Ах, как веет весной, как тревожит сиренью и маем
Сны и грёзы - всё то, что воспели поэты. И мы,
Задыхаясь в весне, наши хрупкие души ломаем
И сжигаем сердца, и бессонницей сушим умы
И не терпится нам. Не сидится, неймётся, не спится:
Мы лишь в шаге - от самых, от самых высоких вершин.
Мы спешим, мы спешим надышаться весной, налюбиться.
И к разочарованьям и первым потерям спешим.
Но грустить ли, когда пробиваются новые всходы,
И, скользя по ручьям, умываются светом леса?!
Нас на рейдах надежд заждались наших грёз пароходы.
И скучают, скучают, скучают без нас чудеса.
Пусть не выверен курс, не размечены сроки и цели, -
Горизонты зовут. Горизонты чисты и ясны.
Наше время пришло, потому что весна на пределе.
Мы уходим, уходим, уходим с приходом весны.
Дай,.. дай,.. дай,..
руку
дай, дай, дай!
Да протяни же,
протяни же,
протяни, -
Хотя бы встречный, - мне!
Не проходи и не гадай,
А протяни мне руку, дай
В святое Встреченье.
Всё позади: и топь, и гать.
Не свят. И света не видать
(сбылось пророчество).
Увещеваний тишь да гладь -
Не блажь, не божья благодать,
А одиночество.
А имя - отчество?..
Есть имя - отчество.
И есть душа,
что боль глуша,
жила спеша.
Она не ведала предел:
ей мир был мал.
Но душу мгла,
утробным холодом дыша,
Сковала льдом и умыкнула, -
"кончен бал".
И я тогда покинул кров.
Последний край,
Где - горлом кровь, и воск - с виска, -
мне дал приют.
Оттуда нет возврата. Нет!
И он - не Рай.
И там не лгут,
не продают,
не подают.
А если что поют -
Аж душу штопают.
Там все полотна -
"в два мазка".
Там замки плотны
из песка.
Там, вскользь, сквозь досточки, -
И плотоядна, и мерзка, -
Врачует путников тоска
И моет косточки.
И вяжет петли, вьёт, кружит.
Шаманит, шепчет, ворожит...
За нею, по следу,
До срока времячко бежит.
Зудит, торопит
(аж дрожит), -
Сживает со свету.
Поймёшь всё после ты,
Как сгинешь со свету.
Истёр я слёзы досуха,
до "без греха"
И так решил:
пока живу, пока спешу,
Души не чая,
прочь отбросил посоха,
Прильнул к душе, -
дай отогрею... отдышу.
Ещё не срок.
А грянет срок - и отпоют,
и заколотят, отрыдают
задарма.
А край, где кровь -
не край, не кров и не приют.
И мглы сума - не для души,
не для ума.
И я к Создателю, в мольбе, -
Не торопи! Поблажь себе
Во искушение,
Не прибирай ни в Рай, ни в Край,
Повремени... и время дай
На воскрешение.
Дай срок
(хотя бы небольшой),
Соедини опять с душой, -
А мы помаемся:
Побалагурим - посмешим.
Набедокурим - согрешим.
Да и...
покаемся.
На сто вёрст - лишь тайга, да болота вокруг.
Мелкий дождь, - как сквозь сито просеян.
Журавлиные стаи стремятся на Юг.
Ну а нас, нас увозят на Север.
В перестуке колёс, отрешённости лиц
Растворяется прошлое наше,
И, прощаясь, крылом окольцованных птиц,
Нам свобода отчаянно машет.
Мы познали Россию не в кудрях берёз,
Не в просторах бескрайних и дальних, -
Её благовест эхо до сердца донёс
Стонов и перезвонов кандальных.
Что ж ты Русь, заморозила вольность свою
На далёких сибирских этапах?-
Даже птицы свободу уносят на Юг,
Цепко сжав в окольцованных лапах.
Не случайно России приписана грусть,
Не случайна покорность народа, -
Настороженно смотрит острожная Русь
На, парящую в небе, свободу.
Нет, не птицы летят, заунывно крича,
Не этапы бредут обессилев, -
Это наша тоска, это наша печаль,
Это нами больная Россия.
Как я сжимался, вдавливался в "круг".
Я думал: он спасательный и прочный,
А втиснулся... и обнаружил, вдруг, -
"Круг" замкнутый. Губительный. Порочный.
Кто он, кто этот "круг" обрисовал?!
Кто ограничил горизонты странствий.
Я жизнь изрезал, исполосовал
На замкнутом безвыходном пространстве.
И рвался, и орал я сквозь кольцо, -
Где выход, где исход, исток, начало?
Где свет, где этот Рай, в конце концов?!
Ни зги. Лишь ночь маячила, торчала.
Вот зов мой завалился под кадык.
Набухли лимф бугры, одежда взмокла,
И Месяца тяжёлый жёлтый клык
Навис над "кругом" призраком Дамокла.
И понял я, - наверх исхода нет,
Из "круга" путь единственный - в глубины.
И я рискнул - скользнул под толщу лет...
И был раздавлен холодом чужбины.
Не поминайте, люди, лихом: я с лихвой
Хлебнул, достаточно, а лихом захлебнулся.
Удушьем хвой меня Кривая по кривой
Вела, вела... и увела. И не вернулся.
Я выпал за борт и остался за бортом.
И ни порога, ни приюта, ни причала.
И только мгла облобызала чёрным ртом
И чёрным бархатом с печалью обвенчала.
Так я постиг глубин сокрытый смысл.
На дне мозги промыли, простирали.
Мы все стремимся в "круг", а дальше - вниз,
На дно, а надо - вверх... и - "по спирали".
Любви моей я сроки не просрочил,
Пусть ей от роду не начислят лет,
Мне безразличны все земные ночи
(и лунные, и звёздные, и прочие):
Моей - подобной не было. И нет.
Ещё небесных странников артели
Светили позолотой купола,
Кипели льды, куражились метели,
Ветра взбивали снежные постели,
А я горел... и выгорел дотла.
Срывая грёз заоблачные шали,
Я злую боль забвеньями глушил.
Я рухнул в сны, но сны не воскрешали,
Лишь сердце решетили, иссушали
Осколки, болью взорванной, души.
Всё было так. Моей ли волей - свыше
Я маюсь, маюсь на земле, в гостях.
Мой жребий брошен, ну а срок не вышел.
Имеющие уши, да услышат.
Являющие души, да простят.
Мело, мело от льдов до льдов да не светало.
Мело, мело, твоих следов не заметало.
Мело, когда под вой ветров, печали руша,
ворвалась ты, взметая кровь, в мой дом и душу.
Мело, мело, и снег кружил, и я пьянея,
пил аромат духов и лжи.
Но лжи сильнее
жила любовь, без снов и нег сердца сплетая.
Она была чиста, как снег, но снег растаял.
Растаял снег, и солнца сноп встревожил лозы.
Сочились сквозь весны озноб ручьи и слёзы.
И всё цвело,
белым - бело,
цвело, летало,
а на душе мело, мело, не заметало.
И в мире не было беды острей и круче,
чем те цветущие сады, сиреней кручи.
Архангел громом рокотал, роптал, пророчил.
Он жизнь курочил.
Я латал.
Он вновь курочил.
А я метелью дорожил и время мерил
лишь белизной снегов,
и жил,
и ждал,
и верил.
И рифмовал "мело-бело". И вот ожило,
и завело,
и замело,
и закружило.
И это был не сон, не бред.
В метельной пене,
пред Богом и тобою пред,
склонил колени.
И с той поры от льдов до льдов не угнетает -
метёт, метёт, твоих следов не заметает.
Молчишь, так слушай сердца монолог
(и он - не от безделия и скуки):
как я искал тебя, сбивался с ног,
как мыкался и пропадал в разлуке.
Как ждал звонка, маячил под окном,
мурыжил сны, у ног юлою вился...
как слёзы кашемировым сукном
срывал тайком и по ночам молился.
Я занемог. Я выбился из сил.
Все перебрал пристанища на Свете.
И вдоль и поперёк исколесил
Вселенную. И ждал тебя. И встретил.
И вот, завис в любви (не по годам).
Не в руку сны мои и - не из вещих.
И хлещет боль по струнам и ладам, -
отравленной тоской кровищей, хлещет.
А ты молчишь, обманчиво близка.
А я трясусь, захлёбываясь в вое,
Над замками из грёз и из песка,
и обещаний, брошенных тобою.
Такая, вот, смешная благодать
в груди моей, уставшей от мутаций.
Я всё отдал. Ну что ещё отдать,
чтоб встретиться с тобой... и не расстаться...
Ле хайм славяне! Истина в вине!
Вино - у нас, а мы - на Молдованке.
Сегодня хорошо приснилось мне:
Рыдали скрипки, плакали тальянки,
Благоухал "разводами" Привоз,
Гудел кичман, как ветер на Эльбрусе,
И грыз мундштук, хиляя Шмаровоз,
С букетом роз до Климовой Маруси!
Не шутит заряжонный пистолет.
А вам замечу, как поэт - поэту, -
Отдайте, дядя, Ваде ваш жилет
И винимите ноги из штиблетов.
Я вас рекомендую поспешить,
А за вопрос, - не приложу ума я,-
Да шо вы, дядя, не смешите жить...
Я ж тольки вас из туфель винимаю.
Ха! может, вы боитеся росы?
Так та роса у нас не выпадает
А заодно сымите и часы:
"Счастливые часов не наблюдают".
Какая мелочь? На какой билет?!
Шо вы трясётесь, как Мазай за заек.
Ах, боже мой! Вы, дядя, не поэт.
Нет, не поэт и даже не прозаик.
Сдаётся мне, вы, дядя, не Вийон.
Вам не рыдать за Болдинскую осень...
Тогда зачем вам этот медальон
И цЕпочка, каких теперь не носят.
Ну, вот, уже нам - в разные концы,
Мене - на бок, а вам всё время - прямо,
А цацки эти, я на образцы,
Сейчас снесу, в музей Одессы - мамы.
Отбивали часы одиночество медленным ходом.
Угасали надежда и вера, и гасла свеча.
Безысходность и грусть поздравляли меня с Новым годом,
И с ухмылкой в бокал подливала разлука печаль.
Первый тост - за любовь, унесённую в ночь снегопадом,
И за то, чтобы быть, вместе быть, если нам суждено.
Но тебя, как всегда не хватало, и не было рядом...
И першило в груди и в душе, и горчило вино.
Я безумно люблю, до безгрешности, до отреченья.
Только ты в белый снег без меня уходила, одна...
И молчал телефон, и пророчила ночь обреченье,
И тянуло на дно, и не мог оторваться от дна.
И стенала метель безутешным, застенчивым плачем,
Заметая обрывки разорванных фраз и надежд.
Вот и всё, я никто и ни что, и не есть, и не значу
Без тебя, к торжеству зубоскалов, кликуш и невежд.
Я предостереженьем пренебрёг:
обрёл тебя, да сам не уберёгся.
Я душу на скитания обрёк,
но не отрёк любви, и не отрёкся.
Я не отрёк безумств и грёз ночей,
не разорвал надежды нити тонкой.
Мне очень жаль, что я не твой, ничей.
А как хотелось быть твоим.
И только.
Мне очень жаль того, что недодал,
недопослал Господь, недобередил,
ведь я тобой ещё не отстрадал,
не отрыдал тобой и не отбредил.
Мне очень жаль, что не переболеть
тобой,
мне жаль, что всё крушу и рушу...
мне очень жаль.
Да что теперь жалеть,
и в сердце лезть,
и в прошлое,
и в душу.
Я предостереженьем пренебрёг.
Но ложь таится в предостереженье.
Упрёк не впрок, а жизнь любви не срок
(не я изрёк и не из уваженья).
И, если что, я вновь пренебрегу.
Пренебрегу.
И кто меня осудит.
И будет снег,
и - розы на снегу.
Пренебрегу,
а дальше...
будь, что будет.
Иноходец выдохся. Стреножен.
До Всевышнего - подать рукой.
Упакован, выглажен, уложен.
Слушаю себе "за упокой".
Я лежу, как Ленин в мавзолее.
Траурно. Родни печальный соп.
Скорбь друзей, и я себя жалею, -
Поспешил, до времени усоп.
Я лежу, "елей" ласкает уши,
Ладанок окуривает дым.
Не пошлёт ни кто, не плюнет в душу -
Всеми уважаем и любим.
Став невосполнимою потерей,
Восхищаюсь верностью друзей
И такое слышу, аж не верю,
О себе, хоть заживо - в музей.
Вот один согнулся, прикоснулся,
Выронил слезу... и чмокнул в лоб!
Всхлипнул!!! Я, чуть было, не проснулся -
Спохватился вовремя, усоп.
Чмокнуть в лоб, вообще, хотелось многим
(очередь... аж за душу взяло),
Даже представитель синагоги
Чинно осчастливил мне чело.
Я лежу (безвременный безвинный),
Плавно вой рыданий накатил, -
Ой, да на кого ж ты нас покинул?!
Ой, пошто ж ты нас осиротил?!
В общем, всё, как надо, был - и нету.
А хотелось, чтоб наоборот:
Встретили б, хоть раз, на Свете этом,
Так, как провели меня - на тот.
Я проснулся мокрый и горячий
Да как заору на все лады:
Не жалею, не зову, не плачу!..", -
И ушёл, "как с белых яблонь дым".
Отсветило за рекою. День потух, погас, поник.
Только нелюдь без покою, ест и пьёт, у ней пикник.
Засосали вермут... вкусно. Мало, жаль, да больше нет,
И тогда Горыныч грустно затянул такой куплет, -
Хлопочи, не хлопочи, мельтеши, не мельтеши, -
Всё равно, с такою рожей не попасть нам в латыши
Все тогда захныкали
К горести привычные,-
Ой, мы горе мыкали,
Русскоязычные.
Встал Кощей, ко всем устало обратился, вежливо, -
Вовсе воздуху не стало, нету духу свежего.
С каждым часом - всё тощее, стал узлом вязаться я,
В общем, кинули Кощея с натурализацией.
Я ж буржуев потрошил, коммуняк в тюрьме сушил,
А меня не записали почему-то в латыши.
Все опять захныкали
К горести привычные,-
Ой, мы горе мыкали,
Русскоязычные.
Леший начал сквозь икоту, - век под ложечкой сосёт,
Только лешему в болото никто паспорт не несёт.
Хоть кишки на кочку вешай, ветер дует из нутра.
И кивнули все, - ты, Леший, абсолютно очень прав.
Сколько булькал ты, потел, засосал несметно тел,
А с гражданством, как фанера над Парижем пролетел.
Все опять захныкали
К горести привычные,-
Ой, мы горе мыкали,
Русскоязычные.
Поднялась Яга со ступы, - лат - за десять, слово - мне!
До чего ж народ вы глупый, только жалости одне.
Тыщи лет мы всё терпели. Тьфу на эти вещи нам...
Тут усе, как зашипели, - помолчи ты, женщина!
Мы же здесь, едва дыша, прозябаем без гроша,
Ты ж, старуха, замуж вышла втихаря за латыша.
Ша, мамаша, не шурши, знай себе, метлой маши,
Без тебя решим проблему, как внедриться в латыши.
Слушай резолюцию: встанем утром раненько,
Гимн разучим, отчебучим,
Вот. И вся ботаника.
И я б гулял по воле, руки - в брюки,
но не ложилась масть, как не божись.
Случилось так, что взяла на поруки
в 17 лет меня блатная жизнь.
Прикончил споры я и разговоры
вокруг моей запутанной души,
я бросил дом. Ушёл. И стал я вором,
примкнув к блатным. Ты так и запиши.
И, при избытке чувств и тонкости натуры
мне довелось в шалманах пить, в притонах спать.
И посреди такой шальной архитектуры
я повзрослел и "век свободы не видать".
Мне не видать ни Кипр, ни Мальорку,
мне не мечтать в круизе на корме,
мне не гулять по городу Нью-Йорку:
меня с этапом ждут на Колыме.
А дед пропал на Беломорканале,
отца охранник сдуру порешил...
об этом часто мне напоминали,
но я вернусь. Ты так и запиши.
Бубновой зорькой, посреди большого шмона
я уходил на Юг, где тишь да благодать.
Я полагал, что убегал, но дальше зоны
не убежать... и "век свободы не видать".
Плывут вагоны медленно и плавно,
а за окном - безжизненная грязь...
я не успел сказать о самом главном
той, что ждала. Она не дождалась.
Она ушла, а я топтал перроны,
но в гуще снов с расплатой не спешил.
Она ушла, но я её не трону,
когда вернусь. Ты так и запиши.
За сопки солнце торопилось закатиться.
Спускалась ночи, и было не о чем гадать.
Летел состав, летела жизнь, летели птицы,
а я сидел. И "век свободы не видать".
Пусть тебя не тревожат мои беспокойные сны.
Ухожу.
Ухожу без обид, не кляня, не пророча.
Ухожу из слезливой, удушливой, вязкой весны
от тебя, от себя, от досады, от скуки, короче,
Ухожу,
обрывая мечты, кровоточа, сочась.
Пусть заходятся в рёве придурки, кликуши разлуки.
Только я ухожу, не иначе, сегодня, сейчас.
Ухожу,
отдаваясь судьбе (не тебе) на поруки.
Ухожу через боль, через бред от добра, от беды.
Ухожу,
только сердце рубцами да шрамами мечу.
А, когда оживут, зацветут и оттают сады,
На задворках души засвети поминальные свечи.
Помолись (не покайся), а лишь помолись да забудь.
Оказались надежды и веры не прочными нити.
Будь красивой, такой, как ты есть. Обязательно будь.
Да хранит тебя Бог, да пребудет твой ангел - хранитель.
Вечер, вечер... дум увечье,
Ночи чёрные глаза.
Задувайте братцы, свечи,
Зачехляйте образа.
Дни уходят, дни уходят.
Я маячу на кругу, -
То на белом пароходе,
То в торосах, на снегу.
То ласкает сердце море,
То оковывают льды.
То в опале, то в фаворе, -
То ль триумфа, то ль беды.
Утром думы - белой птицей.
Ночью - чёрною вдовой.
То ли ввысь с восторгом взвиться,
То ли - в омут головой.
То ль напиться, порезвиться.
Да отметиться строкой.
То ль проспаться, протрезвиться.
Да к святым, на упокой.
То не блажь, не хворь, не ропот,
Не души надрывный стон, -
То судьбы зловещий шёпот.
То удачи вещий сон.
Был я молод. Мир был тесен.
Миром правили хлыщи,
И рванул из грёз и песен
Я в бега. Ищи - свищи.
Обнимал зарю - подругу,
Целовал дороги шёлк...
Откружил, отжил по кругу...
И пришёл - откуда шёл.
Облака, облака. Вечер, ветер, да вьюга кружит,
да снега застят свет, как слюдой, ледяными коврами.
Под окошком твоим на снегу моё сердце лежит,
а душа по стеклу растеклась, расползлась кружевами.
Время вспять повлекло, из тепла мою плоть унося,
сжали льдов кандалы да разлуки глухие запоры.
Злобно выла метель, и, недобро глазами кося,
уносили тебя горя вестники вороны - воры.
Ветер, мрака оракул, шаманил, пророчил, венчал
с вечной ночью да сыпал за ворот холодные хлопья,
в небе месяц крестом мутным, медным, могильным торчал,
но тебе, как судьбе, был и придан, и предан по гроб я.
Тень твою и следы я любовью, как кровью, кроплю.
Я б сто лет променял за застолье да сладкое 'горько!'.
Я люблю тебя. Слышишь? И верю... и снова люблю.
И всегда, и всегда буду рядом с тобою.
И только.
То ль накликал беду, то ль накликали.
То ли ворожба, то ли сглаз.
Ворон ворону глаз не выклюет, -
То - про воронов - не про нас.
Вот и всё.
Вот и кончилось лето.
И тоска - тяжелее свинца.
И, сдаётся, допито - допето,
Как положено, всё до конца.
Вот и всё.
Ничего не случилось.
Ни добра не случилось, ни зла.
Просто в грудь тишина просочилась,
Просто в душу тоска заползла.
Вот и всё
Безнадёжно и просто,
Без возврата иллюзий и слов.
Паутина да смятая простынь,
Да осколки посуды и снов.
Да промозглого прошлого небыль,
Да признаний раскисшая хлябь,
Да, дождём заколоченный в небо,
Жирных туч заболоченный кляп.
Вот и всё.
Вот и я нахлобучил
Три беды и судьбе попенял.
И шарахнулись, как от падучей,
Те, что были со мной - от меня
Вот и всё.
Впрочем, речь не об этом, -
Из неволи, по воле Творца,
Возвращаюсь,
Чтоб было допето,
Как положено, всё до конца.