|
|
Дядя Майкл живет на краю вселенной, Звезды падают с крыши его сарая. По привычке нахмурясь, он ведет косовицу лета, Чтоб хватило для нового урожая. Дядя Майкл нигде, кроме дома, не был. Щи да каша, да квас из дубовой бочки - А горячая степь уплывает в пустое небо, В перспективе сжимаясь до теплой точки. "Двадцать веков назад Небо сыпалось нам под ноги, И звезда скрипела под мокрым плугом. Двадцать холодных, светлых зим - И хотя бы одна дорога, На которой мы можем найти друг друга..." Дядя Майкл соловьиными спит ночами, Не мечтая согреть одиноких женщин. И тяжелый закат отливает остывшим чаем, С каждым годом плотнее ложась на плечи. ...По небритой щетине пустых покосов, Подгоняемый в спину холодным ветром, Дядя Майкл уходит, попирая ногами осень, Наливаясь тихим нездешним светом... 22-23.04.2004
Зима подступает медленно (и ноги ее - в росе), И сыплет сырое золото на серую сеть дорог. И клочья последней зелени уходят под первый снег Больным изумрудным городом, которому вышел срок. Ни голодом и ни холодом не пуганые всерьез, Здесь раньше звенели первые весенние голоса - От шороха первой зелени до грохота летних гроз ВедОмы зеленым городом и соколом в небесах. Здесь раньше привычно щурились на солнце из-под руки, Взлетали в июльском мареве и падали на траву, Сбивали под корень прочные железные каблуки, Срываясь из дома затемно в холодную синеву. Любили до легкой горечи в густом одеяле трав Ломали, растили, строили, стояли спина к спине... Теперь остается ссориться, решая, кто был не прав, И жить на краю истории, пока не придет конец. (В холодных руинах города зеленая спит трава... Ей жить без тепла и радости - никак, никогда, ни с кем. А Финисту Ясну Соколу тянуть на себя штурвал, И рваться багровым облаком на выходе из пике.) У нас еще море времени, и воды его горьки. Но ветер, пройдя над крышами, под ноги швырнет перо - И Элли примерит тесные железные башмаки, И ступит из дома затемно в холодную пыль дорог.
Дядя Джонсон, он воевал неслабо, Партизаны взяли его в отряд - Было ясно всем, мужикам и бабам, Что вот этот парень живет не зря. Просыпался вечер, звенели рельсы - Не особо прячась и не спеша, Дядя Джонсон с проводником из местных Под откос пускал поезда южан. Полицаи знали его походку, И боялись спать по сырым ночам. И боялись выйти, и жрали водку, И срывались днем на односельчан. "Закрути табачку виргинского, И давай закурим, товарищ Джим. Мы пехота с тобой, мы выстоим. Наше дело правое, мы победим." Дядя Джонсон рвал телеграфный провод И топил в засаде локтями снег. Он давно уже не умел другого - Он же вырос там, на большой войне. А война, кровавая и святая, Молча шла за ним, чтобы взять свое. И в своей глуши он погиб, не зная, Что всего на год обогнал ее. Что придет весна - и пойдет работа, И, сойдя на берег, чеканя шаг, Батальон гвардейской морской пехоты Развернет над Мемфисом красный флаг...
Боса-нова моя, боса-нова, Будь здорова, тебе говорю - Только ты не поймешь ни полслова Русопятую мову мою. Ты экзотика русского леса, Иноземный продвинутый гость, Непопсовая наша принцесса, Нероссийское наше "авось" Всяк обнимет тебя и похвалит, - Бразильянка - не баба, а зверь: У нее под бразильскою статью Уникальный бразильский размер. Но к тебе не хочу ни бельмеса - Мне туда бы, задравши штаны, Где култыхает кантри-энд-вестерн По просторам родимой страны...
Когда, вечерней росой умыт, Отходит закат ко сну, Когда выходят собаки выть На дремлющую луну, И все спокойно - и вширь, и вгладь, - Как голуби на карниз, Выходят тени, чтоб молча пасть Налево - и сверху вниз. И, серым волком пластаясь вдаль, И коршуном брея след, Однажды я попаду туда, Откуда возврата нет. И, приманив на клочок огня, На голос и взмах ресниц, Ночная тень поведет меня Налево - и сверху вниз. И ровен шаг - спотыкаться грех - И слезы не жгут лицо. Ведомый тенью - одной из тех, Что взяли меня в кольцо, Я ухожу - оторви и брось, Не плачь, не зови, не злись: Мой путь измерен, мой жребий прост - Налево - и сверху вниз. 12.07.04.
На вершине Олимпа, где нас больше нет, Засыпая следы, тихо падает снег, Заполняя собой опустевшие горние выси. А в долинах тепло, и похмельный Гомер Загоняет строку в надлежащий размер, Разбирая на части ее неподатливый смысл. "Осыпается время, шуршит на ветру, Скоро кончится год, и тогда я умру, И с разбега нырну в сероглазые заводи Леты. Но зима не приходит в мои города, И все тянется год неизвестно куда, Растянув мою старость, как жаркое пыльное лето." Облетевшее время уже не болит, Нас не держит земля - мы плетемся в Аид, Улучшая породу погибших и мирно усопших. Но не хочет пускать нас упрямый Харон, И плетемся обратно, и ждем похорон. И молчим, и послушно считаем года, и не ропщем. И подводная лодка ложится на грунт, И дубеют ладони на влажном ветру - Колесо ожидания катится криво и трудно. А зима заблудилась в осенних лесах; Дожидаясь его, престарелый десант Обживает причал до сигнала посадки на судно. Кто разломит со мной мой черствеющий хлеб, - Что горело, стоит по колено в золе, Что работало - ныне стоит, поломавшись до срока. Архимед не покинул своих Сиракуз И поет на руинах свой старческий блюз, Тянет медленный блюз без единого слова упрека: "- Я хромая собака, я лошадь, я смерть, Я четыре снежинки в холодной зиме, Все что было, что будет, и то, что не сбудется вовсе. Это я, Вседержитель, один как в раю, Почему-то я выжил - и вот я пою Свой безропотный блюз, и в меня осыпается осень..."
Ждать пощады не стоит, Уходи уходя. Увези меня, поезд, Куда фары глядят. Наше дело пропало, Рассыпается фронт, И для нас не осталось Никакого "потом". Оттолкнусь от перрона И рукою махну - Отвези меня, поезд, На другую войну, На другую планету, Под другие ветра,- Потому что на этой Я уже умирал. Там по чьей-то ошибке Я пока еще жив. Там не стало привычкой Оставлять рубежи. Там кончается порох И по горло снега - Но степные дозоры Не проспали врага. Бью подошвами оземь, Оскользаюсь в грязи... Увези меня, поезд - Хоть куда увези. Наше дело пропало В ненадежных руках. Я начну все сначала, Я придумаю - как!..
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |