Жизнь прожить невозможно сначала.
Этих дней не вернуть никогда.
Слишком поздно нас счастье венчало.
Слишком рано настигла беда.
Отрыдали в садах обречённо
Соловьи. А потом - бубенцы:
Тройку белых коней, тройку чёрных -
Хмурый ангел держал под уздцы.
Дела гадальные - тревоги праздные:
Дороги дальние - по жизни разные.
Что ж вы наделали, разгорячённые,
Лошадки белые - копыта чёрные.
Всё прошло. И ручьями печали
Просочилась утрат седина.
Вот и ангелы в дверь постучали.
Вот и выпита чаша до дна.
Миновали и канули сроки.
Под глухой бубенцов пересуд,
Тройки белые, чёрные тройки
Наши души на небо несут.
И мягко стелется, да жёстко котится.
Что перемелется - то не воротится.
Лошадки - резвые. Дороги - дальние, -
Кому - небесные, кому - кандальные.
...и в горло вцепится разлука - блудница.
А мне не стерпится. А мне не слюбится.
Ой вы, кромешные края, крамольные,
Где души грешные, да мысли вольные.
Вьюга белой ладонью легла на луга.
Убаюканный полозом санным,
засыпает ямщик, и бинтуют снега
покаянного прошлого раны.
То ли снег под санями хрустит,
то ли сгинувших путников кости.
А метель,
а метель белой птицей летит,
засыпая кресты на погосте.
Эй ямщик, ледяную стряхни бахрому.
Не давайся завьюженной хвори.
Много снега в российской степи потому,
что таит эта степь много горя.
Здесь веками под стоны людей
громыхали по трактам оковы.
Ну, давай же,
давай!
Погоняй лошадей,
поспешай подобру-поздорову.
Пусть развеют ветра твой губительный сон,
пусть мороз до костей - под заплаты,
пусть тебе никогда не заслышится звон
колокольный -
кандальным набатом.
Свирепеет бездонная муть,
надрывается, сердце терзая.
Засыпает ямщик,
только мне не уснуть,
потому что ямщик замерзает.
Как будто мир для одного,
Как будто не было рассвета.
Дождями захлебнулось лето,
И тишина... и никого.
Лишь осень, воя и скуля,
Из всех вместилищ влагу выжав,
Тяжёлой чавкающей жижей
Месила скисшие поля.
Всё гниль да плесень, хоть кричи,
А в хлопьях плесени и гнили
По небесам носились в мыле
Светила тощие лучи.
На время года грех пенять
И на судьбу чего коситься,
И сердце вроде не из ситца,
А только боли не унять.
А только я ещё не знал,
Кого "косая" заказала,
Но в рёбра, в грудь скреблась, вползала
Болезненная желтизна.
Мой друг той осенью взгрустнул.
Без падежей, без многоточий, -
Умру, - сказал... и напророчил,
И взял да умер, не уснул.
И тишина... и никого.
И ни души на белом свете.
И дела не было планете
До смерти друга моего.
Отбарабанили юля
Дожди, по крышам да карнизам.
Снегами траурные ризы
Прикрыла сонная земля.
Влекла заботливая плоть
К развязке человечье племя,
А я унять пытался время, -
Остановись... попробуй хоть.
Остановись, ну что с того,
что только прах в твоём пределе,
Мы человека проглядели.
Не досчитались одного.
Я глотку рвал до немоты.
Орал в глаза и уши людям.
Мне удивлялись, - все там будем,
Сегодня - он, а завтра - ты.
Я воск палил за упокой.
Я замотался по обрядам.
Ведь если друг, то значит - рядом,
Ведь я без друга никакой.
И в сердце нож. И в горле ком.
И всё не так, не в лад, не в ногу,
Не по уму, не "слава богу",
И набекрень, и кувырком.
Но тщетен труд целить недуг,
Выть с исступлением изгоя.
Нет, не один ушёл, а двое.
Да двое, потому что Друг.
Когда ещё не выдумали правил
И бытию не исчисляли лет,
Ступала ночь в серебряной оправе,
Резвящихся в галактиках комет,
И звёзды, не познавшие науки,
Неторопливо ткали млечный плед,
Тогда, тогда явились Миру звуки,
Которые сложились в слово "СВЕТ".
И этот свет, от Хаоса основ,
Вплетали звуки в ожерелья слов,
И застывали в изумленье боги,
И молвили, - да будет так всегда.
А Солнце, непокорная звезда,
Лучами выстилала их дороги.
Так размышлял о сотворенье мира
Усталый гений, времени кумир;
А руки, повелители клавира,
Мелодией опровергали клир, -
То падали в бессилии, то снова
Влекли, бушуя, в "сотворенья круг"...
И забывалось, что в начале - СЛОВО,
И думалось: всему основа - ЗВУК.
И не по мановению Творца
Оттаивали грешные сердца.
И веровали взрослые, как дети,
Что лишь для них одних весь этот Свет,
(а остального - не было, и нет)...
Тогда Любовь царила на планете.
Снова ветер надежд разогнал облака,
И отхлынуло бед половодье.
И "оракул войны", что людьми помыкал,
Подобрел и ослабил поводья.
И на пядях, дымами пропахших,
Запылали цветы полевые.
Не осталось ни "наших", ни "ваших", -
Только - мёртвые. Только - живые.
Кто судьбу приголубил, кто смерть пригубил.
Ну а мне просто жизнь улыбнулась.
Я пришёл и на счастье подкову прибил,
Чтоб война никогда не вернулась.
Я подкову приладил, как жизнь про запас,
Чтобы впредь не глядели с упрёком,
В спины выжившим, сотни заплаканных глаз,
Из зашторенных наглухо окон.
Чтобы больше земля не дымила.
Чтобы небо - для птиц перелётных.
Чтоб война никогда не делила
Сыновей на живых и на мёртвых.
Мне б до неба добраться, до краешка хоть,
Чтобы к Павшим... душа прикоснулась...
Чтоб подкову на небе приладил Господь,
И война никогда не вернулась.
Пока, я с вами, я не на излёте,
И не по мне архангелов приют,
Но если оборвусь на полуноте,
Пусть за меня другие допоют,
Пусть довершат до самой до вершины,
Когда мои аккорды отзвенят,
И допоют, но только - не сфальшивят
И, главное, душой не покривят.
Пусть всё не так. Всё валится из рук.
Пусть мудрецы расчётливы и лживы,
Я всё готов отдать за этот звук,
Которым мы вознесены и живы.
Пока дышу, я верен вам и предан,
Но если вдруг не дотяну до дня
До судного - я верю: те, что следом...
Сумеют и дотянут за меня.
Друзья! Я верю в то, что не соврёте,
Что в душах гнёзд не свило вороньё,
Пусть оборвусь, сгорю на высшей ноте,
Я знаю: вы подхватите её.
Ребята, я любовью пренебрёг.
Верней, она, не выдержав, сбежала.
Но жизнь мою, как лезвием кинжала,
Изрезала и вдоль, и поперёк.
Я был и расточителен, и мил,
Я подавал в постель ей кофе с пенкой...
Любовь ко мне влезала на коленки,
А я её из ложечки кормил.
Потом мы шли к малайцу с Филиппин.
Он ел гадюк... живьём, он сам был гадом.
Я тоже ел. Любовь дремала рядом,
Не помню с кем: я в это время пил.
Сливались дни в один протяжный тост.
Мы пили дрянь и что-то ели с хреном.
Вся эта гадость проникала в вены
И тормозила мой моральный рост.
А между тем, Любовь сходила в тень.
Ходили слухи о её измене,
Мне, если честно, было всё " до фени",
Я был "не в теме", просто - было лень.
Шло время, я вставал не с той ноги.
Затылок мой редел на посиделках,
Но раз, с похмелья, о её проделках
Мне нашептали верные враги.
А дальше, как романс про ямщика,
Я в номере её застукал с турком.
Вскипела кровь. Я турку - в глаз окурком!
И - в лоб! И - антрекотом по щекам!
Любовь ушла, а я отверещал.
Я лишь для форта сделал даме ручкой.
Теперь - один, как рупь перед получкой.
Как перст, как кочерыжка без борща.
Ушла. Я оправданья не ищу.
Ну, изменила... ладно б с итальянцем...
С французом, на худой конец, с испанцем, -
Простил бы всё. Но турка... не прощу.
Разметала весна по полям
Разноцветное платье своё,
Время петь подошло соловьям,
Почему же кричит вороньё?
Почему так рассветы грустны,
И дрожит, и фальшивит струна?
Почему, почему до сих пор наши сны
Оглушает тревогой война...
Это тяжесть оплаканных дат.
Это бремя оплавленных лет.
Это души погибших солдат,
Что укрыли рассветы от бед.
И как груз недосказанных слов,
И как грусть недолюбленных глаз,
Сквозь парадный гранит и букеты цветов,
Наши павшие смотрят на нас.
Там в краю бесприданных невест,
Там в стране невозданных наград,
Мы оплакали раненый Брест,
Отрыдали больной Ленинград
И дошли с пожелтевших страниц,
Сквозь вдовство почерневших крылец,
От "без боя" оставленных нами границ,
До затишья остывших сердец.
Пусть твердят, что никто не воскрес,
Пусть кивают на давность утрат,
Только в Мае, с притихших небес,
К нам спускаются души солдат.
И встряхнувшись от дрём и работ,
Неумело и наперебой,
Мы торопимся в строй батальонов и рот,
И солдат прикрываем собой.
Гамарджоба, Сулико
Мы давно вас не видали,
Потому что далеко
Мы торгуем цинандали.
Сулико, имей в виду:
ИзменИшь - везде добудем:
На базаре мы в ряду
Уважаемые люди.
Как там Гиви,
Рыжий бес?
Возвращусь, его зарежу:
Он подсунул недовес
И баранина несвежий.
Нехороший человек
Этот Гиви, сын шайтана,
Опозорены навек
Все джигиты Дагестана.
От меня отцу вели,
Он теперь в высоком чине,
Пусть покупит "Жигули"
Как положено мужчине.
Деньги я ему верну,
Жить так дальше, не годиться,
Не пристало чабану
На паршивый конь садиться.
Понимаю, не легко
Сулико, тебе там в сакле,
Ты скучаешь, Сулико,
Ты ведь ждёшь меня, не так ли.
Вай, родная, не скучай,
Я ведь не могу иначе,
Мне продать астался чай
И совсем немного чачи.
Твой отец, горячий кровь,
Говорил, что я бездельник.
Не нужна ему любовь
Без машины и без денег.
Дорогая, брось рыдать,
Отвечаю, как мужчина,
Можешь папе передать:
Будут деньги и машина.
Скоро буду насовсем.
Шлю привет большой и крепкий.
Я купил подарки всем,
Тебе джинсы, папе кепку.
Братьям ружья раздобыл,
Маме - новую посуду,
Только Гиви не купил,
Эту сволочь резать буду.
До свиданья Сулико,
Жди меня и папу слушай,
Кушай козье молоко,
Шашлыки и фрукты кушай.
Здесь не женщины, а смерть,
Все худые, кости с кожей,
Просто не на что смотреть,
Ты не будь на них похожей.
Когда Всевышний мне назначит встречу
(неважно где, желательно в Раю),
Я промолчу про раны и увечья
И вряд ли, вряд ли душу изолью.
Я буду крайне ласков и красив.
А у меня такое за плечами...
Я столько лун слезами оросил...
Я столько горя вычерпал ночами.
Я странствовал среди сирот и нищих.
Я выпотрошил сердце до трухи.
Пусть за грехи с меня по полной взыщут,
А, если повезёт, - и за стихи.
Не торопясь, по кущам протрушу.
Прокашляюсь, отмоюсь, отыкаюсь, -
Я за друзей, конечно, попрошу.
Я за врагов безропотно покаюсь.
Приемлю всё: и нравы, и устои.
Не поношу ни тот, ни этот Свет.
Я умер, я постиг, чего мы стоим -
Цена на нас растёт, когда нас нет.
Приемлю. Это раз, а во-вторых
(и, во-вторых, и, в-третьих, и в четвёртых):
Я умер! Я "живее всех живых"!
Живые, Вам равнение на мёртвых!
Здесь, наверху, без панциря, без мяса,
Без путаницы генов, хромосом
Я лёгок, свеж, раскован, распоясан.
Неуязвим. Невидим. Невесом.
Не вызваны к барьеру подлецы.
Не брошены перчатки негодяям.
Ну что ж... я умер. Я отдал концы.
Я всем доступен, но... недосягаем!
Мы думали - конец! Мы думали - ПОБЕДА!
Судьба нас сберегла, а преданность спасла.
Но, знать, не всяк войны ещё сполна отведал:
Приказ был повернуть на Млада Болислав.
И только Жора жарил на трёхрядке, -
За нас будь спок. В пехоте всё в порядке.
И пел, на нас он глядя, на
Мотив чужой, украденный,
Что жизнь - своя, не дядина.
Да кто б придумать смог историю поглупше.
Смех стих и оборвал мотив на полпути.
И даже ротный наш, затягиваясь глубже,
С досады смял "Казбек" и "ножку" закрутил.
И только Жора жарил на трёхрядке, -
С судьбы, славяне, нынче взятки гладки.
Войне конец! Вообще...аминь.
Айда, пошли-поехали
Братва, брататься с чехами.
А на четвёртый день, 12-го мая,
Наш Жора так шутил, что мы катались все,
Когда же в круг вошёл, гармонь с плеча срывая,
Пальнули с чердака... он ойкнул... и осел...
Он кровь размазал густо по трёхрядке
И прохрипел, - вот так оно, ребятки...
Такие вот порядочки. Похоронили рядышком
И Жору, и трёхрядочку.