|
|
* * * Я колымским просторам хочу посмотреть в глаза, Чтоб из глаз этих медленно выкатилась слеза, Чтоб тайга содрогнулась, чтоб гром прогремел вдали, На краю этой странной, страшной, невылеченной земли. Но земля невиновна, она ведь просто земля, И над ней небеса не кровавые слёзы льют. Мы её испохабили, грубой идеи для, Из числа тех идей, что в безумцах одних живут. Над рекой Колымой облака всё плывут, плывут, Пылью лагерной сизый горчит туман... А душа моя потому ещё на плаву, Что её теперь не берёт никакой обман. Я колымским просторам хочу посмотреть в глаза, Чтоб из глаз этих медленно выкатилась слеза, Чтоб тайга содрогнулась, чтоб гром прогремел вдали, На краю этой странной, прекрасной, невылеченной земли. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * Палачам послевоенного ГУЛАГа Кого убили на фронтах, Кого сгноили в лагерях, Кто голод не стерпел и страх Усталый! Но вы же целых десять лет Ещё гасили людям свет, То тут, то там гасили свет - Вам было мало... Какая ж, Родина, ты мать? Тебя и сукой не назвать - Ведь сука каждая Щенков своих спасала. А ты своим сулила смерть, И в лагерную круговерть, И в лагерную круговерть Сынов бросала. И всё же, время-то идёт, И снова утро настаёт, И солнце всё-таки встаёт - Всё честь по чести... Да, солнце всё-таки встаёт, Но память душу мне грызёт, И я иду на эшафот Со всеми вместе. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * "Облака плывут, облака..." А. Галич Над Нагаевской бухтою чайки кричат, Сухогруз отправляется в путь, Жизнь моя, ты, как ватник с чужого плеча, Не даёшь мне свободно вздохнуть. Город весь от макушки до пяток продут Магаданским тугим ветерком. Пусть года чередой за годами идут, В сердце горький по-прежнему ком. И пусть больше не стонут в бараках зэка́, Да и сами бараки все сгнили давно, Но над трассой колымской плывут облака, Им забыть, облакам, ничего не дано. Пусть далёко отсюда до солнечных стран, Только чайкам легко над волнами кружить. И пусть Маскою Скорби накрыт Магадан, Надо жить, надо жить, надо жить. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * Пароход хрипит, надрывается: Он увидел знакомый причал. Здесь душа с Колымою встречается, Грешным телом от боли крича. Ну, а в трюмах зэка́ под три тысячи, Вот такая большая семья, И у каждого третьего высечена В личном деле "пять-восемь" статья. Ну, здорово, тюрьма карантинная И дырявый, в заплатках, бушлат. Здравствуй, здравствуй, дорога недлинная, Что в подземный уводит нас ад. Здравствуй, здравствуй, пурга многодневная, Здравствуй, дикий трескучий мороз, Здравствуй, тачка с рудою железная, Я к твоим рукояткам примёрз. И не знаю я, сколько здесь выдержать Мне дано равнодушной судьбой, Знаю только, что ежели выдюжу, То, быть может, увижусь с тобой. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * По убиенным плачет колокол, Тоска смертельная в груди. О, Колыма, лежишь ты около И впереди, и позади. И горы золота добытые В твоих печальных кладовых Не стоят косточки убитого, Не стоят лозунгов пустых. Не стоят судеб искалеченных, Ни искорёженной земли... И Богу нам ответить нечего, Как мы позволить всё смогли? По убиенным плачет колокол, Верёвка крепкая в руке... О, Колыма, лежишь ты около И вдалеке, и вдалеке. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * Подо мною линза ледяная, Надо мною тонкий слой земли. Хорошо, не видишь ты, родная, Где уснул я от тебя вдали. Хорошо, что ничего не знаешь, Плохо, что надеешься и ждёшь, Видимо, судьба у нас такая, И её ты не перешибёшь. Ну, а мне навек глаза закрыла Плотная урановая мгла, От неё же никакая сила Защитить на свете не могла. Видимо, оставила удача Твоего любимого, прости... Вспомни обо мне, тихонько плача, Пожелай мне лёгкого пути. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * С Колымы нам деваться некуда, Это знают все вертухаи, Потому-то они так нехотя, Безразлично так наблюдают, Как мы корчимся в шахте угольной, Как кайлом ковыряем грунт. Знают гады, что с пайкой кукольной Никакой невозможен бунт. Но голодные, но покорные, Мы рванём однажды в побег. Пусть догонят нас псы позорные, Пусть повалят ногами в снег. Отобьют мои почки-печени, Кровью харкать придётся мне... Ну, товарищи, делать нечего - Я опять рискну по весне. Как сойдут снега с сопок каменных, Как поднимет стволы кедрач, Дёру дам я по старой памяти, Я на волю хочу, хоть плачь! И пусть пуля стальным сердечником Разорвет мне больную грудь, Той свободы воздух, конечно, мне Посчастливится всё же вдохнуть. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * Серафима, Катюша, и Ниночка - Звали так мою жену и двух дочек. Оборвались от сердца все ниточки В мрак холодный тюремной ночи. А следак всё листы мне подкидывал, Подпиши, грозил, подпиши, Всё выдумывал, всё разыгрывал, Невозможное для души. Не давал мне спать ни минуточки, Яркой лампой в лицо светил. "Мы с тобой тут не шутим шуточки" - Издевательски говорил. Мол, тебя уже сдали подельники, Мол, жена тебя и та предала. Вот такие в четверги понедельники, Вот такие в воскресенье дела. Подписал я, наконец, показания - Выжег душу электрический свет. Только боком вышло мне то признание: Десять лет мне лагерей, десять лет. И за то, и за другое, за третье: Мол, троцкист я, террорист и шпион. Ну, а далее - одни междометия, Только матерный безрадостный стон. Покатился колобком подконвойным я Через всю нашу большую страну... Сквозь морозную Сибирь, степи знойные, Искупать свою большую вину. Не увижу я тебя, Серафимушка, Веры нет, тому что гад наболтал, Вам, девчоночки, родные кровинушки, Не понять, за что отец пострадал. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * "Серпантинка", "Серпантинка", Ты - расстрельная тюрьма: Жизнь висит на паутинке, Оборвётся не сама. Бродит бешеный Гаранин Со стволом наготове́, Перепутаны все грани В его скудной голове. Он стреляет и стреляет, Хриплым голосом орёт, А кого не достреляет, Тех зачистит пулемёт. А Гаранин бьёт спокойно, Жмёт и жмёт на свой курок... Рраз - и ты уже покойник, И тебе не страшен срок. Где та рабская работа? Где твой мизерный паёк? Не твоя теперь забота, Кто за что к тебе жесток. Ничего уже не стоят Ни бравада, ни пальба, Пятьдесят восьмой статьёю Перечёркнута судьба. Закопать тебя глубоко - Не позволит мерзлота, Колыма лежит под боком, На сто вёрст вокруг пуста. Лишь в бараке кто-то бредит, Истощив остаток сил, Да голодные медведи Роют холмики могил. Тихо крутится пластинка, Остановится сама... "Серпантинка", "Серпантинка", Окаянная тюрьма. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * Тарахтит солярки нажравшийся мотор, Заглушает трактор выстрелы в упор. Не услышит смертник крика своего, Это "Серпантинки" дивное танго́. Вот и сани с верхом полны мертвецов. Ехать недалёко - ров уже готов. А когда заполнят ров тот до конца, Верхнего присыплют землицей мертвеца. Много ли их, мало, кто теперь сочтёт, Кто по ним молитву последнюю прочтёт? Как им, бедолагам, там, в могильной тьме? Да, поди, не хуже, чем здесь на Колыме. И над этим рвом ни звезды, ни креста, Никакой таблички - одна пустота, Никакой таблички - одна пустота, Да разносит эхо: трата-та-та-та. Тарахтит солярки нажравшийся мотор, Заглушает трактор выстрелы в упор, Не услышит смертник крика своего: Это "Серпантинки" страшное танго́. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
* * * Туман, туман, кругом туман, Его и ветром не разгонишь, Средь сопок дремлет Магадан В тяжёлой золотой короне. Здесь столько долгих, страшных лет Людские судьбы в пыль стирались, Здесь кости мамонтов в земле С костьми замученных смешались. Здесь сердце, сжатое судьбой, Об ватник серый глухо билось, Здесь слово страшное "Дальстрой" Ещё не всеми позабылось. Но вот развеется туман, И станет мир сине-зелёным, И ты увидишь: Магадан - Теперь и город для влюблённых. И юность новая пройдёт По этим улочкам горбатым, И время песенку споёт, О том, что жизнь - не виновата. МИХАИЛ КУКУЛЕВИЧ
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |