в гербарии.
Вылитые куколки -
только что из куколки.
Бледные и пестрые -
сами ищут острое.
Стрижики и скворушки,
бросьте ваши перышки.
Шалопаи деточки,
приносите сеточки, -
бабочки так просят :
скоро будет осень.
Налетайте смело -
всё пойдет на дело :
перышки - на локоны,
сеточки - на коконы,
гвоздики - на плечики,
и вокруг кузнечики.
Для чего живет растенье ?
Терпит холод и нужду,
почему-то слышит пенье,
если мимо я иду.
Шевелятся в ритм соки
и рисуют мой мотив,
а растительные боги
смотрят диапозитив.
Вот он, зря проросший стебель
в позаброшенной глуши.
Не слыхать пичужки в небе,
кроме нАс с ним - ни души.
Для чего в нём зрело ухо,
наливался знойный цвет ?
Чтоб зудела в ухе муха ?
Даже радио здесь нет.
Нету радио -
не надо,
я ему еще спою :
ладил бог чего-то ради
горло -
дудочку мою.
Гитарная тема - Андрей Корнеев. Текст, аранжировка - Николай Симоновский. http://obtaz.com/31.htm
Нагой и нагая,
по саду гуляя,
играли с такими же
зверями нагими же,
на них так похожими,
хотя иглокожими,
хотя и пернатыми,
хотя и мохнатыми.
Нагой и нагая,
ногами болтая,
лежали на голой
траве, а комолый
козёл, подъедавший
из полной их чаши,
мотал бородою
небесно седою.
Нагой и нагая,
любови не зная,
не ведали страха,
не прятали паха,
и снов не ласкали,
и слов не искали,
не помня обид,
не слыхавши про стыд.
Нагой и нагая
не чуяли рая -
по раю гуляя,
ногами болтая -
и заросли счастья
не драли на части,
а были на диво
невинно-едины.
. . . . . . . . . . . . .
Друг другу мы отданы на закланье -
и вот превращаем объятья в страданье.
В маленьком твоем колЕчке,
неприметное для глаз,
царство спрятано навечно,
граждан не видать, конечно,
и они не видят нас.
Небеса из лазурита
и серебряная мовь,
трАвы цвета малахита,
саксофоны-сталактиты
и рубиновая кровь.
...если нА пол на мгновенье
ты уронишь вдруг кольцо,
будет в нём землетрясенье,
если в воду - наводненье,
не сгуби в конце концов.
На мизинце в царстве тайном
посреди гранитных плит,
знаешь, в платьице хрустальном
девочка сидит печально,
в небо глаз твоих глядит.
Без скафандра и баллона
по неведомой планете
я иду, минуя склоны
и растительные сети.
Тот, кто на краю вселенной
терпит кораблекрушенье,
не орет, как оглашенный,
копит силы для движенья.
Без оружия и связи,
с тающим запасом пищи,
угорая в пьяном газе,
я ночую, где почище,
пью подпочвенную влагу
и над гейзерами греюсь,
дневниками всю бумагу
заполняю
и надеюсь :
отыскать в пустыне разум...
починить аэроблюдце...
что людей...
хотя б не сразу...
дневники мои...
дождутся...
Я в комнате, а голубь на карнизе.
Зрачок, повернутый к зрачку.
Он голоден, а я, увы, капризен:
нет, чтоб насыпать крошек дурачку.
Он просит есть, а я влезаю в душу.
Звонок. Мы вздрагиваем в зеркалах глазков
и слушаем. В дверь встроенные уши
молчат, в них только щебет волосков.
Вот, наконец, своей пернатой головою
кручу, исследуя кухонное жильё.
Взяв пригоршню зерна, над пальцами алоэ
несу в подарок форточке её.
Но голубь, пуганный и с перебитой лапкой,
бросает к небу крыш свой самолёт,
и, где-то на трубе застыв отжатой тряпкой,
моей небесной манны не клюёт.
Я Богом избран не для мук.
Я Богом избран не для бед.
Я маленький, но славный Мук,
что просто создан для побед.
Сникаю в каменном мешке,
или объевшись странных груш,
но при попутном ветерке
берусь за ум я и за гуж.
Моя большая голова -
глупыш, не смейся, а поверь -
всегда служила, как могла,
не подкачает и теперь!
На прощанье, если
хочешь,
источая свет,
к потолку взлечу я в кресле
или на Чегет.
Я раздвину стены
и открою,
верь - не верь,
чудесам любым
на сцену дверь.
Что будет однажды,
что было когда-то,
что станется с каждым,
что вряд ли случится -
на склоне расплаты,
подобно жар-птице,
всё мОжет на миг
появииться.
В горячечном бОмже,
попавшем под транспорт,
откроется ротшильд,
посмертно взыскующий
славы и почестей, -
аллилуйя,
простимся и мы
с поцелуем.
На прощанье только
мельком пошуруй в золе,
чтоб увидеть,
как нестойко
чудо на земле.
Но, взойдя, как пиво,
ты вздохнёшь:
о боже мой! -
торопливо
заперев за мной...
спой нам, monty putin,
песенку протеста -
вместо серых буден
и репрессий вместо
то-то будет славно,
круто и свежак -
monty putin, главный
ты по куражам
в-в-пайтон, право, ведь
это не впервой -
взять да и возглавить
всё, что пред тобой
пред тобой протесты
в поисках лица,
где пустует место -
там повод для самца
вняв мечтам о чуде,
мелкой мести вместо -
спой же, monty putin,
песенку протеста
Окна красные,
окна синие,
их так много.
Нервы крепкие,
сердце сильное -
сердце бога.
Джаз метёлочек
в танце кровельном
непогоды.
Дождь в приёмнике,
всё настроенном
на невзгоды.
Ручки, кнопочки
переверчены,
но настойчивы
волны, как же они
доверчивы
к небу-отчиму.
Окна рыжие
да зелёные.
ПАрят ноги
обитатели
закалённые,
телом боги...
В поле полное затишье,
В небе полная луна,
только смотрит третий-лишний
беспокойно из окна.
Он ответственен за ветер,
он за всё, за всё в ответе.
Свет из глаз, как дальний поезд.
Птицы голос.
В спящем царстве лунный полдень.
Отзывается фагот.
За часами сердце ходит
вверх и вниз, назад-вперед.
Он ответственен за время,
Пока врЕмя сладко дремлет,
до поры, когда проснется
лоно солнца.
Крыша рыжая сказала
черной крыше давеча :
Я не сразу вас узнала,
поседели за ночь вы !
Ах, мой аленький цветочек,
выпал снег до сроку,
и тебя глаза не очень
признают, ей-богу.
Крыша рыжая встряхнулась :
Плохо ваше дело !
Черная глядит, сутулясь,
о́кна проглядела.
Я работал целый день.
Я работал целый год.
Я работал целый век.
Я человек -
чтоб одушевлять предметы
без надежды на ответы,
чтоб одушевлять предмет
без надежды на ответ.
Я любил тебя всю ночь.
Я любил тебя весь год.
Я любил тебя весь век.
Я человек -
чтО одушевлять предметы
без надежды на ответы ?
ЧтО одушевлять предмет
без надежды на ответ ?
Не роняйте блюдца :
блюдца разобьются.
И с дождём попутным чашки
не вернутся вновь.
Не годны для склейки
люди и тарелки,
люди требуют поблажки,
им нужна любовь.
Праздник, праздник
входит в дом.
Разве, разве
дело в том.
Разве, разве не важны
все огни, что зажжены?
Бом,
праздник входит в дом.
Разве, разве так важны
те огни, что зажжены? -
Праздник, мы всегда вдвоём,
привидение моё.
Бом,
праздник входит в дом.
С Новым Годом,
ранка с йодом!
С новым счастьем,
здрасьте,
бом,
праздник входит в дом.
Профиль месяцем светился
и полнел от нОчи к нОчи,
но, как только разродился,
так послал и ночь по почте.
Покатился, покатилась -
месяц, круглая луна -
экая, скажи на милость,
разновидность валуна.
Ждать не долго заставляли
тучи : прочно навалясь,
облизнулись и умяли,
разболтав и не давясь.
Узколоб и подхихИка,
месяц выполз из-под туч.
Тем смотреть на это дико,
кто надеялся на луч...
Хотя ни разу не любил,
прибрежный камень счастлив был.
Светла
до дна
волна
одна
и другая
набегает
и ласкает,
камень тает,
но в бездну не спешит.
Над ним скала стоИт, как щит.
В песок уткнувшись, он молчит,
скула
блестит
бела.
Капель стаи
налетают,
кипит руно,
зовёт его
на дно :
Шершавый-гладкий !..
Соленый-сладкий !..
. . . . . . . . . . . . . . .
Но как-то в штормовую ночь
решился он волнАм помочь,
и на рассвете из песка
его подвинула тоска.
Видит,
море улеглось.
Что приснилось, что сбылось ?
У прибоя в забытьи
раковины и ладьи.
О том, что прежде не любил,
прибрежный камень позабыл
и верил, что былА, она,
его волна...
Шершавый-гладкий...
Соленый-сладкий...
Неприметным гулливером
прохожу безлюдным сквером.
Встали травы и соцветья
надо мною, как столетья.
Тимофеевка стволами
с кучевыми островами.
Из крапивы клювом слон
рассекает небосклон.
Золотые слитки зёрен.
На качелях чёрт в дозоре.
Выполнив тройной кульбит,
квакает зеленый кит.
А над лопуховой кроной -
город, шумный и огромный,
муравьиный ИТР
окружает стройкой сквер.
Машут крыльями коровы
и навозные быки,
эскадрильи ос суровых,
дельтапланы-мотыльки.
ПоездА стучат ногами,
их мохнатое брюшкО
натыкается на камни,
но вперед скользит легко.
Вылезают из подземки
дождевые упыри.
Цвет меняют и оттенки
купола, как пузыри.
Ну а выше самой мыши -
динозавры громко дышат,
лают, подымаясь в рост,
задирают страшный хвост.
И, безумные виденья,
бродят тучи, скачут тени,
молния копытом бьет,
из вселенной достает.
Слышно - громовое ржанье
и козлиное рыданье,
а во сне приходит бог
дунуть в хобот или рог...
3 ино-
планетянина
сидят в метро напротив.
И рядом еще 5.
2 ино-
планетянина
стоят на переходе.
Чего не постоять.
17 ино-
планетян
несут 1 большой диван.
И как не надорвутся ?
Боюсь, они споткнутся.
Все ино-
планетяне
давно не мылись в бане.
Но это ерунда -
всяк ино-
планетянин
родню с собою тянет,
наехали сюда !
Покричи, посвисти,
ветер вО поле пасти
не пытайся.
Тень торчит, как нож в спине,
так - с ножом наедине -
покачайся.
Огород любви и зла
у капусты и козла -
не гоняйся.
Пеплом голову посыпь,
превратись в ночную выпь,
не стесняйся.
В поднебесье песню эту
брось, как будто в щель монету,
пусть глотает лунный кратер
и уносит инкасатор,
а скупой вселенский рыцарь
запечатает в темнице,
но -
дрогнет в теле рукоятка
и в копыта стукнет грядка,
зазвенят в мешке планеты,
те, чьи песенки допеты,
кейс разинет аллигатор,
всех разбудит синтезатор
снов..
Покричи же, посвисти,
свору во поле спусти,
не цепляйся.
За тобой, как тень, скупец,
прячет песенки в ларец,
не пугайся,
расстарайся..
Будто старец, поражённый
паркинсоновым недугом,
бродит голубь суетливый,
голова его трясется,
колокольчик с парой глаз.
Вместо манной или пшённой -
снег небесный и подруга,
тоже в поисках поживы,
дармовой, как это солнце,
в тучах скрытое от нас.
А над солнечною тучей,
где нехватка кислорода,
где избыток вдохновенья,
выше всякого памира,
выше нас, а потому,
выше - дух, инстинкт могучий
человеческого рода,
чувство самосохраненья
человеческого мира,
погружённого во тьму.
Как тебе б на Земле
не осталось ни дня,
чтО ты сделал бы сам,
чтО велел сыновьям ?
Я велел бы во мгле
отыскать им огня,
принести его в дом,
не обжечься при том.
Затопить жарко печь
и на чистое лечь,
сам же смерти навстречь
пОднял меч.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как тебе на Земле
не осталось бы дён,
с чем ушел бы ты сам,
чтО бы дал сыновьям ?
Самых лучших в селе
им сосватал бы жён
дал бы каждому дом,
нажитое трудом.
Рассказал бы секрет
ремесла многих лет,
ну, а раны и боль
взял с собой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как тебе на Земле
оставалась бы ночь,
что ты понял бы сам,
наказал сыновьям ?
Светлый нА сердце след
я оставить не прочь.
Чтобы сеять и жать -
обо мне надо знать.
Чтоб хватило огня,
надо помнить меня...
Неужели к утрУ
я умру ?
Синие обочины дороги,
розовое прёт из-под травы.
Посмотри, уже выходят сроки,
нарисуй леса, озёра, рвы.
Палочки и листики побегов,
солнечный туман, там, над косой.
Всё назавтра, может быть, поблекнув,
выступит под веками росой.
Дразнится сирень, топорщит дули.
В воздухе застыла стрекоза.
С севера тебе уже подули,
нарисуй -
и разорви вокзал...
Литавры пробивают тихий час
на карнавале.
Застыли вверх ногами и анфас
на пьедестале.
По царству заколдованному - гул :
литавр эхо.
Поцеловать царевну... да уснул -
ведь вОт потеха.
На западе скопилась у столба
солнц вереница.
И на востоке - месяцев толпа,
крепка граница.
Часы, отобразившие ноль-ноль,
всё твёрдо знали.
В костюмах карнавальных
моль
танцует в зале.
Ей не сказали...
Если ночь целует в шею,
утром будет след.
Рыл
чудАк один
траншею -
нет её как нет.
Заносило в ураганы,
схватывало льдом -
и затягивало раны
в теле молодом.
Наточил свою лопату,
корни с корнем выдирал.
но приехал экскаватор
и с трубою самосвал.
Им на час всего работы.
Проложив свою трубу,
сточные пустили воды,
а чудак - клянёт судьбу.
. . . . . . . . . . . . .
Ночь поцеловала в шею,
виден тайный след.
Рыл
чудАк один
траншею
много-много лет.
Я уеду ранним утром
Наставленьям вопреки,
Я проснусь в домишке утлом
Возле пасмурной реки.
Залюбуюсь сивым дедом,
Что проходит босиком.
Ах, откройте, что он сделал
С тем зеленым тростником.
Он спускается с пригорка,
Бабы смотрят из ворот.
Так ли тонко, так ли горько
Та тростиночка поет.
Я стою с тяжелой лейкой,
Спелых грядок не полью.
Пожалей меня, жалейка,
Что я песен не пою.
Промычало мимо стадо,
Запестрело на лугу.
Я болею, я устала
Оттого, что не могу.
Водят кони вострым ухом,
Дождь пузырится у ног,
И цветет лебяжьим пухом
Тополиный ветерок.
А по теплым тем сугробам,
По глубокой той воде
Всё идет с лицом суровым
Дед с тростинкой в бороде.