В альбом вошли песни на стихи других поэтов.
Все тексты приводятся в оригинале. Для песен
некоторые стихи изменены или сокращены по
согласованию с авторами.
1.Это не смерть, а лампада вдали,
Будто бы свет неубитой земли.
Черной свечою взойдет на скале,
Тот, кто ушел и остался во мгле.
Это не смерть, это песня, Арцах,
Камень нагорный и вера в сердцах.
Черной свечою взойдет на скале
Тот, кто ушел и остался во мгле.
Пр.
Айястан!
Отчего эта боль, Айястан?
Позови!
Мы по крови твои, по крови.
Позади
Даже горы дымятся от ран.
О, Айястан, Айястан, Айястан.
2.Братья, вы слышите голос беды?
Стали золою дома и сады,
Станет бедою неверная ночь,
Некого кликнуть и нечем помочь.
Смерть на распутье, сомкнулись пути,
Вместе беду и надежду нести.
Черные свечи, поруганный храм,
Снова взывают к твоим небесам.
Всякий раз, открывая альбом Модильяни,
я тебя узнаю, но не спервого взгляда.
На продавленном нашем кошмарном диване
ты вздремнула, и вмешиваться не надо.
В неумытом окне не пленэр Монпарнаса -
ленинградские сумерки в бледном разливе,
вечный вклад сохранила на память сберкасса,
но дает по десятке в несносном порыве.
Надо долго прожить, надо много припомнить,
и тогда лабиринт отпускает на волю
эту мягкую мебель разрушенных комнат,
что была нам укромной и верной норою.
И стена восстает из холодного праха,
и гремит колокольчик полночного друга:
"Открывай поскорее, хозяин-рубаха,
эта смерть незаметна и легче испуга".
Собирается дождь над Фонтанкой и Невкой,
и архангел пикирует с вестю благою,
и на кухне блокадник шурует манеркой,
просыпайся и сонной кивай головою!
Ты не знаешь еще - все уже совершилось,
и описано в каждом поганом романе.
Я молился, и вышла последняя милость -
это жгучее сходство с холстом Модильяни.
Перепели песни и во тьму
Переговорили разговоры.
Вот и разошлись по одному,
Прожектеры, мальчики, позеры.
Лезли, ослепленные, на свет,
Трепетали на ветвях крылатых.
Ах, листва шестидесятых лет,
Как летела ты в семидесятых!
А когда погасла та звезда
И померкла, не взойдя, иная,
Мы вошли за ними, ни стыда,
Ни иллюзий не перенимая.
И хотя стояли на своем,
Прожили свое, но не прожили.
И теперь их песенки поем,
Потому что новых не сложили.
Первый мир открывался весомым лучом золотым,
в нем крутились пылинки, вздымались глубины зеркал,
расцветали снега и кулич с украшеньем святым
(но во тьме кто-то брезжил и пеплом кулич посыпал).
Мир второй получался из мглы и конструкций стальных,
из гудков безрассудных и блудных визгов в ночи,
из пустых ожиданий и глаз многолюдных твоих
(но во тьме кто-то брезжил, лампады светлей и свечи).
Третий был самым плотным - душе не хватало угла:
то родня на поминки друг к другу ходила пить,
то случайные спутницы ниц простирали тела
(но чужая тщета не давала себя позабыть)...
Десять жизней, не кончив одной, умудрился прожить,
десять мест обживал и родными их звать начинал,
их бы ватой и хвоей, лапшой и кутьей проложить
(даже лица забыл, комнатенки, где спал-ночевал)...
Никуда не вернусь. И сколько еще проживу
этих жизней неверных? И каждая - лишь для того,
чтоб один только раз всею грудью черпнуть синеву
и взлететь налегке,
не привесив к душе ничего.
Мы с тобой на кухне посидим.
Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож, да хлеба каравай...
Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери
Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
Январь 1931, Ленинград
Не верю, не верю,теперь
Расстоянья вмешаются.
Столбы, пустыри, не к тебе ль
Они приближаются?
Московских скитаний круги,
Ветер, стужа бетонная
Закружат тебя - помоги,
Столица стозвонная.
Шурши по бульварам метлой,
Сгустки черного воздуха
Бросай в каждый поезд метро
Без разбора, без роздыха.
Чужими объятьями лезь в глаза
И в автобусах
Тряси через пригород весь,
Весь в цифрах и прописях.
Я знаю, что больше нельзя,
Нельзя больше порознь нам,
Что катится время, скользя,
Как по снегу полозом.
И нет ничего позади,
Вернуться б, на некуда...
Нам поле бы хоть перейти,
Да жизнь прожить некогда.
В старом зале, в старом зале
над Михайловской и Невским,
где когда-то мы сидели
то втроем, то впятером,
мне сегодня в темный полддень
поболтать и выпить не с кем -
так и надо, так и надо,
и, по сути, поделом.
Ибо, что имел - развеял,
погубил, спустил на рынке,
даже первую зазнобу, даже лучшую слезу.
Но пришел сюда однажды
и подумал по старинке:
все успею, все сумею, все добуду, все снесу.
Но не тут, не тут-то было -
в старом зале сняты люстры,
перемешана посуда, передвинуты столы,
потому-то в старом зале
и не страшно, и не грустно,
просто здесь в провалах света
слишком пристальны углы.
И из них глядит такое, что забыть не удается -
лучший друг, и прошлый праздник,и неверная жена.
Может быть, сегодня это наконец-то разобьется
и в такой-то темный полдень будет жизнь разрешена.
О, вы все тогда вернитесь, сядьте рядом, дайте слово
никогда меня не бросить и уже не обмануть.
Боже мой, кая осень! Наконец, какая проседь!
Что сегодня ночью делать? Как мне вам в глаза взглянуть?
Этот раз - последний, точно, я сюда ни разу больше...
Что оставил - то оставил, кто хотел - меня убил.
Вот и все: я стар и страшен, только никому не должен.
То, что было, все же было. Было, были, был, был, был...