|
|
Был наш мир удивительно маленьким И влезающим в зеркало луж. Просыпались мы в крохотной спаленке, Принимали мы кукольный душ. Как ручные часы были ходики, Да и те по-особому шли. И лететь маслом вниз бутербродики Из-за легкости не могли. Мы гуляли по трещинкам в кафеле, Мы любили цветочный сироп. Наш портрет на большой фотографии Вы б увидели лишь в микроскоп. Да и то, если очень прищуриться, Да и то, если линзы в ладонь... И по нашей по маленькой улице Одиноко бродила гармонь. Мы бренчали на кухне тарелками И смешные качали права. Наши горести были мелкими, Были глупыми наши слова. И в какой-то душевной прострации От едва уловимых идей Мы ходили на демонстрации По призыву картонных вождей. А потом наш мирок увеличили До размеров цветочных горшков. И теперь мы как будто в наличии И видны безо всяких очков. Только нас это как-то не радует, Потому что отныне в обед Бутерброды огромные падают Маслом прямо на новый паркет. Нет на свете печальнее повести, Чем глухая людская молва. Возросли наши беды и горести, Поумнели зачем-то слова. Мы привыкли бороться и пыжиться, Нас, больших, не задень и не тронь. И на улице нашей не слышится Заплутавшая где-то гармонь. Был наш мир удивительно маленьким И влезающим в зеркало луж. Просыпались мы в крохотной спаленке, Принимали мы кукольный душ. Где теперь наши сушки и пряники? Где прогулки по трещинкам лет? Мы большие теперь, как "Титаники", Мы отважно плывем в Новый Свет.
Давай закончим на веселой ноте Этот неприятный разговор И выгоним всех нытиков, позорящих компанию, К чертям собачьим. И в тамбуре прокуренном торжественно повесим В воздухе топор. А как иначе? Давай наврем с три короба друг другу И попутчице из Воркуты. Она такая милая, что наш сосед из Грузии Всю ночь вздыхает. И кончим наши диспуты о мире справедливости И доброты. Так не бывает... А где-то на далеком полустанке Нас встречают старые друзья И плющат о стеклину привокзальную, холодную Родные рожи. Они нас любят так, что больше, кажется, Уже нельзя. И мы их тоже... Уже такси заказано и столик в ресторанчике На семь персон. Он от закуски ломится, а выпивка по-прежнему С собой в портфеле. Мы выпьем, и закусим, и закажем Розенбаумовский "Вальс-Бостон" Чтоб нам пропели...
Розовый кустарник. Серая трава. Жаль, что не расставлены Нужные слова, И не так расставлены Точки с запятой... Дом с резными ставнями. Только дом - пустой. За окошком жимолость, Словно "вещь в себе". Ну-ка, расскажи мне О моей судьбе! Вроде, стекла вставлены, Можно на постой... Дом с резными ставнями. Только дом - пустой. Высшей мерой мерили, Не стеснялись слез. Но то, во что мы верили Свято и всерьез, Временем отставлено, Списано в застой... Дом с резными ставнями. Только дом - пустой. Розовый кустарник. Сорная трава. Так и не расставлены Нужные слова. Брошены, оставлены, Кинуты страной... Дом с резными ставнями. Только дом - пустой. Тихо катит лодочка По Москва-реке, И стекает водочка По моей руке. Все мы были славными, Да ушли в запой... Дом с резными ставнями. Только дом - пустой.
Средь профессий нужных, важных, эпохальных, О которых бдит газетная строка, Есть одна не для особенно нахальных И немного ненормальных, так, слегка. Впрочем, нынче и о ней судачат редко, В журналистике она теряет вес, Ну, конечно, ведь геологоразведка - Не порнуха, не попса, не СПС. Вот геологоразведчик из "Миреко". Как зовут его? Неважно. Имярек. С виду очень он похож на человека, Но, по сути, он давно не человек. Человек - машина, дача, бабы, пьянка, Город Сочи и породистый терьер. Но в тундру летит товарищ Деревянко, А Лапшин ползет по склону Кордильер. Вот вы скажете: профессия такая... Но ведь он же добровольно, как Сизиф, На горбу своем булыжники таскает, Пару лишних по привычке прихватив. Разомлев в ночи от женщин ли, от вин ли, Человек мечтает рухнуть на тахту. А Лапшин залезть мечтает на Мак-Кинли, А Лепешкин вновь уехал в Воркуту. Вот такой изгиб профессии ментальный, Оборот геологических кружал. Коля Лютиков - тот вовсе ненормальный: Его держат, чтоб он в тундру не сбежал. Ему волю дай - он пол Земного шара Обойдет один, все 5 материков. А Лапшин уже плюет с Килиманджаро На доверчивых кенийских пастухов. Вот Герасимов - совсем другое дело, Он министр, он чиновников кумир. Но и он свое министерское тело Может бросить на какой-нибудь Памир. А ночами ему видится не Сочи, Где по-путински светло и хорошо, А какой-нибудь уральский закуточек, Где однажды он чегой-то там нашел. В общем, средь профессий нужных, эпохальных, О которых бдит газетная строка, Есть одна не для особенно нахальных И немного ненормальных, так, слегка. Но расскажет ли газетная заметка Сочно, метко, да не в глаз, а прямо в бровь, Для чего нужна геологоразведка - Наша вера, и надежда, и любовь... Ничего она, конечно, не расскажет И по сути ничего не прояснит. Ну а снег и без газеты утром ляжет И газетную чернуху обелит. И уйдут в туман машины, бабы, пьянки. Станут важным только графики работ И вопрос: когда же подарит Деревянко Митрофанычу новейший вездеход.
Затянулись наши летние кочевья. И пока нас убаюкивал Кожим, В нашем доме появились приведенья, В нашем доме поселились миражи. Они бродят по квартире, как скитальцы - Полутени неизведанных широт. То на кухне - очарованные зайцы, То в прихожей - рыжий ягелевый кот. Мы не против, лишь бы люстры не побили, Лишь бы только не глазели из окон. Кто-то должен жить в заброшенной квартире, Раз хозяйка и хозяин далеко. И теплеет на душе полярной ночью, Потому что в глубине иных широт Ждут нас зайцы, очарованные очень, А в прихожей - рыжий ягелевый кот. Мы и сами - очарованные зайцы, Непутевый, непоседливый народ. Где мы нынче - сыктывкарские скитальцы? Вам ответит только ягелевый кот. Где мы нынче - сыктывкарские скитальцы? Вам ответит только ягелевый кот.
Я снова тут, где горы и река, Где воздух свеж от перекатной влаги, Где сквозь века седые облака Сосут медвежью лапу Манараги. Здесь не бывал бродяга Моисей, Здесь позабыв богов иных народов, Шаман-гора по кличке Еркусей Глядит в упор на быт оленеводов. Я сам из тех, кто, сбросив рюкзачок, В курильский чай вплетал свои глаголы И примерял венерин башмачок На розовую ножку родиолы. И вот я вновь в своем родном краю, Где скроен мир по райскому подобью, Где каменные бабы Балбанью На мужиков взирают исподлобья. Река Вангыр вгрызается в прижим, Седой каньон - как горная прореха. А за хребтом бежит река Кожим, Куда Высоцкий так и не доехал. А я примчал сюда издалека, Презрев дела и важные бумаги - Чтоб поглядеть на то, как облака Сосут медвежью лапу Манараги.
Ну, вот и закончен сезон. Усталость стряхнувши с плеч, Мы целую ночь вдвоем Последний костер будем жечь. Скупыми обрывками фраз Сентябрьскую ночь ворошить И петь задушевный романс "Нам некуда больше спешить". И петь задушевный романс "Нам некуда больше спешить". Мы целый сезон попалам Делили дороги и кров. Настала пора по домам, И нет для прощания слов. Студенточка, верный мой друг, Не полни молчанием речь. На стылых распутьях разлук Простимся. До новых встреч! На стылых распутьях разлук Простимся. До новых встреч! Ну, вот и закончен сезон. Усталость стряхнувши с плеч, Мы целую ночь вдвоем Последний костер будем жечь. Поземкой проштопан простор. Нам завтра опять в перелет. И бьется прощальный костер Осеннюю ночь напролет. И бьется прощальный костер Осеннюю ночь напролет.
Am Вы оставьте эти бредни. E7 Веры нет в рыбацкий бред! Мы проверили намедни: Am На Ханмее рыбы нет. A7 Dm А кричали, что навалом. G C Мы поверили и - в путь: Dm Am Без тропы по перевалам E7 F По Полярным по Уралам Dm Am По зеленке, мхам и скалам, E7 Am Чтоб понять простую суть: Dm Am На Ханмее рыбы нет - A7 Dm Лишь хантайские стоянки G C Со следами вечной пьянки Dm E7 F И пушатиков букет... E7 Am Но в Ханмее рыбы нет! Три полуночные тени: Я, Рыжов и Муковоз У костра, согнув колени, Кроем матами мороз. Ладно б рыба косяками, Ладно б щука на обед - Мы бы свыклись с облаками, С ветерком и с рюкзаками, И с промокшими носками. Но в Ханмее рыбы нет. Но в Ханмее рыбы нет - Лишь в кольце ночного света Три продрогших силуэта И безрадостный рассвет. Но в Ханмее рыбы нет - Но в Ханмее рыбы нет - Налегке идем обратно Через главный перевал. Ленька Шор журчит невнятно В глубине уральских скал. На спине сидит поклажа, Как на шее пьяный тесть. Вот такая вышла лажа. Но мы грусти не покажем: Вот придем и всем расскажем, Что в Ханмее рыба есть. А в Ханмее рыба есть, Мы пришли с таким уловом, Что всем местным рыболовам Никогда его не съесть... А в Ханмее рыба есть...
Что-то слышится родное В грустной песне ямщика... Может, это паранойя, Или смертная тоска? Но мне чудится порою Сквозь эпохи и века, Как звенят веселым строем Бубенцы издалека... На Канатчиковой даче, Неподвластные уму, Миражи мои фигачат Из Калуги в Кострому. Тройка мчится, тройка скачет Через зимушку-зиму. Скоро "тройка" всех упрячет На Тайшет и Колыму. И пахнет чужою болью, И кровавая сопля Запорхает красной молью Через нивы и поля. И ворвется крик неволи В тесный кубрик корабля: "Где ты, русское раздолье? Где ты, русская земля?"... Тройка скачет, тройка мчится, Вьется пыль из-под копыт. Будет маленький возница Позаброшен-позабыт, Будет в камере томиться И на севере зарыт... Тройка скачет, тройка мчится, Колокольчиком звенит. Знать акустика плохая В голове моей, и я Слышу маты вертухая Через трели соловья. Песен грусть и речь лихая Наравне во мне звучат. Колокольчик не стихает, Но и ружья не молчат. Я смеюсь, а после плачу, А потом опять смеюсь. На Канатчиковой даче Я просматриваю Русь. Словно в телепередаче, В голове моей больной Тройка мчится, тройка скачет И зовет меня с собой То ли в угольный забой, То ли вдаль - искать удачу За кибиткой расписной.
Я не знаю, чего желать, - Все равно никогда не прочтешь ты... Сердце я не могу послать И доверить услугам почты. Я от свечки возьму огня И сожгу в Рождество листочек: "Я желаю тебе меня..." И потом еще пару строчек. Я не знаю, чего хотеть, Где поставить прощальную точку. Если мне суждено сгореть, Я хочу сгореть в одиночку. Но, сгорая, в пламени дня, Я взметнусь над развалом точек: "Я желаю тебе меня..." И потом еще пару строчек. Ты живешь на другой Земле, Где возможна вторая попытка. И лежит на моем столе Не отправленная открытка. Я от свечки возьму огня И сожгу в Рождество листочек: "Я желаю тебе меня..." И потом еще пару строчек.
День работаем - три стоим: Анекдоты, картишки, пойло... То туман у нас, то дожди. Ну, на то она, брат, и Хойла. В Воркуте, говорят, жара, Воркута, говорят, загорает. А у нас такие ветра - Комаров и тех выдувает. Геофизикам не фартит: Дождь с утра, целый день и на ночь. Без работы грустит Фарид И тоскует Юрий Иваныч. Гриша тоже бубнит под нос: Мол, такая работа на кой нам? То туман у нас, то мороз. Ну, на то она, брат, и Хойла. А в балках вечерами темно, Лишь в одном, озверев от скуки, Практиканты смотрят кино На продвинутом ноутбуке. Раз за разом все тот же Ван-Дамм. И сортир, укутанный в войлок, - Словно памятник холодам. Ну, на то она, брат, и Хойла. Впрочем, холод - не замкнутый круг - Мы его разомкнем поллитровкой. Скоро будет здесь Байталюк Со своей буровой установкой. И хромиты выйдут на свет. Значит, все же работать стоило. А пока что погоды нет. Ну, на то она, брат, и Хойла.
От Сейды до Соби подать рукой, Но поезд наш неспешен, как дрезина. Наличье прицепного магазина Ввергает нас в хронический запой. А чем еще заняться, если мы По два часа на каждом полустанке Кукуем, как утиные подранки На речке в ожидании зимы. Мы тыщу верст крепились, как могли, А под конец в отчаянье питейном В Европе мы затарились портвейном, А в Азии на водку перешли. Свистать наверх наш маленький вагон! Да здравствует полярная полундра! Пока горами не сменилась тундра, Мы дружно пьем за каждый перегон. И вот Урал врезается в окно. Мы целый год готовились к маршруту, Но оценить величие минуты Мешает нам проклятое вино. Ну мы ж не виноваты, что такой Нам выпал путь неспешный, как дрезина. Наличье прицепного магазина Ввергает нас в хронический запой.
Кони плетутся, и петляет тропа, Лунное блюдце ставит Бог на попа, Сумерки зримы, но не видно корней... Эй, пилигримы, распрягайте коней. Ехать в потемках - только ноги ломать... Пища в котомках, травяная кровать. Третьего Рима все равно не найти. Эй, пилигримы, отдохните в пути! Ой да, ой да путь-дорога к Богу. А чего нам к Богу? Строго С самого себя спроси... Ой да, ой да путь- дорога к Богу. Да все мимо Бога. Много Пилигримов на Руси... Хилые плечи, незатейливый рост, Хмурые речи про грядущий погост. Богом хранимы, да гонимы судьбой... Эй, пилигримы, заберите с собой! Я ведь такой же, как и вы, пилигрим: С постною рожей ищу Третий Рим. Только все мимо: ни тропы, ни огня... Эй, пилигримы, прихватите меня Ой да, ой да в путь-дорогу к Богу. А чего нам к Богу? Строго С самого себя спроси... Ой да, ой да путь- дорога к Богу. Да все мимо Бога. Много Пилигримов на Руси... Черные тени шалью на образа, Локти в колени, в бесконечность глаза. Непостижимы, как закрытый сезам... Эй, пилигримы, что вы видите там? Сумрак окрестный? Очищающий дым? Или небесный город Ерусалим? Но недвижимы, как под ветром гора, Спят пилигримы у ночного костра.
Нам не светит эту осень Вместе встретить - сто пудов: Ты меня решила бросить Накануне холодов. Я по Яреге понуро Чемодан большой тащу. Понимаю, что ты - дура, Но немножечко грущу. Кончен бал, затихли споры. Ты бубнишь себе под нос, Что сейчас запрыгнешь в скорый И покинешь наш колхоз. Намекать тебе неловко В твоей праздной суете, Что у скорых остановка Только в городе Ухте. Вот такая вот работа: Снова холост я и пьян. Это ж прямо как у Гете: Люди гибнут за титан. Я в сердцах поставил кляксу На семейный катаклизм. Оцени, товарищ Плаксин, Мой рабочий героизм! Ладно, все, не порчу крови Из-за крысы с корабля. Мне под скважины готовить Всю неделю профиля. Это вам не булка с маслом, Не конфеты, не безе. Мы еще, товарищ Плаксин, Доживем до ГКЗ.
Вот и все. За окошком пока лесотундра. Но к утру ее сменит сплошная тайга. Я вчера сам себе громко крикнул: "Полундра!" И - в бега, обживать не свои берега. И не надо мне вслед горько щуриться: я устал, я смертельно устал. В тусклом доме на тусклой улице я пургу свою отмотал. Вот и все. Я лечу сквозь пространство и время. На стекле - от руки "Воркута-Ленинград". Я - не тот, но зато по сравнению с теми я богат. Как же я безнадежно богат! Ах ты, вольная арифметика! Я с билетиком, словно Крез. И приносит мне чай в пакетике проводница из мира грез. Вот и все. Кружит вьюга прощальное танго. На зубах первым снегом хрустит огурец. Позади - отворотка на Лабытнанги, впереди - отворотка на Череповец. И не надо мне вслед горько щуриться: я устал, я смертельно устал. В тусклом доме на тусклой улице я пургу свою отмотал.
Урал Полярный - это камень и мох, Вагон товарный и языческий бог., Седой Петрович, поднимающий мост И танец обезумевших звезд. А по Соби плывут три особи Мимо каменной осыпи. А над Рай-Исом тучи носятся Рваным свинцом. А по Соби плывут три особи - Это мы, Господи! На перекате брызги россыпью Прямо в лицо... Урал Полярный - это время назад: Седые камни помнят лагерный ад. А возле Харпа современный ЗК Смотрит, как струится река. А по реке плывут три особи Мимо временно сосланных. И вышки башенками грозными Зону - в кольцо. А по реке плывут три особи - Это мы, Господи! На перекате брызги россыпью Прямо в лицо... Урал Полярный - это Генка Петров (Да чтоб он счастлив был и вечно здоров!), И Пуаркеу, что ехидно глядит На наш непрезентабельный вид. А по Соби плывут три особи Мимо каменной осыпи. А над Рай-Исом тучи носятся Рваным свинцом. А по Соби плывут три особи - Это мы, Господи! На перекате брызги россыпью Прямо в лицо...
Желтые листья пуская на ветер, Осень сдружилась с кабацкой тоской. В небе звезда непутевая светит. В поле бубенчик звенит шутовской. Боже, мой Боже, скажи почему же Небо темнеет с течением дней? Путь мой становится уже и уже, Ночи длиннее, дожди холодней. Мир не пружинит уже под ногами, Темных окрестностей не узнаю - Это костры погасили цыгане, И соловьи улетели на юг. Мед нашей жизни то сладок, то горек. Жаль, что не много его на весах. Так не пора ли, взойдя на пригорок, Руки раскинув шагнуть в небеса... Или водицы студеной напиться И до конца не жалеть ни о чем... Пусть бережет меня вещая птица - Жареный русский петух за плечом. Ну-ка, давай-ка, дружок, подыграй-ка, Чтобы в печи не остыла зола: Русская тумбала, тумбалалайка, Тумбалалайка, тумбала-ла!..
Уезжают друзья с Северов. Словно птицы на юг улетают. Новый круг, новый край, новый кров На широтах иных обретают. То один, то другой в перелет... Ну а наша судьба - оставаться. Обживать этот снег, обживать этот лед - И за тысячи верст не теряться. Уезжают друзья с Северов. Пусть их путь будет легок и светел. Пустоту воркутинских дворов Полирует неистовый ветер. Нам вступать с этим ветром в борьбу, Нам бороться, искать, не сдаваться... Кто-то выбрал по жизни иную судьбу, Ну а наша судьба - оставаться. Уезжают друзья с Северов. Тяжело, а совсем не в припрыжку. Телефонами их номеров Записная заполнена книжка. И летят позывные в эфир То с Воронежа, то с Таганрога В заполярный январский заснеженный мир, Где так близко до неба и Бога. Уезжают друзья с Северов. Северяне теперь - россияне, Грибники подмосковных боров Без тундры и полярных сияний. Новый круг, новый край, новый кров... Дай им Бог в жизни не потеряться! Уезжают навеки друзья с Северов, Ну а наша судьба - оставаться...
Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом укрытые... Нехотя вспомнишь ты время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые... Ох, эти лица, давно позабытые - Светлые души и двери открытые, Лампочки, тапочки, девочки-лапочки, Мама на лыжах в сиреневой шапочке. Мама на лыжах, а папа - в отсыпочке После ночной. Все мы ходим на цыпочках. А за окошком - бульдозером срытые Нивы печальные, снегом укрытые. Нивы печальные, думы осенние, Танцы в ДК и кино в воскресение, В макулатуре - журналы с картинками, А после школы - конверты с пластинками. А после школы - уроки и опыты, Час на "битлов" и пацанские хлопоты: Стенка на стенку, проулок на улицу... Тот не мужик, кто зассал и тушуется. Тот не мужик, кто читает Некрасова В час, когда двор в настроенье атасовом, В час, когда выбрались лыжники сытые В нивы печальные, снегом укрытые. А после драки - награда за мужество: Пива глоток и бычок от содружества... Нехотя вспомнишь, что мама волнуется, Бросишь: "Пока!" - и вразвалку по улице. Бросишь бычок за углом возле булочной, Снегом забулькаешь запах окурочный, Юркнешь за дверь в аккурат на поверочку - Папа попросит дневник на проверочку, Всыплет ремня, даст советы дурацкие. А под столешницей - Лем и Стругацкие, А под подушкой - бабина с "Подлодкою" И фотография с голой молодкою. А за окошком - бульдозером срытые Нивы печальные, снегом укрытые... Все это было в моем поколении, В веке другом и в другом измерении. Но чуть закрою глаза - предо мною Утро туманное, утро седое, Книжек страницы, пластинки побитые, Танцы и лица давно позабытые... Ох, эти лица, давно позабытые - Светлые души и двери открытые, Лампочки, тапочки, девочки-лапочки, Мама на лыжах в сиреневой шапочке.
Однажды, рано или поздно, в пути зализывая раны, из городов тропою звездной уходят в Лету великаны. Как постаревшие спортсмены, не одолевшие маршрута, они идут, а им на смену толпою валят лилипуты, спеша ушатами воды смыть великанские следы. И начинается потеха. И равнодушными ночами куски неискреннего смеха летят в прохожих кирпичами. И лилипуты лилипуток, как заведенные, под вечер во мраке телефонных будок уныло тискают за плечи. А по утрам в кругу друзей гордятся доблестью своей. Но безмятежные минуты редки в краю семейных кланов. И выбирают лилипуты себе народных великанов. За хилый рост, за плоскость шуток, за зажигательные речи, за их готовность лилипуток уныло тискать каждый вечер, за великанское чутье на лилипутское "мое". Так и кончается эпоха великих дел и дерзких планов. И лилипутам очень плохо на свете жить без великанов. Они еще смелы, как будто, и бьют в большие барабаны, но по ночам у лилипутов в мечтах совсем другие планы. Когда ж вернутся великаны? Когда ж вернутся великаны?..
Закружи, не жалея, воркутинская вьюга, Потерявших друг друга у Полярного круга, Возлюбившим разлуку - дай печаль и тревогу, Кольцевою дорогой брось к родному порогу. Пусть присядут на лавку И потужат немного, Чтоб не стала удавкой Кольцевая дорога. Воркутинская вьюга, закружи, не жалея, Тех, кто предал друг друга, кто любить не умеет. Кольцевою дорогой прокатись по печали, Чтобы злую разлуку на руках не качали. Чтоб не бил томагавком Быт по темени строго, Чтоб не стала удавкой Кольцевая дорога. У Полярного круга, где по пояс березы, Потерявших друг друга ждут ветра да морозы. Закружи их сильнее, воркутинская вьюга. Может, если успеют, то согреют друг друга. Жизнь пойдет на поправку, Но просите у Бога, Чтоб не стала удавкой Кольцевая дорога.
Как кибитка кочевая, от людей вдали, Как площадка смотровая с полотна Дали, Эта вышка буровая на краю земли. Не бывал тут волк тамбовский и московский бич. Здесь бродил один Дымбовский Бруно Янович. Это он поставил вышку Лет тому под 30 с лишком, Когда "медную" мыслишку Он хотел постичь. И стоит она, скучая, в призрачной дали, Словно баржа грузовая на речной мели - Эта вышка буровая на краю земли, Не позвавшая в соседи клочья облаков, Не дошедшая до меди несколько шагов, Посреди краев ненецких Со времен еще советских, В рыжей патине, как нэцке Из чужих краев. Я все чаще ощущаю, пригубив шабли, Что страною я случайно позабыт вдали, Словно вышка буровая на краю земли, Будто сам я волк тамбовский и московский бич, Будто взял меня Дымбовский Бруно Янович И поставил в месте гарном На Урале Приполярном, Чтоб свой путь гуманитарный Я сумел постичь. Как кибитка кочевая, от людей вдали, Как площадка смотровая с полотна Дали, Эта вышка буровая на краю земли.
Утолить твою хотел бы печаль я. Обожаю я души твоей ширь. Ты приехала со мной в Заполярье, Словно жены декабристов - в Сибирь. Кто подумать мог, что так в жизни сложится? - Далеко от нас живут сыновья. Ты - навеки Заполярья заложница. И, выходит, виноват в этом я. Где-то нежится под солнцем Анталья, Где-то высохла от зноя земля. А ты приехала со мной в Заполярье, Где метели выдают кренделя, Где коровы, сеновалы, поленницы Экзотичней, чем кусок хрусталя. Ты - навеки заполярная пленница. И, выходит, виноват в этом я. А за стеночкой шахтерская ария В исполнении соседа Петра. Ты приехала со мной в Заполярье, Где шахтеры могут петь до утра. Ты соратница моя и союзница, Но я чувствую, родная моя, Что ты - навеки заполярная узница. И, выходит, виноват в этом я. Утолить твою хотел бы печаль я. Обожаю я души твоей ширь. Ты приехала со мной в Заполярье, Словно жены декабристов - в Сибирь. Кто подумать мог, что так в жизни сложится? - Далеко от нас живут сыновья. Ты - навеки Заполярья заложница. И, выходит, виноват в этом я.
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |