На гоп-стопе повязан не был,
Хоть и волком смотрел иногда...
Окрестил орлом синее небо.
Ну, какие его года?
Ровным голосом, до петли
Пели белые журавли!
Запасался стихами летом, -
Тем спасался от холодов.
И за друга - не за поэта
Был любого порвать готов!
Но с любимою у свечи
Ждал гостей ближе к полночи!
Кто раскрыл себя, стал крылатым,
Кто поверил в боль, стал большим.
По строке обретая брата,
Отраженьем своей души.
Засыпающий у огня видит гриву его коня.
Рассыпающий ягоды чует сердцем его следы.
Запевающий у воды тронет криком его лады...
Мимо!
Сколько вёрст позади...
Снова мимо...
Маем горе будить, -
Так любить и губить - неотделимо!
Снова новый в пути,
Только мимо!
Легче!
Не затягивай так!
Чуть полегче, -
Панцирь трещину дал!
Больно! Ух, дай вздохнуть,
Что, нельзя как-нибудь поспокойней?
Так не вольно, а больно!
Крепче!
Слышишь,
Не отпускай!
Держи крепче, -
Под ногами тоска
Затрещала - ей-ей - не сдержать боль в руках,
И не смежить века ни на миг.
Не мигая, смотреть, как навек
Канет вверх
Чей-то крик:
Держи-и-и крепче!
Держи-и-ись крпче!
Солнце жгло закатом лица
Тех, кто плача и стеная,
Не смогли остановиться,
Сына неба распиная...
Та, что лоб покрыла чёрным,
Нарядила пеплом руки,
Губы режет наречённым
Именем, открывшим путь ей!
Свалка- местная Голгофа,
Нет когорты гордых римлян,
Спутников его немного,
Нет Иуды - нет мессии...
Звери, чуя смерти танец,
Люди со свадебного пира,
Молят Бога, чтоб страдалец
Отошёл скорее с миром.
Хлещет дождь по доскам новым,
Ветер рвёт венец терновый,
След петлёй вокруг креста...
Простота!...Эх...простота!...
А утром пустой крест найдя,
Сириец - бродяга стоял,
Кричал: "Ненавижу тебя!....
Ты в смерти своей нам солгал..."
И нёсся крик на века,
Любовь хлестала из ран,
И дрогнула чья-то рука,
Вином наполняя стакан...
В таверне угар - не вздохнуть.
Средь пира слеза. Как гроза,
И двинулся Иовин в путь,
Закрыв капюшоном глаза...
Он был, к слову сказать, не так уж и смел,
Но посмел приоткрыть рот в тот суетный год.
И дивились люди - ну как он пел,
Раздавая себя от щедрот!..
Правил песнями колокольный звон,
В свою веру не обращал никого.
Но когда он пил, мне казалось, не он,
А бутылка пьёт из него.
И порою рвалась ледяная струна,
И кричали, что нечем и незачем петь.
"Коль не спеть, так испить эту песню до дна!", -
Повторял он, и снова пытался взлететь.
Так и жизнь свою, как свечу
Поджигал он с обеих сторон.
Лунной ночью гулял по лучу, -
Ведь во снах был не властен он...
А затейники, те, кто, смеясь, говорил
Не зевайте, мол, вылетит птичка сейчас!
Холодели, услышав биение крыл -
То душа его снова из клетки рвалась.
Был ли гением, был ли безумным?
Эту жизнь любил, что было сил...
Так не плачьте о том, что он умер,
Будьте счастливы, что он жил!
Окружили не одним кольцом ,
Ворожили сотней горьких слов.
А спросить - на кой? - и вниз лицом
Лягут молча, лбы сбивая в кровь...
Шелестели ветром за спиной,
Сквозняками изо всех щелей.
Позови какого за собой, -
Станет лить елей, дыша всё злей.
Забывали из последних сил,
Отпевали стаей гончих псов,
На костёр вели свою любовь.
Что ж ты, милый, сам себе не мил?
Так к чему ж над ними слёзы лить,
Да ночами выть до одури?
Вспомни, кто и чем тебя дарил,
И решай: любить, иль не любить...
...Опечалилась душа, колокольчик умолк.
Стоит в поле, не дыша, незадачливый бог.
Не вернуться никогда, лишь шагнув за порог.
Он читает по складам:
"Бес-ко-неч-но-о-ди-нок".
Ещё одна ночь покинет мой город
И дождь, не гроза, опустит свой полог
На сей ненавистный, неведомый край...
Свечой догорает нисан!
И после торжеств по утру лишь ликующий лай.
А тот ученик... Я не помню имён,
Сберёг свой пергамент, свихнулся на нём,
Святыми считает слова, те, что сам записал,
Поэмой о чистой любви на крови окрестил.
Ну, рифму придумал, конечно, не сам...
Знать, кто-то к попытке-не-пытке копыто, шутя, приложил...
О, боги!.. Опять новолунье, и память на боль так щедра.
И новые судьбы опять жаждут судей, проклятья толпы, или воя костра,
Но, небом клянусь, мы с ними махнёмся ролями, не глядя, не раз...
Но время не с нами, и после не всех воскресят мастера...
Ночью в голос болит душа-
Пылью-соболем оторочена.
Из окна глядит, не дыша,
Сладки речи текут по ушам
И поговорить с кем другим по душам
Нету мочи ей...
Разворочена злыми воплями,
Нараспашку, да настежь ставнями,
Все непознанные нами прокляты,
А непризнанные нами правлены
В ледяную броню оправлены,
Обезглавленно озаглавлены,
Обескровленные в поле брошены...
Так за что же их ни за грош?
Верно, совесть у нас засапожная, -
Виноватого не найдёшь.
А пока тяжела рука,
Да не больно легки слова.
Там, где корчилась Правь стиха,
На рассвете туман да труха,
Чепуха, да рыбьи меха, да полынь-трава...
На безбрачье суха уха
Да светла, но глуха
Похмельная голова...
Ночью в голос болит душа-
Пылью-соболем оторочена.
Из окна глядит, не дыша,
Сладки речи текут по ушам
И поговорить с кем другим по душам
Нету мочи ей...
Нету мочи ей...
За какую же плату в такую-то рань все рвачи по палатам
Все врачи по полатям да плахам - повышенный план, да утроенный график,
Только дышит на ладан, залатанный дулями "рафик"
С довоенным шофёром, пожизненным шафером траурных свадеб...
Непривычное словочитание, злопочитание что-то сломалось заранее.
Или же слопали, что-то читая, прохлопали громко ушами...
Дальше - больше, а дольше - больнее, ну неужели не чуете сами??
Кто-то током одарен, кто с вечера крепко затарился...
Кто окурок в постели оставил, а кто под забором преставился,
Жаль, предварительно не представился...
Всех, кто ищет подмоги, спасёт эта скорая, спору нет.
Так что, граждане страждущие, не стесняйтесь, пожалуйста,
Кто мигает, тех вмиг отпускают, лишь только пробьёт рассвет.
Кто не сможет моргать, того запросто в морг.... И не жалуйтесь!
Непривычное словочитание, злопочитание что-то сломалось заранее.
Или же слопали, что-то читая, прохлопали громко ушами...
Дальше - больше, а дольше - больнее, ну неужели не чуете сами??
Так гармония мира не знает страниц, на которых отписаны границы ей.
И, естественно, нет первородных больниц, где торчат из бойниц загорелые бледнолицые.
Так что, первый индеец, надейся на лучшее!
Ибо жить, не надеясь, ну что может быть круче-то...
Да над кручею станем, рука к руке, как поручики!
Я ручаюсь, узрим где-то вдалеке счастье милое, неминучее.
Не надейтесь, вниз мы не кинемся, дело не в случае!
Постоим, да обнимемся, по рублю скинемся, здорово!
Да пойдём по дорогам искать нашу Скорую!..
На гоп-стопе повязан не был,
Хоть и волком смотрел иногда...
Окрестил орлом синее небо.
Ну, какие его года?
Ровным голосом, до петли
Пели белые журавли!
Запасался стихами летом, -
Тем спасался от холодов.
И за друга - не за поэта
Был любого порвать готов!
Но с любимою у свечи
Ждал гостей ближе к полночи!
Кто раскрыл себя, стал крылатым,
Кто поверил в боль, стал большим.
По строке обретая брата,
Отраженьем своей души.
Засыпающий у огня видит гриву его коня.
Рассыпающий ягоды чует сердцем его следы.
Запевающий у воды тронет криком его лады...
Снова снегом начистят подковы
Птицу-тройку несущие кони,
И земля замрёт, как на иконе,
Ледяные примерив обновы.
Под мелодию бьющихся стёкол
Я, вздохнув, обниму крест оконный,
И шагну, улыбаясь спокойно,
Раскрыв крылья под выдох на взлёте.
И тугой волной в грудь вольный ветер!
Пропоют небу чёрные перья,
Что навеки свободен теперь я!
Ликом черен, но думами светел...
И, забыв о тяжёлых оковах,
Сердце тихим рассыплется звоном...
И исчезну в закате червонном,
Услыхав под собой:
"...чёрный ворон,
что ты бьёшься
над моею головой?
Ты добычи не дождёшься!
Чёрный ворон, я не..."
И опять мою тень похоронят,
Торопливо, боясь растрясти грусти груз
И забудут, наверно, не скоро.
А исполнятся сроки, я опять вернусь!
Я в свой город войду на рассвете,
Птичьим пеньем, как в саван одетый,
Лёгким ветром ступая по этой,
Вновь проросшей весне, буду петь ей!
