|
|
* * * Блаженно живу. Открываю окно - И веет прохлада. Читать не читаю, а так - не темно, И лампы не надо. Родные на даче. Сижу у стола В безлюдной квартире. Как ткань золотая сквозит полумгла, Легчайшая в мире! Листвы шелестенье. Звонить никому Не надо. И поздно. Любовь вспоминается, сам не пойму, Спокойно, бесслёзно. Ночная работа за тесным столом, И даже безделье, И локоть затекший, и блеск за окном - Какое веселье! (15 июня 1968? Приметы. Л.: Советский писатель, 1969) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Бог семейных удовольствий, Мирных сценок и торжеств, Ты, как сторож в садоводстве, Стар и добр среди божеств. Поручил ты мне младенца, Подарил ты мне жену, Стол, и стул, и полотенце, И ночную тишину. Но голландского покроя Мастерство и благодать Не дают тебе покоя И мешают рисовать. Так как знаем деньгам цену, Ты рисуешь нас в трудах, А в уме лелеешь сцену В развлеченьях и цветах. Ты бокал суешь мне в руку, Ты на стол швыряешь дичь И сажаешь нас по кругу, И не можешь нас постичь! Мы и впрямь к столу присядем, Лишь тебя не убедим, Тихо мальчика погладим, Друг на друга поглядим. 23 сент. 1963 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Человек привыкает Ко всему, ко всему. Что ни год получает По письму, по письму. Это в белом конверте Ему пишет зима. Обещанье бессмертья - Содержанье письма. Как красив её почерк! Не сказать никому. Он читает листочек И не верит ему. Зимним холодом дышит У реки, у пруда. И в ответ ей не пишет Никогда, никогда. (ночь с 14 на 15 февр. 1970) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Декабрьским утром чёрно-синим Тепло домашнее покинем И выйдем молча на мороз. Киоск фанерный льдом зарос, Уходит в небо пар отвесный, Деревья бьёт сырая дрожь, И ты не дремлешь, друг прелестный, А щёки варежкою трёшь. Шёл ночью снег. Скребут скребками. Бегут кто тише, кто быстрей. В слезах, под тёплыми платками, Проносят сонных малышей. Как не похожи на прогулки Такие выходы к реке! Мы дрогнем в тёмном переулке На ленинградском сквозняке. И я усилием привычным Вернуть стараюсь красоту Домам, и скверам безразличным, И пешеходу на мосту. И пропускаю свой автобус, И замерзаю, весь в снегу, Но жить, покуда этот фокус Мне не удался, не могу. 3 февр. 1965 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Дети в поезде топают по коридору, Или входят в чужие купе без разбору, Или, с полки упав, слава богу, что с нижней, Не проснувшись, полночи на коврике спят; Плачут, просят купить абрикосы им, вишни; Лижут скобы, крючки, все железки подряд; Пятилетняя девочка в клетчатой юбке Мне старалась понравиться, вся извелась, Извиваясь, но дядя не шёл на уступки, Книгой от приставаний её заслонясь, А поддался бы, дрогнул - и всё: до Тамбова, Где на дождь, наконец, выходила семья, Должен был бы подмигивать снова и снова... Там, в Тамбове, будь умницей, радость моя! Дети в поезде хнычут, смеются, томятся, Знать не знают, куда и зачем их везут; Блики, отблески, пыльные протуберанцы, Свет, и тень, и еловый в окне изумруд; Но какой-нибудь мальчик не хнычет, не скачет, Не елозит, не виснет на ручках, как все, Только смотрит, к стеклу прижимая горячий Лоб, на холмы и долы в их жаркой красе! 1 февр. 2000 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Друг, наудачу рифму твержу, взгляда не прячу, прямо гляжу. Далей не вижу, вижу, как все, дерево, крышу, дождь на шоссе. Видишь ли, осень вроде лото: может быть, восемь, может быть, сто. Может быть, почта. Может быть, друг. Может быть, то, что выпадет вдруг. Кто нам помашет? Кто позвонит? Кто нам расскажет, что нам грозит? Мне и стихи-то дороги тем, что не раскрыто всё в них и всем, что через строчку можно попасть в Суйду, в Опочку, в лётную часть. Может быть, тем и жизнь хороша, что не система в ней, а душа. Нынче придавит, завтра прильнёт, а послезавтра к сердцу прижмёт. 10 ноября 1967 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * - Это песенка Шуберта, - ты сказала. Я всегда её пел, но не знал, откуда. С нею, кажется, можно начать сначала Жизнь, уж очень похожа она на чудо! Что-то про соловья и унылый в роще Звук, немецкая роща - и звук унылый. Песня тем нам милей, чем слова в ней проще, А без слов ещё лучше, - с нездешней силой! Я всегда её пел, обходясь без смысла И слова безнадежно перевирая. Тьма ночная немецкая в ней нависла, А печаль в ней воистину неземная. А потом забывал её лет на десять. А потом вновь откуда-то возникала, Умудряясь дубовую тень развесить Надо мной, соблазняя начать сначала. (11 июля 1998, Вырица) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Игорю Кузьмичёву Этот дачный вокзал и домишки - Вроде детской железной игрушки, Где автобусы ходят, как мышки, По восьмёрке, чертя завитушки, Днём и вечером без передышки, Средь редеющих рощиц мелькая, И кружится листок, залетая На дорогу из Павловска в Пушкин. Этот вкрадчивый бег электрички По холмам, по мостам, по мосточкам, Эти знаки, таблицы, таблички, Нарисованный домик с дымочком, Эти дальних гудков переклички, Эти липы, чьи купы кудрявы, - Вроде детской железной забавы, Но с прилипшим к вагону листочком. Меж разбросанных грабель и грядок, Вдоль вокзального дымного свода Шелестит заведённый порядок, Лет на тысячу хватит завода. Растворяй известковый осадок Расстояньем, морозным дыханьем Или, хочешь, займись расписаньем: Как дожить до счастливого года? 1-3 окт. 1966 (Прямая речь. Л.: Лениздат, 1975) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
ЭТОТ ВЕЧЕР СВОБОДНЫЙ Т. Этот вечер свободный Можно так провести: За туманный Обводный Невзначай забрести Иль взойти беззаботней, Чем гуляка ночной, По податливым сходням На кораблик речной. В этот вечер свободный Можно съёжиться, чтоб Холодок мимолётный По спине и озноб, Ощутить это чудо, Как вино винодел, За того, кто отсюда Раньше нас отлетел. Наконец, этот вечер Можно так провести: За бутылкой, беспечно, Одному, взаперти. В благородной манере, Как велел Корнуолл, Пить за здравие Мери, Ставя кубок на стол. 9 февраля 1966 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Гряда, которую с тех пор назвать летучей Мы рады, в сумерках редеет ради нас, Стихи запомнивших, и стать не смеет тучей. Струится свет колючий Звёзд, мироздания расцветивших каркас. Стихи воздействуют примерно той же силой И то же значат для меня, Что для молящегося "Господи, помилуй". Огонь и есть огонь, и вряд ли за могилой Отличен тот огонь от этого огня. 14 дек. 1999 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
Я скажу тебе, где хорошо: хорошо в Амстердаме. Цеховые дома его узкие волноподобны. Я усилие сделал, чтоб вспомнить их: над головами Их лепные коньки белогривые море способны Заменить, на картине кипящее в буковой раме Золочёной, - видения наши горьки и подробны. Вспомнить что-нибудь трудно, труднее всего - по желанью. Упирается память: ей, видишь ли, проще в засаде Поджидать нас, пугая то Вишерой вдруг, то Любанью - Почему её вспомнил сейчас, объясни, бога ради! Дует ветер с Невы, тополя прижимаются к зданью. Я скажу тебе, где хорошо: хорошо в Ленинграде. Я скажу тебе, где хорошо: хорошо, где нас нету. В Амстердаме поэтому лучше всего: у канала Мы не бродим, не топчемся, не покупаем газету, Не стремимся узнать из неё: что бы нас доконало? Я стоял над водой - всё равно, что заглядывал в Лету. В Амстердаме нас нет - там и горе бы нас не достало. Я скажу тебе, где хорошо: хорошо, где нам плохо. Хорошо, где, к тебе поднимаясь навстречу с дивана, Произносят такие слова, как "страна" и "эпоха", И не стыдно тому, кто их вслух произносит, не странно, И всерьёз отвечая на них, не боишься подвоха, И болят они, как нанесённая в юности рана. (1 августа 1989, Вырица) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Каморка лифта тащится, как бы везёт в гору, Скрипя; в сравненье с теми, кто живёт низко, Я - горец; стадо коз мне завести впору, Пасти над краем пропасти их, не боясь риска. Когда Катулл во Фригию попал в свите Наместника, он видеть мог пейзаж вроде Того, что мы в окошечко с тобой видим. Скалистый мрачный срез; очнись: сейчас сходим. Французский ключ вставляется в замок просто. Но знаешь, иногда мне жизнь моя странной И непривычной кажется: в её гнёзда И щели не попасть боюсь, как тот пьяный. Жизнь тесная, крутая, но другой - нету. Какая есть, такую и любить будем. Откроем дверь, зажмуримся. Любовь к свету, Должно быть, в прежней жизни внушена людям. Не знаю, кто печалится, а я - весел. О, лишь бы за окном синел родной город! Душа намного старше этих стен, кресел, Комода - века два ему, он так молод! (Душа намного старше этих стен, кресел, Комода - века два ему, он так молод! Не знаю, кто печалится, а я - весел. О, лишь бы за окном синел родной город!) 4 янв. 1985 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Мы-то знаем с тобою, какие цветы Всех милей и нежней, как у тихой воды, К ним склонясь, теребила их ты. Мы-то знаем с тобою, какая вода Ниоткуда всех тише течёт в никуда, Под быками какого моста. Мы-то знаем с тобою, какие слова Значат больше, чем все золотые права, Как мягка на откосе трава. И как глупость, нахмурясь над лучшей строкой, Ничего не поймёт, - мы-то знаем с тобой, - Будет требовать мысли прямой. Мы-то знаем с тобою, в каких дураках Ходит ум в самых лучших, горячих стихах, Как он сеном и мятой пропах. Мы-то знаем с тобою средь многих помех, И забот, и тенет, кто любимее всех, Сомневаться нам было бы грех. Мы-то знаем с тобою, кто лучший поэт, Но пока не прошло ста и более лет, Никому не расскажем. Секрет! 27 июля 1988 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
В ПОЕЗДЕ Не в силах мне помочь, летя за мною следом, пронизывая ночь дождя холодным светом, он плачет надо мной, дымясь среди обочин, и стёкол ряд двойной, как стёганка, прострочен. Так плачет только он в сырой ночи без края, цепляясь за вагон, с запинкой, призывая на помощь небеса, листая наш словарик, и каждая слеза - как маленький фонарик. Он плачет надо мной, блестящий дождь глотая, любовь мою бедой, виной своей считая, твердя: "Прости, не плачь", ― и сам в пылу внушенья, как сердобольный врач, нуждаясь в утешенье. Он плачет потому, что нет конца мученью, что я кажусь ему безжизненною тенью; как с этой стороны стекла, где ссохлась муха, глаза мои темны, в них холодно и сухо. 5 июля 1966 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Нет дороги иной для уставшей от бедствий страны, Как пойти, торопясь, по пути рассудительных стран. Все другие дороги безумны, бездомны, страшны, - Так я думаю, с книгой садясь на диван. Рассужденья разумны мои - потому не верны. И за доводом лезть надо в самый глубокий карман. А в глубоком кармане, внутри пиджака, на груди - Роковая записочка, скомканный, смятый листок, И слова полустёртые неразличимы почти, И читать надо тоже не прямо её - между строк: Будь что будет, а будет у нас впереди То, чего ни поэт, ни философ не знает, ни Бог. Каждый раз выбирает Россия такие пути, Что пугается Запад, лицо закрывает Восток. 4 февраля 1991 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
НОЧНОЙ ДОЗОР На рассвете тих и странен Городской ночной дозор. Хорошо! Никто не ранен. И служебный близок двор. Голубые тени башен. Тяжесть ружей на плече. Город виден и нестрашен. Не такой, как при свече. Мимо вывески сапожной, Мимо старой каланчи, Мимо шторки ненадёжной, Пропускающей лучи. "Кто он, знахарь иль картёжник, Что не гасит ночью свет?" - "Капитан мой! То художник. И, клянусь, чуднее нет. Никогда не знаешь сразу, Что он выберет сейчас: То ли окорок и вазу, То ли дерево и нас. Не поймёшь, по правде, даже, Рассмотрев со всех сторон, То ли мы - ночная стража В этих стенах, то ли он". 12 сент. 1964 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
НОЧНОЙ ПАРАД Я смотр назначаю вещам и понятьям, Друзьям и подругам, их лицам и платьям, Ладонь прижимая к глазам, Плащу, и перчаткам, и шляпе в передней, Прохладной и бодрой бессоннице летней, Чужим голосам. Я смотр назначаю гостям перелётным, Пернатым и перистым, в небе холодном, И всем кораблям на Неве. Буксир, как Орфей, и блестят на нём блики, Две баржи за ним, словно две Эвридики. Зачем ему две? Приятелей давних спешит вереница: Кто к полке подходит, кто в кресло садится, И умерший дверь отворил, Его ненадолго сюда отпустили, Неправда, не мы его вовсе забыли, А он нас - забыл! Проходят сады, как войска на параде, Весёлые, в летнем зелёном наряде, И тополь, и дуб-молодец, Кленовый листок, задевающий темя, Любимый роман, возвращающий время, Елагин дворец. И музыка, музыка, та, за которой Не стыдно заплакать, как в детстве за шторой, Берётся меня утешать. Проходит ремонтный завод с корпусами, Проходит строка у меня пред глазами - Лишь сесть записать. Купавок в стакане букетик цыплячий, Жена моя с сыном на вырицкой даче, Оставленный ею браслет, Последняя часть неотложной работы, Ночной ветерок, ощущенье свободы, Не много ли? Нет. Кому объяснить, для чего на примете Держу и вино, и сучок на паркете, И зыбкую невскую прыть, Какую тоску, шелестящую рядом, Я призрачным этим полночным парадом Хочу заслонить? 9 марта 1972 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Ну прощай, прощай до завтра, Послезавтра, до зимы. Ну прощай, прощай до марта. Зиму порознь встретим мы. Порознь встретим и проводим. Ну прощай до лучших дней. До весны. Глаза отводим. До весны. Ещё поздней. Ну прощай, прощай до лета. Что ж перчатку теребить? Ну прощай до как-то, где-то, До когда-то, может быть. Что ж тянуть, стоять в передней, Да и можно ль быть точней? До черты прощай последней, До смертельной. И за ней. 23 октября 1970 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * О слава, ты так же прошла за дождями, Как западный фильм, не увиденный нами, Как в парк повернувший последний трамвай, - Уже и не надо. Не стоит. Прощай! Сломалась в дороге твоя колесница, На юг улетела последняя птица, Последний ушёл из Невы теплоход. Я вышел на Мойку: зима настаёт. Нас больше не мучит желание славы, Другие у нас представленья и нравы, И милая спит, и в ночной тишине Пусть ей не мешает молва обо мне. Снежок выпадает на город туманный. Замерз на афише концерт фортепьянный. Пружины дверной глуховатый щелчок. Последняя рифма стучится в висок. Простимся без слов, односложно и сухо. И музыка медленно выйдет из слуха, Как после купанья вода из ушей, Как маленький, тёплый, щекотный ручей. 7 марта 1972 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * По рощам блаженных, по влажным зелёным холмам. За милою тенью, тебя поджидающей там. Прекрасную руку сжимая в своей что есть сил. Ах, с самого детства никто тебя так не водил! По рощам блаженных, по волнообразным, густым, Расчёсанным травам - лишь в детстве ступал по таким! Никто не стрижёт, не сажает их - сами растут. За милою тенью. - "Куда мы?" - "Не бойся. Нас ждут". Монтрей или Кембридж? Кому что припомнить дано. Я ахну, я всхлипну, я вспомню деревню Межно, Куда с детским садом в три года меня привезли, - С тех пор я не видел нежней и блаженней земли. По рощам блаженных, предчувствуя жизнь впереди Такую родную, как эти грибные дожди, Такую большую - не меньше, чем та, что была. И мята, и мёд, и, наверное, горе и мгла. 30-31 мая 1981 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Поезд скорость набирал, Затихал и спотыкался, И стучать переставал... Как сова, бесшумно мчался И опять, опять, опять С ритма верного сбивался, Тормозил и подвывал... Словно в чём-то сомневался, Темп старался подобрать Тот единственный, который Позволял бы без забот Так идти, как дождь за шторой, Зарядив, всю ночь идёт. Поезд скорость набирал, Рифмовал одни глаголы, Словно кто-то умирал От любви: один тяжёлый Способ был его спасти - Это мчаться, мчаться, мчаться... Чтоб к подушке мог прижаться В полуночном забытьи... Поезд скорость набирал, Стольких гибелей свидетель, Всю-то ночь он уверял, Что никто, никто на свете От любви не умирал. 11 мая 1970 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Показалось, что горе прошло И узлы развязались тугие. Как-то больше воды утекло В этот год, чем в другие. Столько дел надо было кончать, И погода с утра моросила. Так что стал я тебя забывать, Как сама ты просила. Дождик шёл и смывал, и смывал Безнадежные те отношенья. Раньше в памяти этот провал Называли: забвенье. Лишь бы кончилось, лишь бы не жгло, Как бы ни называлось. Показалось, что горе прошло. Не прошло. Показалось. (31 июля, 1 авг., 20 авг. 1971, Вырица) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
ПРОЩАНИЕ С ВЕКОМ А. Арьеву Уходя, уходи, - это веку Было сказано, как человеку: Слишком сумрачен был и тяжёл. В нишу. В справочник. В библиотеку. Потоптался чуть-чуть - и ушёл. Мы расстались спокойно и сухо. Так, как будто ни слуха ни духа От него нам не надо: зачем? Ожила прошлогодняя муха И летает, довольная всем. Девятнадцатый был благосклонным К кабинетным мечтам полусонным И менял, как перчатки, мечты. Восемнадцатый был просвещённым, Верил в разум хотя бы, а ты? Посмотри на себя, на плохого, Коммуниста, фашиста сплошного, В лучшем случае - авангардист. Разве мама любила такого? Прошлогодний, коричневый лист. Всё же мне его жаль, с его шагом Твёрдокаменным, светом и мраком. Разве я в нём не жил, не любил? Разве он не явился под знаком Огнедышащих версий и сил? С Шостаковичем и Пастернаком И припухлостью братских могил... 22 окт. - 6 ноября 2001 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
РАЗГОВОР Мне звонят, говорят: - Как живёте? - Сын в детсаде. Жена на работе. Вот сижу, завернувшись в халат. Дум не думаю. Жду: позвонят. А у вас что? Содом? Суматоха? - И у нас, - отвечает, - неплохо. Муж уехал. - Куда? - На восток. Вот сижу, завернувшись в платок. - Что-то нынче и вправду не топят. Или топливо к празднику копят? Ну и мрак среди белого дня! Что-то нынче нашло на меня. - И на нас, - отвечает, - находит. То ли жизнь, в самом деле, проходит, То ли что... Я б зашла... да потом Будет плохо. - Спасибо на том. 25 сент. 1967 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Снег подлетает к ночному окну, Вьюга дымится. Как мы с тобой угадали страну, Где нам родиться! Вьюжная. Ватная. Снежная вся. Давит на плечи. Но и представить другую нельзя Шубу, полегче. Гоголь из Рима нам пишет письмо, Как виноватый. Бритвой почтовое смотрит клеймо Продолговатой. Но и представить другое нельзя Поле, поуже. Доблести, подлости, горе, семья, Зимы и дружбы. И англичанин, что к нам заходил, Строгий, как вымпел, Не понимал ничего, говорил Глупости, выпив. Как на дитя, мы тогда на него С грустью смотрели. И доставали плеча твоего Крылья метели. 26 янв. 1970 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
СОН Я ли свой не знаю город? Дождь пошёл. Я поднял ворот. Сел в трамвай полупустой. От дороги Турухтанной По Кронштадтской... вид туманный... Стачек, Трефолева... стой! Как по плоскости наклонной, Мимо тёмной Оборонной. Всё смешалось... не понять... Вдруг трамвай свернул куда-то, Мост, канал, большого сада Темень, мост, канал опять. Ничего не понимаю! Слева тучу обгоняю, Справа в тень её вхожу, Вижу пасмурную воду, Зелень, тёмную с исподу, Возвращаюсь и кружу. ........................... Этот сад меня пугает, Этот мост не так мелькает, И вода не так бежит, И трамвайный бег бесстрастный Приобрёл уклон опасный, И рука моя дрожит. Вид у нас какой-то сирый. Где другие пассажиры? Было ж несколько старух! Никого в трамвае нету. Мы похожи на комету, И вожатый слеп и глух. Вровень с нами мчатся рядом Все, кому мы были рады В прежней жизни дорогой. Блещут слёзы их живые, Словно капли дождевые. Плачут, машут нам рукой. Им не видно за дождями, Сколько встало между нами Улиц, улочек и рек. Так привозят в парк трамвайный Не заснувшего случайно, А уснувшего навек. (18 окт. 1969 - 1 дек. 1970) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Спасибо мастеру краснофигурных ваз, Ничто не страшно нам, покуда чудо это, Из хрупкой Аттики дошедшее до нас, Ещё пленительней, чем если б с того света, Ничто не страшно нам, покуда чёрный мрак И эти розовые, смуглые фигурки Так сочетаются, и каждый полунаг, И, обожжённые, играют с нами в жмурки. Что этот юноша кричит из тьмы густой? Привстав, на ласточку показывает ближним. И старший друг его, с курчавой бородой, Смеётся: "Ласточка и впрямь, клянусь всевышним!" Он со скамеечки чуть не упал складной, Так развернулся вслед за гостьей с расщеплённым Хвостом. А мальчик рад поздравить их с весной! Ничто не страшно нам, от них столь удалённым. Истлели, выдохлись, совсем сошли на нет, А всё же ласточку к нам снарядить сумели. Сквозь эрмитажное окно весенний свет В зал пробивается, как в погреб, еле-еле. Нас так на севере бодрит её прилёт, На хмуром севере, где тучами закрыта Даль, где поддерживать атланты небосвод Из сердобольского поставлены гранита. (31 янв.- 4 февр. 1979) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Старость тем хороша, что не надо ходить к гадалке: Жизни мало осталось, и эти остатки жалки, А насчет белой лошади, белых мужчин, голов - Я не знаю, как нам относиться к мадам Кирхгоф. Нагадала-таки эта немка в слепом усердье Смерть ему в тридцать семь: если же не случится смерти, Проживешь ещё долго, - был выбор, был выход, был! Да не вынес, не выдержал, - жаркая кровь - вспылил! Что-то есть, друг Горацио, что мудрецам неясно. Жизнь ужасна, прекрасна, а смерть небесам причастна И просматривается гадалкой в окрестной мгле. Небеса что-то знают заранее о земле. Что-то знают. Как пламенный полог, горят над нею, Опекают свою задачу, следят затею, Снисходительны к немке, смешной проводнице зла, Ей подбрасывая крошки со своего стола. Мне смириться с такой постановкой вопроса трудно. Жить воистину страшно, печально на свете, чудно, Гаснут зимние звезды, и в девять часов утра Суеверье томит - веры сумрачная сестра. 7 февр. 1999 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Ты - моя любимая цензура! Что тебе не нравится, то плохо. Мы с тобой решили: проза - дура, Молодец - стих, если без подвоха. Посмотри: Державин на портрете В орденах и лентах, как Суворов, И обидчивы они, как дети, И дружны, и вспыльчивы, как порох. Не одобришь ты стихотворенье, Или в нём не ту расслышишь ноту, Или скажешь: наше окруженье Не поймёт его, - зачем заботу Доставлять ненужную, обиду? Я согласен: дело наживное. Огорчится курочка для виду, Но снесёт яичко золотое. Завтра, завтра я оригинален Буду, бодр - и с пышных райских хоров Улыбнётся важный мне Державин, Усмехнётся маленький Суворов. 28 дек. 1997 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
Ты ведешь меня тайным путём, Мне невнятным, но ясным тебе, Что казалось смертельным узлом, Развязалось само по себе, Даже то, что саднит до сих пор, В чём Ты так мне и не уступил, Постепенно сложилось в узор, Что теперь для меня проступил. Навсегда устарел разговор Об избранничестве и судьбе. Как служебный уныл коридор, Как привычно движенье в толпе, Но какие чудовища вслед Мне, когда оглянусь я назад, Выгнув спины, из прожитых лет Примирённо и льстиво глядят! Там стоит приблатнённая голь И богемная пьяная рать, Можно к тряпкам приникнуть, как моль, Можно так, на гитаре играть Или взять переехать в Москву, Для того нам друзья и даны, Чтобы жизней пять-шесть наяву Пережить, злоключенья и сны. А на улице звёзды горят, Зацепившись в щелях тополей, И печальный, внимательный взгляд Провожает меня из гостей, И я думаю: сколько людей, Столько, видимо, тайных путей, Надо лишь путеводную нить Не натягивать, не теребить. 1966 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Верю я в Бога или не верю в бога, Знает об этом вырицкая дорога, Знает об этом ночная волна в Крыму, Был я открыт или был я закрыт ему. А с прописной я пишу или строчной буквы Имя его, если бы спохватились вдруг вы, Вам это важно, Ему это всё равно. Знает звезда, залетающая в окно. Книга раскрытая знает, журнальный столик. Не огорчайся, дружок, не грусти, соколик. Кое-что произошло за пять тысяч лет. Поизносился вопрос, и поблёк ответ. И вообще это частное дело, точно. И не стоячей воде, а воде проточной Душу бы я уподобил: бежит вода, Нет, - говорит в тени, а на солнце - да! (8 авг. 1998, Вырица) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Вижу, вижу спозаранку Устремлённые в Неву И Обводный, и Фонтанку, И похожую на склянку Речку Кронверку во рву. И каналов без уздечки Вижу утреннюю прыть, Их названья на дощечке, И смертельной Чёрной речки Ускользающую нить. Слышу, слышу вздох неловкий, Плач по жизни прожитой, Вижу Екатерингофки Блики, отблески, подковки, Жирный отсвет нефтяной. Вижу серого оттенка Мойку, женщину и зонт, Крюков, лезущий на стенку, Пряжку, Карповку, Смоленку, Стикс, Коцит и Ахеронт. 11 марта 1967 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
ВМЕСТО СТАТЬИ О ВЯЗЕМСКОМ Я написать о Вяземском хотел, Как мрачно исподлобья он глядел, Точнее, о его последнем цикле. Он жить устал, он прозябать хотел. Друзья уснули, он осиротел; Те умерли вдали, а те погибли. С утра надев свой клетчатый халат, Сидел он в кресле, рифмы невпопад Дразнить его под занавес являлись. Он видел: смерть откладывает срок. Вздыхал над ним злопамятливый Бог, И музы, приходя, его боялись. Я написать о Вяземском хотел, О том, как в старом кресле он сидел, Без сил, задув свечу, на пару с нею. Какие тени в складках залегли, Каким поэтом мы пренебрегли, Забыв его, но чувствую: мрачнею. В стихах своих он сам к себе жесток, Сочувствия не ищет, как листок, Что корчится под снегом, леденея. Я написать о Вяземском хотел, Ещё не начал, тут же охладел Не к Вяземскому, а к самой затее. Он сам себе забвенье предсказал, И кажется, что зла себе желал И медленно сживал себя со свету В такую тьму, где слова не прочесть. И шепчет мне: оставим всё как есть. Оставим всё как есть: как будто нету. (ночь с 11 на 12 февр. 1970) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Вот и приснилась мне. Здравствуй, милая! Тщетно я пробовал, сны насилуя. Вызвать твой образ: не получалось. Кто мне не снился! Живые, мёртвые, Вогнуто-выпуклые, полустёртые, Даже Елена щеки касалась. Только когда завалил работою Дни, и завесил сырой погодою Окна, и сердце моё рассталось С вечным круженьем над местом гибели Счастья, и Стикс потемнел от прибыли - С чёрного хода ко мне прокралась. Вот мы и встретились. С укоризною Смотришь на жизнь мою ненавистную. Это не ты, это я - с укором. Хочешь, умру? Узелок развяжется. Плачу? Иль это во сне нам кажется? Жёсткий платочек свой спрячь с узором. Сами себе не прощаем слабости. В счастье есть приторный привкус сладости. Нам же любовного стыдно вздоха. Ветер взбивает листву без устали. Я ни с одною себя не чувствовал Так хорошо, как с тобой: так плохо. 5 июня 1974 (Прямая речь. Л.: Лениздат, 1975) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
Взметнутся голуби гирляндой чёрных нот. Как почерк осени на пушкинский похож! Сквозит, спохватишься и силы соберёшь. Ты старше Моцарта, и Пушкина вот-вот Переживёшь. Друзья гармонии, смахнув рукой со лба Усталость мертвую, принять беспечный вид С утра стараются, и всё равно судьба Скупа, слепа, К ним беспощадная, зато тебя щадит. О, ты-то выживешь! Залечишь - и пройдёт. С твоею мрачностью! Без слёз, гордясь собой, Что сух, как лёд. А эта пауза, а этот перебой - Завалит листьями и снегом заметёт. С твоею тяжестью! Сырые облака По небу тянутся, как траурный обоз, Через века. Вот маска с мёртвого, вот белая рука - Ничто не сгладилось, ничто не разошлось. Они не вынесли, им не понятно, как Живём до старости, справляемся с тоской, Долгами, нервами и ворохом бумаг... Музейный узенький рассматриваем фрак, Лорнет двойной. Глядим во тьму. Земля просторная, но места нет на ней Ни взмаху лёгкому, ни быстрому письму. И всё ж в присутствии их маленьких теней Не так мучительно, не знаю почему. 9-11 мая 1974 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
* * * Запиши на всякий случай Телефонный номер Блока: Шесть - двенадцать - два нуля. Тьма ль подступит грозной тучей, Сердцу ль станет одиноко, Злой покажется земля. Хорошо - и слава богу, И хватает утешений Дружеских и стиховых, И стареем понемногу Мы, ценители мгновений Чудных, странных, никаких. Пусть мелькают страны, лица, Нас и Фет вполне устроить Может, лиственная тень, Но... кто знает, что случится? Зря не будем беспокоить. Так сказать, на чёрный день. 11 ноября 1992 АЛЕКСАНДР КУШНЕР
Жить в городе другом - как бы не жить. При жизни смерть дана, зовётся - расстоянье. Не торопи меня. Мне некуда спешить. Летит вагон во тьму. О, смерти нарастанье! Какое мне письмо докажет: ты жива? Мне кажется, что ты во мраке таешь, таешь. Беспомощен привет, бессмысленны слова. Тебя в разлуке нет, при встрече - оживаешь. Гремят в промозглой мгле бетонные мосты. О ком я так томлюсь, в тоске ломая спички? Теперь любой пустяк действительней, чем ты: На столике стакан, на лётчике петлички. На свете, где и так всё держится едва, На ниточке висит, цепляется, вот рухнет, Кто сделал, чтобы ты жива и нежива Была, как тот огонь: то вспыхнет, то потухнет? (19 августа 1963, Вырица) АЛЕКСАНДР КУШНЕР
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |