|
|
Бессоница, Гомер, тугие паруса... Я список кораблей прочел до середины... Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся. Как журавлиный клин в чужие рубежи На головаx царей божественная пена... Куда плывете вы? Когда бы не Элена, Что Троя вам одна, аxейские мужи?? И море и Гомер все движимо любовью.. Куда же деться мне? И вот, Гомер молчит.. И море Черное витийствуя шумит И с страшным гроxотом подxодит к изголовью...
Я тебе принесу ночной городской еды - крылья из KFC, чипсы и шоколад. Мы сядем с тобой за стол - тихие, тише воды, послушаем, как времена листвой за окном шуршат. Заваришь китайский чай. Выложу снедь на стол. Чокнемся - за любовь, за детей, за друзей. Опальный телеканал - эсер, либерал, нацбол - покажет свой баскетбол вечных тем и идей. А снег где-то там, где Ла-Манш сжимается в Па-де-Кале, где пьёт кальвадос Нормандия, Эльзас - гевюрцтраминер, - снег оттуда придёт, прижмётся к русской земле и изукрасит наш двор на японский манер.
По морям, играя, носится с миноносцем миноносица. Льнет, как будто к меду осочка, к миноносцу миноносочка. И конца б не довелось ему, благодушью миноносьему. Вдруг прожектор, вздев на нос очки, впился в спину миноносочки. Как взревет медноголосина: 10 "Р-р-р-астакая миноносина!" Источник teksty-pesenok.ru Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится, а сбежала миноносица. Но ударить удалось ему по ребру по миноносьему. Плач и вой морями носится: овдовела миноносица. И чего это несносен нам мир в семействе миноносином? [1915]
Вряд ли собой хороша, но скромна и нарядна; вряд ли вполне молода (но о том не речем) - где-то в предместье она так и живёт, вероятно. Чем занята, Бог весть. Может, совсем ничем. Может быть, к зеркалу профиль приблизив негордый, локон непышный на разные крутит лады. Или цветок чуть живой ставит в кувшин узкогорлый, в озере только что свежей набрав воды. Может быть, этот цветок называется розой. Может быть, он ей подарен с неделю тому - рослым красавцем таким, с белой такой папиросой, близ городских ворот. Бог весть, за что, к чему. Всё ни к чему. Никаких никогда не бывает рослых с цветами красавцев у врат городских. Ну, вот и плачет она, вот и кувшин разбивает на семь иль шесть - Бог весть - мёртвых частей таких. Может быть, этот цветок называется розой.
Недолго, правда, но жил в грузинских горах, Нечасто, но пересекал моря, Видел, как сон, в синеве кикладские острова И как малиново-алая горит под Москвой заря, Входил в золотое пространство Сан-Марко, стоял у перил Над Сеной, на том, на самом певучем, мосту Мирабо, Пил океанский воздух, с живыми поэтами говорил И просыпался все эти годы рядом с тобой. Что тут сказать? Многомилостив, щедр Господь! Чудом была эта жизнь и не чудо ли длится днесь? Кланяюсь низко Ему, на пиру благодарный гость. Можно, Владыко, ещё мы немножко побудем здесь?
Ноябрь Стихи М.Кукина Муз. М.Никитина Dm A7 Ноябрь входит в переулки, Cm G Стирает выцветшие краски, B E7 И обнажается основа Gm6 A7 Небесно-серого холста. B D7 Весь день по городу прогулки, Gm7 C7 F Кай мастерит себе салазки, Gm7 C7 F Душа ко многому готова B A7 Dm И, значит, заново чиста. Dm A7 Он не торопится со снегом - Gm7 C7 F Ноябрь, подвыпивший художник, - B E7 Он медяки трясет в ладони, Gm6 A7 И губы сохнут на ветру. B Cm6 D7 Никто не знает о побеге, Gm7 C7 F Но... Все возможно, все возможно, Gm C7 F И, льдом подкованные кони, A7 Dm Уже проносятся к утру. Dm A7 Что толку конопатить рамы, Cm G Латать одежку, чистить печи, B E7 Переставлять на полках сказки Gm6 A7 И уголь складывать в углу? B D7 Пройдемся чистыми дворами - Gm7 C7 F Свиданье будет скоротечно, Gm7 C7 F Уже стоят мои салазки, A7 Dm И вьюга лепится к стеклу.
О, нашей молодости споры, о, эти взбалмошные сборы, о, эти наши вечера! О, наше комнатное пекло, на чайных блюдцах горки пепла, и сидра пузырьки, и пена, и баклажанная икра! Здесь разговоров нет окольных. Здесь исполнитель арий сольных и скульптор в кедах баскетбольных кричат, махая колбасой. Высокомерно и судебно здесь разглагольствует студентка с тяжелокованной косой. Здесь песни под рояль поются, и пол трещит, и блюдца бьются, здесь безнаказанно смеются над платьем голых королей. Здесь столько мнений, столько прений и о путях России прежней, и о сегодняшней о ней. Все дышит радостно и грозно. И расходиться уже поздно. Пусть это кажется игрой: не зря мы в спорах этих сипнем, не зря насмешками мы сыплем, не зря стаканы с бледным сидром стоят в соседстве с хлебом ситным и баклажанною икрой!
Песенка о времени Легкий ток из чаши А Тихо льется в чашу Бе, Вяжет дева кружева, Пляшут звезды на трубе. Поворачивая ввысь Андромеду и Коня, Над землею поднялись Кучи звездного огня. Год за годом, день за днем Звездным мы горим огнем, Плачем мы, созвездий дети, Тянем руки к Андромеде И уходим навсегда, Увидавши, как в трубе Легкий ток из чаши А Тихо льется в чашу Бе.
Поедем в Царское Село! Свободны, ветрены и пьяны, Там улыбаются уланы, Вскочив на крепкое седло... Поедем в Царское Село! Казармы, парки и дворцы, А на деревьях - клочья ваты, И грянут "здравия" раскаты На крик "здорово, молодцы!" Казармы, парки и дворцы... Одноэтажные дома, Где однодумы-генералы Свой коротают век усталый, Читая "Ниву" и Дюма... Особняки - а не дома! Свист паровоза... Едет князь. В стеклянном павильоне свита!.. И, саблю волоча сердито, Выходит офицер, кичась, - Не сомневаюсь - это князь... И возвращается домой - Конечно, в царство этикета, Внушая тайный страх, карета С мощами фрейлины седой, Что возвращается домой...
Берёза, ёлка, бузина - Привет, родная сторона! Я вынырнул из облаков, Из предвечерней серой ваты, Я видел мокрые заплаты Твоих полей, твоих лугов. Когда на левое крыло Нас положил пилот устало, Там, подо мною, проплыло И прямо в сердце пронизало: Лесок, просёлок, грузовик, Посёлок городского типа. Ну, как сказать... Отчизна, типа: Берёза, ёлка, палка, липа... Всё то, к чему внизу привык.
Прощальная песня (Осташков) С верёвки снято полотенце, Надета чистая рубашка, И больше нет песка в сандалях. Прощай, Осташков! Прощай, блаженный край феаков, Дом Филимоновых старинный, Гитара, клавесин, и флейта, И мандолина. Прощай, ночное пенье хором, Вино в пакетах трёхлитровых, Мангал, решётки и шампуры, Казан для плова, Быки и овцы Гесиода И рокот лиры Демодока... В 15-30 мой автобус. Вздохну глубоко. Ещё войду я в эту воду, Чтоб пить её и раствориться... И лишь заехав за Зехново, Пойму, что снится Мне этот мир - с нездешней силой, С отчётливостью небывалой! Рыдай, о, Муза! Жми, водила! Пиши пропало.
В авто последний франк разменяв В котором часу на Марсель? Париж бежит провожая меня Во всей невозможной красе.. Подступай к глазам разлуки жижа, Сердце мне сентиментальностью расквась. Я хотел бы жить и умереть в ПарижеЮ, Еслди б не было такой земли - Москва!
Рождественский романс (1961) И. Бродский Плывет в тоске необъяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада, ночной фонарик нелюдимый, на розу желтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих. Плывет в тоске необъяснимой пчелиный хор сомнамбул, пьяниц. В ночной столице фотоснимок печально сделал иностранец, и выезжает на Ордынку такси с больными седоками, и мертвецы стоят в обнимку с особняками. Плывет во мгле замоскворецкой пловец в несчастие случайный, блуждает выговор еврейский на желтой лестнице печальной, и от любви до невеселья под Новый год, под воскресенье, Спешит по улице невзрачной Полночный поезд новобрачный. Плывет в глазах холодный вечер, дрожат снежинки на вагоне, морозный ветер, бледный ветер обтянет красные ладони, и льется мед огней вечерних, и пахнет сладкою халвою; ночной пирог несет сочельник над головою. Твой Новый Год по темно-синей волне средь моря городского плывет в тоске необъяснимой, как будто жизнь начнется снова, как будто будет свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево.
Шампанским наполнен бокал, Июльская ночь на ущербе. Прощай, Баденвейлер, ish sterbe, И допит последний глоток...
Сирень в росе,сирень в грозе намокла И дух ее сводящий всех с ума Оконные выдавливает стекла И в мирные врывается дома. Он перетряхивает сны и вещи, Выманивает птицу из гнезда, И шубы сбрасывает с женщин, И останавливает поезда. Он к рыцарям музейным под заброло, Вползает,голубой как облака. И рыцари вздыхают небывало, И вспоминают давние века.
Это Осип Эмильич шепнул мне во сне, а услышалось - глас наяву. - Я трамвайная вишенка, - он мне сказал, прозревая воочью иные миры, - я трамвайная вишенка страшной поры и не знаю, зачем я живу. Это Осип Эмильич шепнул мне во сне, но слова эти так и остались во мне, будто я, будто я, а не он, будто сам я сказал о себе и о нём - мы трамвайные вишенки страшных времен и не знаем, зачем мы живём. Гумилевский трамвай шёл над тёмной рекой, заблудившийся в красном дыму, и Цветаева белой прозрачной рукой вслед прощально махнула ему. И Ахматова вдоль царскосельских колонн проплыла, повторяя, как древний канон, на высоком наречье своём: - Мы трамвайные вишенки страшных времен. Мы не знаем, зачем мы живём. О российская муза, наш гордый Парнас, тень решеток тюремных издревле на вас и на каждой нелживой строке. А трамвайные вишенки русских стихов, как бубенчики в поле под свист ямщиков, посреди бесконечных российских снегов все звенят и звенят вдалеке.
Весна, но горечь до краев, Еще вина не пить с похмелья Во имя светлое твое, Еще томиться в зимней келье. Еще не пить, еще не петь, Не плакать, не бродить дорогой, Но надо верить и терпеть Теперь осталось так немного. День-два - и хлынет от углов Ручья шальное бормотанье, День-два - уже не будет слов Обычных наших "до свиденья"! А будет "Здравствуй" Здравствуй, что ж, Так здравствуй, снова! День-два - прольется первый дождь, пускай он будет вместо слова...
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |