|
Довольно! Пора уж забыть этот вздор, Пора бы вернуться к расудку! Довольно с тобой, как искусный актер, Я драму разыгрывал в шутку! Расписаны были кулисы пестро. Я так декламировал страстно, И мантии блеск и на шляпе перо, И чувства - все было прекрасно. Но вот, хоть уж сбросил я это тряпье, Хоть нет театрального хламу, Доселе болит еще сердце мое, Как будто играю я драму. И что я поддельною болью считал, То боль оказалась живая - О боже, я раненый насмерть играл, Гладиатора смерть представляя!
Блеклый розан, пыльный локон, Кончик банта голубого, Позабытые записки, Бредни сердца молодого, - В пламя яркое камина Я бросаю без участья, И трещат в огне остатки Неудач моих и счастья. Лживо-ветреные клятвы Улетают струйкой дыма, И божок любви лукавый Улыбается незримо. И гляжу, в мечтах о прошлом, Я на пламя. Без следа Догорают в пепле искры, - Доброй ночи! Навсегда!
Всё. Рояль ничего не расскажет. Пальцы ссыпаны молча в карман. Разойдёмся, по-своему каждый, часть - на кладбище, часть - по домам. Слоем пыли на клавиши лягут наши тени и вздохи, отстав. Где сейчас ты? Не знаю, а рядом опустевший молчит пьедестал. Ref.: Но опять мечты - какого чёрта? Уже остатки грима стёрты и не укроет плешь парик... Но всё же - нет! я знаю, что не будет боли, когда слова последней воли столкнёт с зубов старик. Всё. Рояль ничего не расскажет, пальцы ссыпаны молча в карман - разойдёмся. По-своему каждый. Кто на кладбище, кто по домам. Благодарности ты не услышишь, и не будешь сам благодарить - разве только за то, что не лишний ты за створками этой двери... Ref. 1989 (?)
Да, мы, смирясь, молчим... в конце концов - бесспорно! Юродствующий век проходит над землей; Он развивает ум старательно, упорно, И надсмехается над чувством и душой. Ну, что ж? Положим так, что вовсе не позорно Молчать сознательно, но заодно с толпой; В веселье чувственности сытой и шальной Засмеивать печаль и шествовать покорно! Толпа - всегда толпа! В толпе себя не видно; В могилу заодно сойти с ней не обидно; Но каково-то тем, кому судьба - стареть, И ждать, как подрастут иные поколенья И окружат собой их, ждущих отпущенья, Последних могикан, забывших умереть!
Кто знает, где мой дух таится? Я череп, это не беда, теперь вино во мне искрится, а ум искрился не всегда... ну и т.д., текст хрестоматийный
Поручик Жмых, сорвав с дверей печать, Нас водворил в покинутой квартире: Железная, разрытая кровать, На синей печке кафельные лиры, На стенке, позабытый впопыхах, Портрет приготовишки в новой форме. Лишь час назад, на чьих-то сундуках, Мы под дождем дрожали на платформе. Чужой уют... Увы, не в первый раз Влезаем мы в покинутые гнезда... Кто у окна, не осушая глаз, В последний час сквозь сад смотрел на звезды? Кто вырос здесь, в узорном городке, Под сенью лип и старого костела?.. Фонарь дрожит в протянутой руке, Нырнула мышь у шкафа в щелку пола... "Где чайник, эй?" Раскрыт походный стол. Трещит свеча в замусленной бутылке, И вестовой, работая, как вол, У светлой печки сало жжет на вилке. Штабс-капитан, разрыв до дна чулан, Вернулся с книжкой и смеется: "Чехов!" Спирт - на столе. Кряхтит старик-диван. Закуска? Хлеб и горсти две орехов... А завтра вновь отхлынем мы назад, И, может быть, от этого уюта Останется обугленный фасад, - И даже мышь не сыщет здесь приюта. Храпят носы из серых одеял... Не оторвать ресниц от милой книжки! А с койки кто-то сонно пробурчал: "Возьми с собой портрет приготовишки..."
Гонец, скачи во весь опор Через леса, поля, Пока не въедешь ты во двор Дункана-короля. Спроси в конюшне у людей, Кого король-отец Из двух прекрасных дочерей Готовит под венец. Коль темный локон под фатой, Ко мне стрелой лети. А если локон золотой, Не торопись в пути. В канатной лавке раздобудь Веревку для меня И поезжай в обратный путь, Не горяча коня.
Вешают убийцу в городе на площади, И толпа отвсюду смотрит необъятная! Мефистофель тут же; он в толпе шатается; Вдруг в него запала мысль совсем приятная. Обернулся мигом. Стал самим преступником; На себя веревку помогал набрасывать; Вздернули, повесили! Мефистофель тешится, Начал выкрутасы в воздухе выплясывать. А преступник скрытно в людях пробирается. Злодеянье новое в нем тихонько зреет, Как бы это чище, лучше сделать, думает, Как удрать непойманным, - это он сумеет. Мефистофель радостно, истинно доволен, Что два дела сделал он людям из приязни: Человека скверного отпустил на волю, А толпе дал зрелище всенародной казни.
Я лежу себе на гробовой плите, Я смотрю, как ходят тучи в высоте, Как под ними быстро ласточки летят И на солнце ярко крыльями блестят. Я смотрю, как в ясном небе надо мной Обнимается зеленый клен с сосной, Как рисуется по дымке облаков Подвижной узор причудливых листов. Я смотрю, как тени длинные растут, Как по небу тихо сумерки плывут, Как летают, лбами стукаясь, жуки, Расставляют в листьях сети пауки... Слышу я, как под могильною плитой, Кто-то ежится, ворочает землей, Слышу я, как камень точат и скребут И меня чуть слышным голосом зовут: "Слушай, милый, я давно устал лежать! Дай мне воздухом весенним подышать, Дай мне, милый мой, на белый свет взглянуть, Дай расправить мне придавленную грудь. В царстве мертвых только тишь да темнота, Корни крепкие, да гниль, да мокрота, Очи впавшие засыпаны песком, Череп голый мой источен червяком, Надоела мне безмолвная родня. Ты не ляжешь ли, голубчик, за меня?" Я молчал и только слушал: под плитой Долго стукал костяною головой, Долго корни грыз и землю скреб мертвец, Копошился и притихнул наконец. Я лежал себе на гробовой плите, Я смотрел, как мчались тучи в высоте, Как румяный день на небе догорал, Как на небо бледный месяц выплывал, Как летели, лбами стукаясь, жуки, Как на травы выползали светляки...
(фрагмент) Холмы и топи! Глушь лесная! И ту размыло!..Как тут быть? И царь, добравшись до Валдая, Приказ дал: колокол разбить. Разбили колокол, разбили! Сгребли валдайцы медный сор, И колокольчики отлили, И отливают до сих пор. И, быль старинную вещая, В тиши степей, в глуши лесной, Тот колокольчик, изнывая, Гудит и бьётся под дугой!..
Он не солгал нам, дух печально-строгий, Принявший имя утренней звезды, Когда сказал: "Не бойтесь вышней мзды, Вкусите плод и будете, как боги". Для юношей открылись все дороги, Для старцев - все запретные труды, Для девушек - янтарные плоды И белые, как снег, единороги. Но почему мы клонимся без сил, Нам кажется, что Кто-то нас забыл, Нам ясен ужас древнего соблазна, Когда случайно чья-нибудь рука Две жердочки, две травки, два древка Соединит на миг крестообразно?
На синем фоне зимнего стекла В пустой гостиной тоненькая шведка Склонилась над работой у стола, Как тихая, наказанная детка. Суровый холст от алых снегирей И палевых снопов - так странно-мягко- нежен. Морозный ветер дует из дверей, Простор за окнами однообразно-снежен. Зловеще-холодно растет седая мгла. Немые сосны даль околдовали. О снегири, где милая весна?.. Из длинных пальцев падает игла, Глаза за скалы робко убежали. Кружатся хлопья. Ветер. Тишина.
На коне брабантском плотнорм и в малиновой венгерке часто видел я девицу у отца на табакерке...
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |