А ПОТОМ ПРИОДИЛА ОНА... "
А потом приходила она -
танцевала на мёртвой листве.
И поил её - о, до пьяна -
нищий дождь. И мерещилось мне,
что, танцуя, поёт она. Но
слов не мог разобрать. Закусив
губы, тупо смотрел за окно,
чтоб однажды на этот мотив
положить нашу грубую речь.
Ах, друзья, если б знал те слова...
Дождь смывал её волосы с плеч
её хрупких. Шумела листва.
1995
АНГЕЛ, ЛИЦО ОЗАРИВ...
Ангел, лицо озарив, зажёг
маленький огонёк,
лампу мощностью в десять ватт -
и полетел назад.
Спят инженеры, банкиры спят.
Даже менты, и те -
разве уместно ловить ребят
в эдакой темноте?
Разве позволит чертить чертёж
эдакий тусклый свет?
Только убийца готовит нож.
Только не спит поэт:
рцы слово твердо укъ ферт.
Ночь, как любовь, чиста.
Три составляющих жизни: смерть,
поэзия и звезда.
1996
БЛАГОДАРЮ ЗА ВСЁ...
Благодарю за всё. За тишину.
За свет звезды, что спорит с темнотою.
Благодарю за сына, за жену.
За музыку блатную за стеною.
За то благодарю, что скверный гость,
я всё-таки довольно сносно встречен -
и для плаща в прихожей вбили гвоздь,
и целый мир взвалили мне на плечи.
Благодарю за детские стихи.
Не за вниманье вовсе, за терпенье.
За осень. За ненастье. За грехи.
За неземное это сожаленье.
За бога и за ангелов его.
За то, что сердце верит, разум знает.
Благодарю за то, что ничего
подобного на свете не бывает.
За всё, за всё. За то, что не могу,
чужое горе помня, жить красиво.
Я перед жизнью в тягостном долгу,
и только смерть щедра и молчалива.
За всё, за всё. За мутную зарю.
За хлеб. За соль. Тепло родного крова.
За то, что я вас всех благодарю,
за то, что вы не слышите ни слова.
ДАВАЙ, СТУЧИ, МОЯ МАШИНКА...
Давай, стучи, моя машинка,
неси, старуха, всякий вздор,
о нашем прошлом без запинки,
не умолкая, тараторь.
Колись давай, моя подруга,
тебе, пожалуй, сотня лет,
прошла через какие руки,
чей украшала кабинет?
Торговца, сыщика, чекиста?
Ведь очень даже может быть,
отнюдь не всё с тобою чисто,
и страшных пятен не отмыть.
Покуда литеры стучали,
каретка сонная плыла,
в полупустом полуподвале
вершились тёмные дела.
Тень на стене чернее сажи
росла и уменьшалась вновь,
не перешагивая даже
через запёкшуюся кровь.
И шла по мраморному маршу
под освещеньем в тыщу ватт
заплаканная секретарша,
ломая горький шоколад.
МОЛОДОСТЬ МНЕ МНОГО ОБЕЩАЛА...
Молодость мне много обещала,
было мне когда-то двадцать лет.
Это было самое начало,
я был глуп, и это не секрет.
Мне тогда хотелось быть поэтом,
но уже не очень, потому,
что не заработаешь на этом
и цветов не купишь никому.
Вот и стал я горным инженером,
получил с отличием диплом.
Не ходить мне по осенним скверам,
виршей не записывать в альбом.
В голубом от дыма ресторане
слушать голубого скрипача,
денежки отсчитывать в кармане,
развернув огромные плеча.
Так не вышло из меня поэта
и уже не выйдет никогда.
Господа, что скажете на это?
Молча пьют и плачут господа.
Пьют и плачут, девок обнимают,
снова пьют и всё-таки молчат,
головой тонически качают,
матом силлабически кричат.
1997
МУЗЫКА
Что ж, и я нашел однажды -
в этом, верно, схож со всеми -
три рубля, они лежали
просто так на тротуаре.
Было скучно жить на свете.
Я прогуливал уроки.
Я купил на деньги эти
музыкальную шкатулку.
- Это что? - спросила мама. -
И зачем оно? Откуда?
Или мало в доме хлама?
- Понимаешь, это - чудо,
а откуда - я не знаю.
...Ну-ка, крышечку откроем,
слышишь: тихая, незлая,
под нее не ходят строем...
1996
НАД ДОМАМИ, ДОМАМИ, ДОМАМИ...
Над домами, домами, домами
голубые висят облака -
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит...
Никогда, никогда мы не сгинем,
мы прочней и нежней, чем гранит.
Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной, -
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.
А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си...
1996
ОБЛАКА НАД ДОМАМИ...
...Облака над домами,
облака, облака.
Припадаю губами
к вашей ручке: пока.
Тихой логике мира
я ответить хочу
всем безумием Лира,
припадая к плечу.
Пять минут до разлуки
навсегда, навсегда.
Я люблю эти руки
плечи, волосы, да.
Но прощайте, прощайте,
сколько можно стоять.
Больше не обещайте
помнить, верить, рыдать.
Всё вы знаете сами
на века, на века.
Над домами, домами
облака, облака.
1997
ОСЫПАЮТСЯ АЛЫЕ КЛЁНЫ...
Осыпаются алые клёны,
полыхают вдали небеса,
солнцем розовым залиты склоны -
это я открываю глаза.
Где и с кем, и когда это было,
только это не я сочинил:
ты меня никогда не любила,
это я тебя очень любил.
Парк осенний стоит одиноко,
и к разлуке и к смерти готов.
Это что-то задолго до Блока,
это мог сочинить Огарёв.
Это в той допотопной манере,
когда люди сгорали дотла.
Что написано, по крайней мере
в первых строчках, припомни без зла.
Не гляди на меня виновато,
я сейчас докурю и усну -
полусгнившую изгородь ада
по-мальчишески перемахну.
ТРИ ДНЯ Я ЛАДОШКИ ТВОИ ЦЕЛОВАЛ...
Три дня я ладошки твои целовал
и плакал от счастья и горя.
Три дня я "Столичной" хрусталь обливал
и клялся поехать на море.
И парила три дня за окошком сирень,
и гром грохотал за окошком.
Рассказами тень наводя на плетень,
я вновь возвращался к ладошкам.
Три дня пронеслись, ты расплакалась вдруг,
я выпил и опохмелился.
...И томик Григорьева выпал из рук,
с подушки Полонский свалился.
И не получилось у нас ничего,
как ты иногда предрекала.
И чёрное море три дня без меня,
как я, тяжело тосковало.
По чёрному морю носились суда,
и чайки над морем кричали:
"Сначала его разлюбила она,
он умер потом от печали..."
1997
БОРИС РЫЖИЙ
"В те баснословные года***"
В те баснословные года
нам пиво воздух заменяло,
оно, как воздух, исчезало,
но появлялось иногда.
За магазином ввечеру
стояли, тихо говорили.
Как хорошо мы плохо жили,
прикуривали на ветру.
И, не лишённая прикрас,
хотя и сотканная грубо,
жизнь отгораживалась тупо
рядами ящиков от нас.
И только небо, может быть,
глядело пристально и нежно
на относившихся небрежно
К прекрасному глаголу жить.
1997
ВОТ ЧЁРНОЕ
Мне город этот до безумья мил -
Я в нём себя простил и полюбил
Тебя. Всю ночь гуляли, а под утро
Настал туман. Я так хотел обнять
Тебя, но словно рук не мог поднять.
И право же, их не было как будто.
Как будто эти улицы, мосты
Вдруг растворились. Город, я и ты
Перемешались, стали паром, паром.
Вот вместо слов взлетают облака
Из уст моих. И речь моя легка,
Наполнена то счастьем, то кошмаром.
Вот розовое - я тебя хочу.
Вот голубое - видишь, я лечу.
Вот синее - летим со мною вместе
Скорей, туда, где нету никого.
Ну, разве кроме счастья самого,
Рассчитанного, скажем, лет на двести.
Вот розовое - я тебя люблю,
Вот голубое - я тебя молю,
Люби меня, пусть это мука, мука...
Вот чёрное и чёрное опять -
Нет, я не знаю, что хотел сказать.
Но всё ж не оставляй меня, подруга.
1996, май