Время надежд и удач открывает кредит,
зреют плоды, набирается сил молодняк,
а за спиной надоедливый ангел твердит,
будто я грешен, и он меня бросит на днях.
Может, и грешен, но это пока ни при чём,
если пасётся приплод на широком лугу,
мается ангел за левым и правым плечом,
цвета его я, увы, различить не могу.
Мается ангел - источник любви не иссяк,
плотно укрытый на случай морозов и вьюг -
плачущих ангелов непобедимый косяк
из-за спины вылетает куда-то на юг.
Из-под ладони я долго гляжу ему вслед,
больно от яркого света усталым глазам,
ангелов жалко, моих улетающих лет,
ангелов жалко - они не вернутся назад.
Сроки отлёта, увы, назначают они,
как ни печально, я их удержать не смогу,
в месте разбега останется след от ступни,
детской ступни, на холодном, на первом снегу.
Страшна стрела, Амура дар,
отравленный металл
сбивает с ног, бросает в жар
и губы обметал.
И взор недремлющий молвы
следит, как мы сейчас
в постели мечемся, увы,
постель не лечит нас.
Бросает в жар и бьет озноб,
чтобы унять огонь,
ты положи на жаркий лоб,
прохладную ладонь.
Ты положи на жаркий лоб,
прохладную ладонь,
пока сражённый не усоп,
задень его, затронь.
Первая строка текста принадлежит перу Леонида Ваксмана. У него есть свой вариант этой песни, тоже хороший, но не мой.
Давай ещё побудем на свободе,
пока ещё судья дает отсрочку,
не ловит, не хватает, не уводит
в глухую, как Бетховен, одиночку,
пока полоску алую, как знамя,
волхвы толкуют к ветреной погоде,
и ангелы приходят не за нами,
давай, ещё побудем на свободе.
Во поле, во саду ли, в огороде,
пока хватает времени и места,
давай, ещё побудем на свободе
в беспечном ожидании ареста,
туда, где, говорят, нам будет слаще
в заботе об обеде и приплоде,
нас, слава богу, силою не тащат,
давай, ещё побудем на свободе.
Давай, ещё побудем на свободе
последние горячечные ночки,
пока ещё блестят на небосводе
далёкие загадочные точки.
Мне кажется, нам рано ставить точки,
ведь мы не в тупике, а в переходе,
на нас ещё не цепи, а цепочки,
давай ещё побудем на свободе.
А после в маете тюремных буден
мы сочиним, должно быть, что-то вроде -
давай с тобой немножечко побудем,
давай ещё побудем на свободе.
Пока мы не общественно опасны,
не слишком много зла приносим людям,
в краю, где наши помыслы прекрасны,
давай с тобой немножечко побудем.
Домой, домой под жёлтый лист,
превозмогая боль в затылке,
болят, завёрнутые вниз,
уже не крылья, а закрылки,
размяк, потрескался, размок
недавно плотный слой хитина,
но, все же, слава Богу, смог
порвать и эту паутину.
Домой, домой, под жёлтый лист,
скорей, скорей под снежный купол,
он будет холоден и чист,
пока ты нору не нащупал,
расправив крылышки во сне
к распутью, к грязи и к весне.
На саксафоне играет гениальный саксафонист Алик Гискин, зарывший свой талант, став известным кинопродюсером. Музыка была написана Лёней Ваксманом для другой песни, и позже была сложена с этим текстом с помощью Алика.
Сними меня, фотограф, на белоснежном фоне
и попроси наивно, чтоб улыбнулась я,
вот вылетает птичка из-под твоей ладони
и улетает,
улетает в дальние края.
Сними меня, фотограф, пусть вылетают птицы
из-под твоей искусной и ласковой руки,
пока не село солнце, им надо опуститься
на берегу,
на берегу оранжевой реки.
Сними меня, фотограф, пусть снимки, не старея,
живут, как эти птицы, над вечною рекой,
сними меня фотограф, сними меня скорее,
хочу тебе,
хочу тебе запомниться такой.
В воде объединились аквамарин и охра,
и прижимает губы к коралловой трубе
абориген игривый - сними меня, фотограф,
я так хочу,
я так хочу запомниться тебе.
Иные барыши
в недвижимости вложат,
а ты свои гроши
поставила на лошадь,
а чтобы не жалеть,
какая, к чёрту, жалость,
ещё купила плеть
на то, что оставалось.
И колокол пробил,
рванулись чьи-то кони,
а твой гнедой забыл
чеканный ритм погони,
забыл азарт бегов,
и нет былого пыла,
и обошла его
буланая кобыла.
И пегий жеребец,
упрямый и горячий,
загнал его вконец,
как старенькую клячу,
а в кляче что за толк?
Но почему же снова
ты просишь деньги в долг
и ставишь на гнедого?
И я всхожу на край небес,
переступив черту порога,
я лес, я пыльная дорога,
пересекающая лес,
я путник на дороге той,
я хлеб его в походном ранце,
я крик в лесу - постой, останься,
не торопи судьбу, постой.
А если заглянуть вперед,
я злой разбойник, страшный злыдень,
я жду себя за поворот,
который мне ещё не виден,
но я без веского предлога
остановиться не могу,
ведь я дорога, а дорога
перед идущими в долгу.
Я остаюсь речной водой
и убегающей тропою,
со мной идущею звездою,
звездой, оставшейся с тобой.
Уходит в небо чёрный лес,
стирает ночь черту порога,
я лес, я пыльная дорога,
и я всхожу на край небес.
И праздник кончился, и чёрное окно,
и поскучнели выцветшие стены,
и в голове усталое вино
давно сыграло розовые сцены.
Давно замкнулся разговора круг
на том, что ночь, на том, что все устали,
всё глуше и размереннее, вдруг,
как искорка в магическом кристалле,
полунамёк, неуловимый блик,
а, впрочем, света здесь не ожидают.
Далёким взглядом трогаю твой лик.
Светает.
Одна из самых первых и любимых песен, созданных с Лёней Ваксманом. Мы и пели её вместе замечательно. Буду собирать альбом, назову так.
Итак, вначале было дело...
Дмитрий Спартакович Воронков
Итак, вначале было дело
и слово свет, и вспыхнул свет,
душа бесплотная взлетела,
оставив серебристый след.
В зените звёздочка-душа,
всё выше, и еще немного,
последним словом, не дыша,
дотронулась до пятки Бога,
чтобы растаять в высоте,
и вниз на середине слога,
и в ночь - белеет в темноте
души спокойная дорога.
Молчит душа, как верный пес,
всё знает, но сказать не может,
спокойствие - преддверье гроз,
но душу это не тревожит.
Всё знает, да не расколоть,
что не душа рождает тело,
но душу порождает плоть,
итак, вначале было дело.
Copyright: Дмитрий Спартакович Воронков, 2007
Свидетельство о публикации Љ1702203291
Как птенцы из гнезда мы выпали,
ты не бойся прихода вечера -
под таким большими липами
нам с тобой опасаться нечего,
под такими густыми звездами,
разве их не для нас рассыпали?
Мы не против гнезда, а просто мы
из него не нарочно выпали.
Это только сначала кажется,
что без дома прожить нельзя никак,
что важней пропитанья кашица,
чем огромные звезды на небе.
Ты не бойся ни тьмы, ни холода,
будет день и найдётся пища нам,
мы еще пролетим над городом
на крыле, до небес возвышенном.
Пролетим еще, эка невидаль,
над Парижем, Нью-Йорком, Триполи
и над липой, откуда некогда
как птенцы из гнезда мы выпали.
Шутки утренней звезды,
козни ветреной Венеры,
жуткий страх - любовь без веры,
поздно - сладкие плоды
легкомысленной богини
не уступят вкусом хине,
нас доводят до беды
шутки утренней звезды.
Забери свою стрелу
бог любви, слепой проказник -
подарил весёлый праздник
на крови, подал к столу
три обиды, два прощенья,
жажду счастья, жажду мщенья,
что ж ты садишь нас к углу?
Забери свою стрелу.
Сбереги её Луна
от огня неправой мести,
от слуги слащавой лести -
от меня, её вина,
что не надо бы светиться,
в темноте горящей птицей
биться, коль кругом стена.
Сбереги её, Луна.
Все события подчиняются
обстоятельству неизбежному -
всё течет, всё изменяется,
всё по-прежнему, всё по-прежнему.
Затихают раскаты дальние,
где скатилась лавина снежная.
Как живется? Нормально,
всё по-прежнему, всё по-прежнему.
Но слова наподобье жалобы,
и готовы сорваться нежные,
ах, когда б, в самом деле, стало бы
всё по-прежнему, всё по-прежнему.
Только это тобой не слышимо,
глупо тешить себя надеждами,
нужно просто родиться рыжему,
чтобы было всегда по прежнему.
И тебе, как чему-то внешнему,
я про жизнь говорю уверенно,
очень нежно и очень бережно -
всё по-прежнему.
Всё потеряно.
