МИНУТА СЛАБОСТИ
Минута слабости прошла.
И я очнулся,
спросил у Оли: "Как дела?"
и улыбнулся.
Она меня не поняла
и промолчала.
Была, решил я, не была -
начну сначала!
И понеслись, как прежде дни -
резвы, как ветер.
И были мы с женой одни
на белом свете.
Никто с женой нам не мешал,
никто не трогал...
И я себе пообещал
найти дорогу.
И я искал ее три дня,
искал три ночи,
чтоб подходила для меня,
чтоб покороче...
В такие скверные дела
я окунулся...
Минута слабости прошла,
и я очнулся.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ ТОЛСТОГО
Посвящается всем,
кто на протяжении многих лет
верил в меня и в мои песни...
Когда на душе хреново
и в баре кончается "кир",
я открываю Толстого
и читаю "Войну и мир".
И в платье покроя простого,
как правило, из-за портьер
входит Наташа Ростова
в скромненький мой интерьер.
Ах, неужели Наташа?
Боже, какой пассаж...
Как там матушка ваша?
Как там батюшка ваш?
Болконский все так же несносен?
Что Пьер? Перебрался в Москву?
А у нас, вы знаете, осень...
И дворники жгут листву.
Что слышно о Бонапарте?
На Англию точит зуб?
А у нас, вы знаете, в парке
срубили столетний дуб.
И стала держава наша
ровно на дуб бедней...
О чем это мы, Наташа?
А, кажется, о войне...
О, Боже, какие сферы!
Хотите, открою секрет?
Вы выйдете замуж за Пьера
через несколько лет.
- За Пьера? Как странно и страшно...
А что же с Болконским? Раздор?
- Не будем об этом, Наташа,
это - другой разговор...
Светает. Уже полшестого.
Трамвай громыхнул под окном.
Я закрываю Толстого
и ставлю на полку том.
И снова на сердце хреново.
И вдруг - колыханье портьер...
И входит Наташа Ростова
в скромненький мой интерьер...
ВДВОЕМ В ПОДЪЕЗДЕ
У меня за пазухой тепло -
обогрей озябшие ладошки.
Зимний ветер дует из окошка
и свистит в разбитое стекло.
Нам с подъездом вновь не повезло,
но с любовью повезло немножко.
Встань поближе и прижмись ко мне сильней.
Холода - они страшны лишь для тех, кто в одиночку
вдоль по улице бредет, ощущая сквозь сорочку,
что зима все злей и холодней.
Стоя на заплеванном полу
темного чужого коридора,
мы с тобой вполголоса, как воры,
в пыльным неухоженном углу,
дружно стосковавшись по теплу,
тянем нить смешного разговора.
Кто услышит нас, решит - дураки.
Разве можно просто так, ни о чем, в бетонной клети...
Нет бы в кухне, у плиты, на скрипучем табурете
медленно позевывать с тоски...
Нужен нам скрипучий табурет,
как собаке - боцманская трубка.
На тебе - искусственная шубка,
а на мне - немыслимый берет.
Но зато есть пачка сигарет -
первая совместная покупка.
ПРО ДРУГА-ГЕНИЯ И ЕГО ЖЕНУ ЕВГЕНИЮ
У меня есть друг - поэт замечательный,
мы с ним не разлей вода десять лет.
У него душа моей помечтательней -
ну, на то мой старый друг и поэт...
Я все жду, пока мой друг перебесится.
Я все жду, пока мой друг кончит пить.
Ничего не пишет друг уж полмесяца
и грозится все вокруг истребить.
А жена у гения есть - Евгения.
Говорит Евгения: "Хватит ныть!
Если нет у гения вдохновения,
значит, надо гения вдохновить".
Вдохновляли друга мы целый день почти.
И воспрянул, вроде, друг всей душой.
Говорит: "Стихи мои - это семечки.
Напишу роман пойду небольшой".
Утонул в романе он, словно в омуте,
и совсем забыл про нас - нытиков.
Мы сидим с Евгенией тихо в комнате
и клянем вполголоса критиков...
А помнишь ли ты, Степанида,
Как в вихре столетий и дней
Ринальдо покинул Армиду,
Дидону покинул Эней?
Пусть все это литература -
Полет мотыльковый к огню...
Но ты ж, Степанида, не дура:
Ты видишь, куда я клоню...
Ты чувствуешь первооснову
Моих аллегорий и слов:
Вон Симонов бросил Серову,
Вон Водкина бросил Петров,
Кефал убивает Прокриду,
Пронзив ее острым клинком...
Такой вот сюжет, Степанида,
О жизни счастливой вдвоем...
Побег от рождения мира -
Творитель истории всей.
Кориска бежит от сатира,
С Итаки бежит Одиссей,
С Олимпа бегут, из Аида,
От счастья бегут и от бед...
Так думаю я, Степанида,
Пока ты готовишь обед.
Пока ты варганишь биточки
И льешь из-под крана струю,
Я молча сижу в уголочке
И думаю думу свою.
Живут Филемон и Бавкида
В лесу, словно липа и дуб,
А я ухожу, Степанида,
Как только доварится суп...
Покуда Пегас мой в стойле
И на устах печать,
Ваша любовь не стоит
Того, чтоб ее замечать.
Ваша любовь - обуза,
Плот на моей мели,
Покуда в отлучке Муза
И Лира моя в пыли.
Я верен своей привычке
Орфеем спускаться в Ад,
А вы подносите спички
К окуркам моих утрат,
А вы взрываете полночь
Избытком душевных сил,
Пока я пытаюсь вспомнить
О том, что давно забыл.
Покуда я пленник будней
И шьюсь среди голытьбы,
Ваша любовь не будет
Частью моей судьбы.
Я не то чтобы стоик -
Мне стоит только начать...
Но ваша любовь не стоит
Того, чтоб ее замечать.
Пока на Парнасе свалка,
Все тщетно - пиши-не пиши...
Мне нужна, скорее, весталка,
А не жрица моей души.
По пятницам я - затворник
В разладе с собой самим.
Вы приходите во вторник,
Во вторник поговорим...
В ЭТОМ ГОРОДЕ...
В этом городе дождь недоделанный,
В этом городе снег недораданный.
А ночами здесь стонут демоны
Под затушенными лампадами.
А ночами здесь пахнет похотью:
Весь подъезд не спит, перетраханный.
За одной стеной девки охают,
А за другой стеной бабы ахают.
Этот город никогда не спит,
В этом городе всегда светло.
А за дверью жалобно скулит
Мое время, что давно прошло...
В этом городе жизнь черно-белая,
В этом городе смерть привычная.
А любовь моя ошалелая,
Для других почти неприличная.
Белым облачком наваждения
Мимо площади на рассвете мы
Проплываем как привидения
Из неведомого столетия.
Этот город нам вослед шипит
И машинами сигналит зло.
А за нами тихо семенит
Наше время, что давно прошло...
В этом городе нас не хватятся:
Мы - фантомы в чужих понятиях.
Ты застынешь в коротком платьице,
Я согрею тебя в объятиях.
И застынем мы, удивленные,
И забудем о сне и холоде -
В первый раз безнадежно влюбленные
В этом городе, в этом городе.
Этот город на семи ветрах,
Сухопутный порт пяти морей.
Наше время - на моих часах,
Наше счастье - у твоих дверей...
Предметы в сумерках теряют очертанья,
Меняют облик и пространственные рамки.
И даже пешка на какое-то мгновенье
Собой являет абсолютный образ дамки.
И даже если ты мне скажешь: "До свидания",
Я это вечером приму, как приглашенье.
Так что лучше ничего не говори...
Предметы в сумерках легки и нестатичны,
Как бы расплывчаты и как бы чуть подстерты.
О, как прописаны в сухом прохладном месте
Гуашью серой дворовые натюрморты!
Мы страшно молоды и очень симпатичны,
Так отчего же нам ни быть с тобою вместе?
Этот вечер просто создан для любви...
А люди в сумерках - немного приведенья,
Совсем немного - на границе кругозора.
Все это так неуловимо, быстротечно,
Что, вероятно, завершится очень скоро.
Но если это остановится мгновенье,
То мы, наверно, будем жить с тобою вечно.
А чего нам, в самом деле, помирать?
Предметы в сумерках теряют очертанья,
Меняют облик и пространственные рамки.
И даже пешка на какое-то мгновенье
Собой являет абсолютный образ дамки.
И даже если ты мне скажешь: "До свидания",
Я это вечером приму, как приглашенье.
Так что лучше ничего не говори...
Этот вечер просто создан для любви!
ВОЗМОЖНО, УТРОМ...
Зайдем в кафе, где властвует бармен,
закажем пиво с воблой по-сибирски,
и я откроюсь вам, как джентльмен,
что я женат на Зайцевой Лариске,
что у нее прекрасные глаза,
за что и жил я с ней четыре года...
Я не могу вам это не сказать,
тем более, что портится погода
и будет дождь, причем, наверняка
нам эти пивом будет не согреться...
Пойдемте к вам. Вот вам моя рука.
Возможно, утром я отдам и сердце...
Пойдемте к вам, отбросьте ложный стыд.
Ведь жизнь идет, а вам уже за тридцать,
и ничего уже не заболит,
и ничего уже не повторится...
Ведь жизнь идет, а может, в этом суть,
чтобы однажды не вернуться из похода
и попытаться все перечеркнуть,
тем более, что портится погода,
и будет дождь струиться с потолка,
и будет дуть в распахнутую дверцу...
Пойдемте к вам. Вот вам моя рука.
Возможно, утром я отдам и сердце...