The falling leaves
Drift by the window
The autumn leaves
Of red and gold
I see your lips
The summer kisses
The sunburned hands
I used to hold
Since you went away
The days grow long
And soon I'll hear
Old winter's song
But I miss you most of all
My darling
When autumn leaves
Start to fall
Баллада про Шалтая
Шалтай-Болтай никогда не падал
и не разбивался великий Болтай.
Он бился в Париже на баррикадах,
а позже отправился в желтый Китай.
Он в Индии был, путешествовал в Чили,
он на Украине колхоз поднимал,
сеньора Болтая едва не убили
в какой-то из диких глухих Гватемал.
В Шалтая влюблялись едва ли не хуже,
чем в Бонда. Ему предлагал Голливуд
любую картину, и вестерн, и ужас,
но скрылся Болтай от киношных зануд.
Навряд ли он мог им простить Хиросиму.
Он за мемуары надолго засел.
Шалтай с Горбачевым военную зиму
от шара земного отвел и... запел.
"Ла Скала" внимал, бесновался Уэмбли,
Большой рассыпался от грома ладош,
и сам Копперфилд, как ненужная мебель,
в проходе укрывшись, краснел до калош.
Ну что еще? Не удивишь папарацци
капризами звезд, но отныне их рать
готова за клок пипифакса подраться,
чтоб облик Шалтая,
Болтая-Шалтая,
Шалтая-Болтая,
Болтая-Шалтая,
Шалтая-Болтая
найти и собрать.
***
Тихонько тикают часы,
а ветер ветви рвет
движеньем нервным и косым
и не по ним живет.
Вращает стрелки механизм,
похожий на жука.
Не он подтачивает жизнь,
а некая Рука.
Она и ветром управлять
умеет, и судьбой,
она и стрелки может вспять
отправить в день любой.
Она ведет по волосам,
сосчитанным любя.
А Время тихое - ты сам,
все началось с тебя.
Дельфин
Е.И.Н.
Веселый и добрый, он ждать не заставит,
Возникнет из бездны и спину подставит,
Моторною лодкой до суши домчит,
По-птичьи 'Прощай' из воды прокричит.
И будешь ты плакать от нежности Божьей,
Реветь на песке, сотрясаясь всей кожей,
Лицо поднимая, где ваш договор
Колючих ракушек впечатал узор...
***
Куда ты дел свой драндулет,
который был, как лань,
и резв, и скор, и столько лет,
отставив вбок лохань,
выкатывался, как премьер,
на городской асфальт,
и,засверкав, рычал "герр... герр...",
и уносился вдаль?!
Бензином пахнет то пятно
на куртке до сих пор,
а краги с раструбом в кино
увел со спинки вор.
И нету старого двора,
и нету ничего.
А драндулет - одна игра
таланта твоего.
Колыбельная
Переворачивай вечер как хочешь:
донышком блещет пустая бутыль.
Окна зашторили желтые очи.
День, как ненужный, хиляет в утиль.
Пиво допито. Поникли грибочки
с пятнышками на ребристой спине.
Спят наши мальчики, спят наши дочки,
спят барабаны, нет звуков в струне.
Здесь не Москва, потому что не Питер...
Тухнет окурок, на донце шипя.
Выпек нам булку небесный кондитер,
нехотя и потихоньку сопя.
Здравствуй, березка, российская пери!
Дай подержаться за ствол голубой.
Каждому Зевсу - по маленькой Гере,
ключик в парадном и полный отбой!..
Крест
"Что же ты душой не светел? -
я у зеркала спросил. -
Что выдумываешь плети,
что ж на радость нету сил?
Чем твой светлый дух надломлен,
и о чем печален ты,
будто раб в каменоломне,
надрываясь у черты?"
"Это мрака злые козни,
это просто мало сил,
это жажда жить серьезней
и надежды глупый пыл"...
"Не печалься, не печалься,
и спины не надрывай:
меж лопаток закачался
крест - смотри не потеряй"!
Левитации Никколо
Гварнери дель Джезу умела летать,
и, вмиг воспарив над юдолью,
она забывала, что это спектакль,
вскипала экстазом и болью!
Что женщина в крепких объятиях грез,
которую доля измяла,
от прикосновений - лобзаний смычка
молила, кричала, рыдала...
Гварнери дель Джезу любила рассечь,
как в анатомическом классе,
и наискось бил электрический луч,
неся воскрешение массе!
Немало оживших потом мертвецов
спускалось с крыльца до кареты,
свои полушубки забыв застегнуть,
а дам удушали корсеты.
За то ль ты, Гварнери, повсюду была
ославлена темною кличкой?
Летала... Все ясно - союзница зла.
Напрасно струна истеричкой,
перстами зажатая, как в тупике,
стенала и лопалась... Бисы,
восторги, букеты - да что же, они
всё жадные ждущие крысы?!.
Гварнери дель Джезу была скрипачом,
сутулым, больным и усталым.
Он вскидывал жизнь свою на плечо,
и та беззаветно играла.
Недуг за недугом дурили они,
скача по дорогам в карете,
покуда костлявой, нескладной, как он,
прыжки не наскучили эти.
9 - 10 июня 2010.
Мадемуазель
Давно закис под кисеей рампетки вашей,
мадемуазель, темнозеленый мотылек.
Вдали стенает бадминтон. Пирог домашний
остыл. Покрывшись картузом, прилег
брат-гимназист в ногах березки хрупкой.
И так вам любо все, мадемуазель.
Что брат ваш соня, что вишневой трубкой
отец распыхался, что, ротозей,
сестрин жених кричит: "Постой", волана
доискиваясь невидимкой меж
стволов сосновых. Что полна поляна
цветов и ягод. Что, надев на плешь
венок, ваш дядька, словно Бахус потный,
глаголет маме про Толстого с пня.
Что палевый бульдог с гримассой кроткой
ему внимает, и ощур слюняв.
Что можно запросто сбежать к зарницам,
в полях блистающим. Что так пригож
ваш синий взор, которому закрыться
придется веками стальных рогож...
Маленькая Натали
Уже каштаны проржавели,
как будто баржи на мели.
Твои лучи ороговели,
о, маленькая Натали!
Теперь то фарс, то оперетта,
то коньячок, то "Лаки Страйк",
то с парапета Интернета
соскок на велик или байк.
Но я ищу свою пропажу.
И иногда наедине,
когда твое предплечье глажу,
вдруг нахожу на самом дне.
В ответ, отпрянув изумленно
и киловольты пропустив
сквозь приоткрывшееся лоно,
спешишь ты юркнуть в коллектив!
Мой дядя был художник и поэт.
Он вырезал в тиши иконостасы.
А сам свистел в кулак так много лет,
что стал как снег и спился, и не спасся.
Он стал как дождь, и добрая земля
его губами теплыми впитала.
Мой дядя был талантом в короля,
но этого на грубом свете мало.
Мой дядя был чудак и бестолков,
и ледяного лба его касаясь,
я не нашел хотя бы пары слов,
чтобы с венками на холме осталась.
Я лишь сказал: "несчастный дурачок"
и пустотою ветра подавился...
Мой дядя был не ангел и не Бог,
он сам не понял, для чего родился.
Моряки
Ветер не стихает третьи сутки.
Пристань заштрихована дождем.
На плечах разбухнувшие куртки,
а глаза глядят за окоем.
Ходим, как ленивые тюлени,
мы по скользким доскам,и порой
кто-нибудь опять с досадой лени
цедит: "И связались же с дырой"!
Да, дыра... Ни кабаков, ни девок.
На веревках у лачуг белье.
И старухи - апогей издевок.
И пускай их к ляду всех зальет!
Ну а мы не дрогнем и отчалим,
бодрые и при своем уме.
Под звездой Колумба нас зачали
на в ночи взлетающей корме!
Пиаф
Возле башни, ажурною стрелкой
устремившейся в небо сплошной синевы,
крутит сальто свое полуголою белкой
акробат, не боясь поломать головы.
И разливами аккордеона
увлечен запрудивший площадку народ.
И девчонка худая в лилово-зеленом
звонко песню поет.
Раздается она тем чудесней,
чем глупей и отзывчивей сердце мое,
и я греюсь в лучах этой песни,
столь же чудной, как птица, что пела ее!
***
Пока звучит хрустальный полонез,
не тронет нас никто и не обманет,
и право есть искать среди небес
ту, что однажды снова домом станет.
Пока звучит усталый полонез,
не нам бояться незнакомых листьев.
Ты только окна белым занавесь,
чтоб в изголовье жуткий свет не лился...
Мы знаем наизусть, наперечет,
кто будет с нами, кто войдет без стука:
гитара, мама, смерть, ну, и еще
мурлычущая полонез шкатулка.
Смотри, какой роскошнейший бедлам
она творит на этом месте лобном!
Потом... Я расплачусь по всем счетам,
когда пружинка в самом сердце лопнет.
Корабль уходит в дальний путь.
Но парус тонок, как платок.
"Ах, не забудь, ах, не забудь", -
лепечет жаркий ветерок.
Я не забуду. Но ко дну
пойдет мой парусник в пути.
Венок в соленую волну
тогда на память опусти.
Его прибьет к моим глазам,
глядящим в чистую лазурь.
И рассмеется бирюза
беспечной грудью, полной бурь!..
Вот Сад Забытых Истин.
Там лев лежит в траве,
и олененок бродит
по золотой спине.
Вот Сад Забытых Истин.
Над ним стоит луна,
и в облаченье солнца
Прекрасная Жена.
Вот Сад Забытых Истин.
Там шелестит листва,
и кружится от счастья
любая голова.
Вот Сад Забытых Истин.
Хозяин, веселясь,
тебя там обнимает,
с чела снимает грязь.
Вот Сад Забытых Истин
Серые мыши.
Серые мыши скушали мир.
Серые мыши скушали мир.
Будто бы грушу или же сыр,
серые мыши скушали мир.
Скушали мыши белых ворон,
скушали мыши белых ворон.
Скушали райских вычурных птиц.
Серые мыши требуют: "цыц!"
Некому палку поднять на мышей.
Некому вилы поднять на мышей.
Некому косы поднять с топором:
серые мыши плодятся кругом.
Впрочем, быть может, ты или я?
Впрочем, быть может, ты или я?
Некому палку поднять на мышей,
некому выгнать серых взашей.
Это поэтическое переложение старинной японской сказки. Вот ее содержание. В одном селении росла древняя криптомерия, дух которой влюбился в девушку. Какое-то время он являлся ей, и напуганная девушка рассказала о странных визитах членам семьи. Посоветовавшись, крестьяне решили срубить криптомерию и сделать из нее мост. Когда он уже был готов, та самая девушка решила перейти на другую сторону, но, ступив на мост, внезапно умерла. В моей поэме любовь духа дерева и девушки - взаимная, да и вообще все переосмысливается.
****
Соловей, король поэтов,
ты щебечешь ранним летом
за железным полотном
целый день о том, о сем.
Голос твой прекрасно слышен,
облака тебя повыше,
голос выше облаков,
ты царишь без скучных слов.
Я с тобой не буду спорить.
У тебя в груди есть море.
У меня лишь ручеек.
Подтолкни перо чуток.
Стихи о Коктебеле
1
Одинокая лошадь на склоне холма.
В небо врезался серый хребет Кара-Дага.
И лежат в великанских ладонях дома,
в их запекшихся складках. И ветер - как сага.
В мягком воздухе сухо кузнечик трещит.
Даже в комнатах слышно дыхание моря.
Раскаленное солнце, поднявшись в зенит,
здесь царит, ничему не внимая, не вторя.
Соль горчит на губах. Закрывая глаза,
видишь: вал набегает зеленостеклянный,
разбивается в пену и катит назад
с мерным шорохом белые гладкие камни.
2
Бухты гладко изогнутый лук.
И на древнем лице Посейдона морщины...
Как спокоен и тих мир, лежащий вокруг!
Только чайка порою кричит без причины.
Феодосия брошена горстью костей
далеко-далеко и маячит сквозь дымку.
В эти дали, быть может, глядел Одиссей,
превращенный богами в царя-невидимку.
3
Тропинкой узенькой едва
плетешься - нет другой дороги.
Степная желтая трава,
скользя, обхватывает ноги.
Насторожен чертополох
с ярко-лиловыми цветками.
Наполнен морем каждый вздох,
а ум закружен облаками.
По рыже-огненным холмам
их тени спят, как бригантины.
Шлет алый Гелиос - вон там -
последний луч из-за вершины.
4
Дорога лениво петляет.
Причудливы линии крыш.
Балкончики, башенки, мальвы.
Во двориках сумрак и тишь.
Спиной загорелой мелькает
на лесенке кто-то витой.
И ласточки низко летают,
касаясь луны налитой.
Простая людская свобода!
Но сколько же нужно страдать,
чтоб эту свободу у камня,
у мертвого камня отнять!
5
Киммерия - древняя монета,
амфора, поднятая со дна,
Муза для художника, поэта,
спрятанная от чужих страна.
Ракушняк, вода и соль терпенья,
благодарность за такую ширь,
выжженное солнцем отчужденье.
Ты порой строга, как монастырь.
6
Спроси у белого грифона,
глядящего в морскую даль
с покрытого цветами склона,
когда вернешься ты сюда.
И камень на него похожий
у пальцев шевельнет прибой,
и капля на прогретой коже
соленой высохнет слезой.
24-30 июля 2004 года.
Кара-Даг
Гигантский серый стегозавр
уснул, полузарывшись в землю...
30.07.2004.
***
Твой плюшевый медведь высоко на шкафу
воссел, как на скале, и пялится куда-то.
И, может, Винни Пух становится Ду Фу
в нем в этот тихий миг, и зреет мыслью вата.
И зрит он вместо трех плафонов с потолка
заснеженную даль, святые Гималаи...
И тихая слеза из горе-котелка
выкатывается, невидимо пылая.
ЗАКЛИНАНИЕ
***
Плюмаж тропический ореха
циклон вульгарный общипал.
А шквал ночной по яйцам дал
с оскаленным лицом морпеха.
Но я жестоким не собрат,
я не унижу, а возвышу.
Назначу статуей - и в нишу,
а может, в королевский сад.
Пускай кокетливо ему
кивают кружевные дамы.
Он больше не братан дерьму
и бел, как мех домашней ламы.
***
После болезни кажется осень
вдвое прекрасней, вдвое родней,
словно невеста, с которою вместе
пару недель проваляться пришлось
перед венчанием в инфекционке.
"Даже виски у тебя похудели"!
И проступает, точно санскрит,
общее прошлое в воспоминаньях...
Я гражданин прозрачной пустыни.
Этим и счастлив. Снова пришел,
чтоб охранять золотые доспехи,
медные шлемы, мой бронзовый век.
Пахнет от пятиэтажек вареньем,
и, прободавший плеву среди трещин,
рад на пригреве собой одуванчик.
Стать муравьем в янтарном потеке,
стать невидимкой в общем потоке,
стать гражданином прозрачной пустыни,
стать одуванчиком, скромной фигуркой
на ахиллесовом пышном щите.
***
Н. М.
Элеонора - значит "милосердье",
а милосердье нынче не в ходу.
Оно застряло на небесной тверди
и со звезды порхает на звезду,
оно в глубинах космоса гуляет,
пасется, как овечка на лугу,
на нас внимания не обращает,
да ведь и мы с ним дружим не в дугу.
И всякий, кто сказал: "Элеонора!",
позвал полузабытое из тьмы.
И, может, отзовется оно скоро
и озарит заблудшие умы.
***
Кленовые листья лежат на земле,
как будто пасьянса забытые карты.
Рисунок пока не набросан в угле,
для Рембрандта, в сущности, край непочатый.
И Гений кидает, как будто на спор,
повсюду шедевры, и пышет ковер!
Ступай по нему, если знаешь - куда.
А нет, так слоны послоняй обреченно.
И то, и другое чудесно, балда,
поскольку бессмысленно. Видишь, синхронно
с тобою вздохнули... А что же ты ныл:
"сочувствия нет"?
Или я это был?
***
Пора уходить по-английски?
Написано, сказано все.
Читали, как сгустки-ириски
выкашливал ночью Басё?
Так существованьем харкаю,
бездарный в быту инвалид.
Надежда? Да, секта такая
имеется. Только разит
помадой и одеколоном
от пьяных адептов ее.
Холодным и низким поклоном
приветствую это жулье.
***
Крылья за спину заложив,
делово гуляет ворона.
Бомж храпит у поникших ив -
царь природы во время оно.
Сколько мудрости и красы
в грациозной неброской птице!
Цепко держит она свой сыр,
недоступный любой лисице!
***
Вместо детей машины
по городам галдят.
Цвета болотной тины
люди свой дарят взгляд.
С нежным оттенком тины
люди кидают взгляд.
Роботы, манекены,
куклы на поводу.
В сумерках авансцены
пьеса идет: "В аду".
Опять неуклюжий побег иль полет в темноту.
Сварливая дверь.Тень в снегу,как проснувшийся пес.
Луну выдувает небесный чудак-стеклодув,
блаженный и тихий, как полупоклоны берез.
И в спину - внимательный взгляд золотого окна.
Окна с незабвенным цветком,занавеской,рукой.
Окна,за которым вся оторопь жизни смешна,
и жить так легко,и цветет необъятный покой.
Разор и погром в моем доме.Все книги в пыли.
Слоняются строчки ослепшей,оглохшей гурьбой.
Я знаю теперь:звезды падают мимо Земли!
А те,что на Землю,становятся только тобой.