Я увижу Вас
Я увижу Вас.
Будет падать снег,
будет вьюга вальс
на виду у всех
фонарей танцевать!
И пустой перрон
станет полночь, как
кукольный Пьеро
траурный колпак
примерять.
Я увижу Вас
из окна еще:
снега звездный "газ"
от горячих щек
превращается в дождь...
Поезд станет вдруг,
отворится дверь...
Вот Вы на ветру
в свете фонарей...
Ты придешь...
Ты придешь ко мне
на пустой вокзал
в самой глубине
голубых зеркал,
где - любовь и печаль...
Будешь пальцы греть
и искать вагон,
и стоять смотреть
поездам вдогон.
... И молчать.
... В декабре зимой,
в холод и метель, -
я вернусь домой,
я приду к тебе...
Это будет уже теперь...
Здравствуй! а сейчас
мы пойдем туда,
где поет свеча,
где горит вода;
далеко-далеко
под одним пальто
из кристаллов льда.
Мансарда
Опершись виском о дверной косяк
Он сидел как сон, он курил табак.
Под его виском вздрагивал косяк
Это шел трамвай, это был пустяк.
Снег срывался с крыш, ночь была и март.
Явь дрожала как хроникальный кадр.
Тикала нога, на ноге не в такт
Нервная деталь, шел трамвай, вот факт.
Он сидел, как фон. Более того,
Он глядел в окно, он глядел в окно.
Нарастала сталь где-то у виска.
Было наплевать, бился пульс Христа.
Бился о косяк, бился о висок.
Просто стык как стук, шел трамвай, как сто.
Провода рвались, отвечал квартал.
Алая звезда - Беломорканал.
Было ровно два, это был финал.
Он как знак молчал, шел полынь трамвай.
Шел трамвай в окно, как во сне не встать.
Это был не он, это он устал.
Яви снился сон, будто некто он
Опершись виском все глядит в окно,
Все глядит в окно, все глядит в окно,
Спи, господь с тобой, этот сон пустой.
Шел пустой трамвай, шел в трамвайный парк.
Он сидел как в рай, ночь была и март.
Письмо
Пребывая в какой-то неясной тоске, -
я пишу Вам письмо тростником на песке.
Набегает волна, убегает волна...
В голубом далеке - яхта чайкой видна.
Я пишу Вам письмо. Ропщет водная гладь...
Я так много Вам лично хочу рассказать,
что слова подбираю и не нахожу,
но в раздумье на камне прибрежном сижу.
Я хочу Вам сказать о добре и о зле,
о печали и смерти, о солнце в листве;
о траве, и о том, что я ведать не мог,
и о море, которое плещет у ног.
Я пишу Вам письмо...
Я хочу Вам сказать, я хочу Вам сказать! -
очень много, но что - толком не разобрать.
И, сгорая в какой-то неясной тоске, -
я пишу Вам письмо на мгновенном песке
о траве, и о том, что я ведать не мог,
и о море, которое плещет у ног,
заплетая на медном песке кружева.
Я почил, но душа и поныне жива!
Море шепчет, поет, завиваясь в цветы;
и тасует песок, и смывает следы...
Набегает волна, убегает волна,
зелена... Но читать не умеет она.
Я пишу Вам письмо...
Одиночество
Представляете: ночь
и пустой телефон-автомат,
дверь открыта и трубка
на полочке справа лежит.
А из трубки - гудки.
А кругом - нежилые дома.
И так тихо, что слышно
как лист упадая шуршит.
Нет, представьте себе:
телефон-автомат, поздний час;
дверь открыта... и трубка лежит,
а из трубки - гудки...
А кругом - тишина,
да такая, что даже свеча
не шелохнется,
только гудят на деревьях колки.
Ну, да, нет же! представьте себе,
черт возьми, - ночь, октябрь;
и пустой телефон-автомат,
и распахнута дверь.
И гнусят в черной трубке гудки,
длятся, душу когтят...
Да при этом еще
мрак кромешный и хищный как зверь.
Ну, увидьте же вы наконец
этот правильный ад:
в голом небе стальная луна
правит строгий режим;
черный город, безлюдье,
пустой телефон-автомат,
дверь открыта,
и трубка на полочке справа лежит...
Рождественский романс
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый Год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будут свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Когда ты умрешь
Когда ты умрешь -
будет месяц-февраль,
и старый фонарь
как брошь...
Когда ты умрешь -
будет хлад на Руси...
И месяц висит,
криворож.
Когда ты умрешь - будет вьюга мести
и ветер стонать в трубе...
Когда ты умрешь - станет дворник скрести
лопатой снег во дворе.
Когда ты умрешь - скажет спичка "ЧИРК!",
и вспыхнет шар на оси...
Когда ты умрешь - будет город в ночи,
и - Господи, упаси!...
Колыбельная
Зимний вечер лампу жжет,
день от ночи стережет.
Белый лист и желтый свет
отмывают мозг от бед.
Опуская пальцы рук,
словно в таз, в бесшумный круг,
отбеляя пальцы впрок
для десятка темных строк.
Лампа даст мне закурить,
буду щеки лампой брить
и стирать рубашку в ней
еженощно сотню дней.
Зимний вечер лампу жжет,
вены рук моих стрижет.
Зимний вечер лампу жжет.
На конюшне лошадь ржет.
Дорога домой
По глади стекла в балдахине Пьеро
взбирается сонная бабочка.
Толчок, остановка, пустынный перрон,
ночь, станция, тусклая лампочка.
Старик-инвалид, опершись на костыль
стоит, курит, делает паузы...
Угадываются во мраке кусты,
казармы, бараки, пакгаузы.
Так тихо, слыхать, как в соседнем купе
чирикнула спичка и брошена.
На здании вокзала начертано "Пэ -
четыреста тридцать" и прочая.
В прокуренном тамбуре абориген
сопит, пропитой и придурошный.
Качая фонарь в прокопчённой руке
идёт вдоль путей хмурый будочник.
И куришь, и стынешь, и слышен сверчок.
И кажется - все мы изгнанники.
Гудок, семафор, гром прицепа, толчок,
звякнул стакан в подстаканнике.
Мы сидим и пьем вино
Мы сидим и пьем вино
/ плохо разве? /
Ходит в голове павлин
/ нету краше! /
А за окнами - темно.
В небе - праздник:
там под звоны мандолин
месяц пляшет.
- Что ты смотришь на меня?
-...Вам добавить?...
- Скучно все, как не греши...
- Вы пролили...
- Ты в окно взгляни, поняв:
Красота ведь! -
Обронила ночь кувшин
черных лилий.
Гастелло любви
Я - Гастелло, я вылетел смело,
Я подлинный ас.
Самолетом владею умело,
Закон мой приказ.
Но на теле твоем кто-то сделал
Предательский пасс.
Мимо цели все бомбы летели,
Я рухну сейчас.
Я Гастелло любви слепой.
Самолет мой подбит тобой.
Он несется к тебе весь в огне,
Мне не свернуть, нет.
Я Гастелло любви, окей.
Самолет мой горит в пике.
Две секунды и "БОМ", но вдвоем
На воздух взлетим потом.
Я - Гастелло, в тебя не сумел я
Так точно попасть.
Хотел, не хотел я, труба мое дело.
Я вынужден пасть.
Держа на прицеле, ты просто смотрела,
Как падаю я.
Я - Гастелло, любви нет предела.
Прощайте, друзья...
Романс короля
- Памятью убитых, памятью всех,
если не забытых, так все ж без вех,
лежащих беззлобно - пусты уста,
без песенки надгробной, без креста.
Я то уж, наверно, ею не храним,
кто-нибудь манерно плачет по ним,
плачет, поминает землю в горсти,
меня проклинает, Господь, прости.
Нет мне изгнанья ни в рай, ни в ад,
долгое дознанье, кто виноват,
дело-то простое, гора костей,
Господи, не стоит судить людей.
Ежели ты выжил - садись на коня,
что-то было выше, выше меня,
я-то проезжаю вперед к огню,
я-то продолжаю свою войну.
Я проезжаю. В конце - одно.
Я-то продолжаю, не все ли равно,
все-то на свете в говне, в огне,
саксофоны смерти поют по мне.
Радость или злобу сотри с лица,
орлик мой орлик, крылья на груди,
Жизни и Смерти нет конца,
где-нибудь на свете лети, лети.
Гори, гори, моя звезда
Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.
Звезда любви волшебная,
Звезда давно минувших дней.
Ты будешь вечно незабвенная
В душе измученной моей.
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!
Свеча горела
Замешен вечер на золе, ночь околела.
Свеча горела на столе, свеча горела.
День выпроводить не сумел печаль-старушку.
Окурок в пепельнице тлел, пуская стружку.
Плыл перламутровый червяк, в окне чернело.
Осточертело все к чертям, осточертело.
Взыграв, уйти хотелось вон в ночь-балаганчик.
Молчал гнусавый телефон - о, вещий ларчик.
Дождь точно тысячи газет шуршал осенний.
Пальто висело на гвозде, пальто висело.
Замешан вечер на золе, ночь околела.
Свеча горела на столе, свеча горела.