Первая песня из постепенно растущего цикла "русские блюзы". Не по музыке блюзы, а по настроению in the blues.
Дядя Майкл живет на краю вселенной,
Звезды падают с крыши его сарая.
По привычке нахмурясь, он ведет косовицу лета,
Чтоб хватило для нового урожая.
Дядя Майкл нигде, кроме дома, не был.
Щи да каша, да квас из дубовой бочки -
А горячая степь уплывает в пустое небо,
В перспективе сжимаясь до теплой точки.
"Двадцать веков назад
Небо сыпалось нам под ноги,
И звезда скрипела под мокрым плугом.
Двадцать холодных, светлых зим -
И хотя бы одна дорога,
На которой мы можем найти друг друга..."
Дядя Майкл соловьиными спит ночами,
Не мечтая согреть одиноких женщин.
И тяжелый закат отливает остывшим чаем,
С каждым годом плотнее ложась на плечи.
...По небритой щетине пустых покосов,
Подгоняемый в спину холодным ветром,
Дядя Майкл уходит, попирая ногами осень,
Наливаясь тихим нездешним светом...
22-23.04.2004
Зима подступает медленно (и ноги ее - в росе),
И сыплет сырое золото на серую сеть дорог.
И клочья последней зелени уходят под первый снег
Больным изумрудным городом, которому вышел срок.
Ни голодом и ни холодом не пуганые всерьез,
Здесь раньше звенели первые весенние голоса -
От шороха первой зелени до грохота летних гроз
ВедОмы зеленым городом и соколом в небесах.
Здесь раньше привычно щурились на солнце из-под руки,
Взлетали в июльском мареве и падали на траву,
Сбивали под корень прочные железные каблуки,
Срываясь из дома затемно в холодную синеву.
Любили до легкой горечи в густом одеяле трав
Ломали, растили, строили, стояли спина к спине...
Теперь остается ссориться, решая, кто был не прав,
И жить на краю истории, пока не придет конец.
(В холодных руинах города зеленая спит трава...
Ей жить без тепла и радости - никак, никогда, ни с кем.
А Финисту Ясну Соколу тянуть на себя штурвал,
И рваться багровым облаком на выходе из пике.)
У нас еще море времени, и воды его горьки.
Но ветер, пройдя над крышами, под ноги швырнет перо -
И Элли примерит тесные железные башмаки,
И ступит из дома затемно в холодную пыль дорог.
Баллада о моем дяде Джонсоне Сухом Логе павшем под знаменами генерала Гранта до того как красные открыли второй фронт.
Дядя Джонсон, он воевал неслабо,
Партизаны взяли его в отряд -
Было ясно всем, мужикам и бабам,
Что вот этот парень живет не зря.
Просыпался вечер, звенели рельсы -
Не особо прячась и не спеша,
Дядя Джонсон с проводником из местных
Под откос пускал поезда южан.
Полицаи знали его походку,
И боялись спать по сырым ночам.
И боялись выйти, и жрали водку,
И срывались днем на односельчан.
"Закрути табачку виргинского,
И давай закурим, товарищ Джим.
Мы пехота с тобой, мы выстоим.
Наше дело правое, мы победим."
Дядя Джонсон рвал телеграфный провод
И топил в засаде локтями снег.
Он давно уже не умел другого -
Он же вырос там, на большой войне.
А война, кровавая и святая,
Молча шла за ним, чтобы взять свое.
И в своей глуши он погиб, не зная,
Что всего на год обогнал ее.
Что придет весна - и пойдет работа,
И, сойдя на берег, чеканя шаг,
Батальон гвардейской морской пехоты
Развернет над Мемфисом красный флаг...
Как известно, "все ваше кантри придумано в Караганде"...
В общем, представьте суровый мужской хор Расторгуева на мотив "а еще я весне благода-арен..." ("Ребята с нашего двора")...
Боса-нова моя, боса-нова,
Будь здорова, тебе говорю -
Только ты не поймешь ни полслова
Русопятую мову мою.
Ты экзотика русского леса,
Иноземный продвинутый гость,
Непопсовая наша принцесса,
Нероссийское наше "авось"
Всяк обнимет тебя и похвалит, -
Бразильянка - не баба, а зверь:
У нее под бразильскою статью
Уникальный бразильский размер.
Но к тебе не хочу ни бельмеса -
Мне туда бы, задравши штаны,
Где култыхает кантри-энд-вестерн
По просторам родимой страны...
Когда, вечерней росой умыт,
Отходит закат ко сну,
Когда выходят собаки выть
На дремлющую луну,
И все спокойно - и вширь, и вгладь, -
Как голуби на карниз,
Выходят тени, чтоб молча пасть
Налево - и сверху вниз.
И, серым волком пластаясь вдаль,
И коршуном брея след,
Однажды я попаду туда,
Откуда возврата нет.
И, приманив на клочок огня,
На голос и взмах ресниц,
Ночная тень поведет меня
Налево - и сверху вниз.
И ровен шаг - спотыкаться грех -
И слезы не жгут лицо.
Ведомый тенью - одной из тех,
Что взяли меня в кольцо,
Я ухожу - оторви и брось,
Не плачь, не зови, не злись:
Мой путь измерен, мой жребий прост -
Налево - и сверху вниз.
12.07.04.
На вершине Олимпа, где нас больше нет,
Засыпая следы, тихо падает снег,
Заполняя собой опустевшие горние выси.
А в долинах тепло, и похмельный Гомер
Загоняет строку в надлежащий размер,
Разбирая на части ее неподатливый смысл.
"Осыпается время, шуршит на ветру,
Скоро кончится год, и тогда я умру,
И с разбега нырну в сероглазые заводи Леты.
Но зима не приходит в мои города,
И все тянется год неизвестно куда,
Растянув мою старость, как жаркое пыльное лето."
Облетевшее время уже не болит,
Нас не держит земля - мы плетемся в Аид,
Улучшая породу погибших и мирно усопших.
Но не хочет пускать нас упрямый Харон,
И плетемся обратно, и ждем похорон.
И молчим, и послушно считаем года, и не ропщем.
И подводная лодка ложится на грунт,
И дубеют ладони на влажном ветру -
Колесо ожидания катится криво и трудно.
А зима заблудилась в осенних лесах;
Дожидаясь его, престарелый десант
Обживает причал до сигнала посадки на судно.
Кто разломит со мной мой черствеющий хлеб, -
Что горело, стоит по колено в золе,
Что работало - ныне стоит, поломавшись до срока.
Архимед не покинул своих Сиракуз
И поет на руинах свой старческий блюз,
Тянет медленный блюз без единого слова упрека:
"- Я хромая собака, я лошадь, я смерть,
Я четыре снежинки в холодной зиме,
Все что было, что будет, и то, что не сбудется вовсе.
Это я, Вседержитель, один как в раю,
Почему-то я выжил - и вот я пою
Свой безропотный блюз, и в меня осыпается осень..."
Ждать пощады не стоит,
Уходи уходя.
Увези меня, поезд,
Куда фары глядят.
Наше дело пропало,
Рассыпается фронт,
И для нас не осталось
Никакого "потом".
Оттолкнусь от перрона
И рукою махну -
Отвези меня, поезд,
На другую войну,
На другую планету,
Под другие ветра,-
Потому что на этой
Я уже умирал.
Там по чьей-то ошибке
Я пока еще жив.
Там не стало привычкой
Оставлять рубежи.
Там кончается порох
И по горло снега -
Но степные дозоры
Не проспали врага.
Бью подошвами оземь,
Оскользаюсь в грязи...
Увези меня, поезд -
Хоть куда увези.
Наше дело пропало
В ненадежных руках.
Я начну все сначала,
Я придумаю - как!..