Четверостишия
Поэзия - не поза и не роль.
Коль жизнь под солнцем - вечное сраженье, -
стихи - моя реакция на боль,
моя самозащита и отмщенье!
* * *
Я не поэт. Стихи - святое дело.
В них так воздушно, нежно и светло...
Мне ж дай предмет, чтоб тронул - и запело,
или хотя бы пальцы обожгло.
* * *
Деревня N. не знала гроз.
Покой и тишь - ее основа...
Но в каждом доме был Христос
с лицом Емельки Пугачева!
Автопортрет
Коварный, вздорный, непослушный,
один, как ёлочка в бору...
И нет опасности насущной,
что я от скромности умру.
За кем-то смерть летит в конверте,
за кем-то долг бежит босой...
За мной гоняется бессмертье
с тупой заржавленной косой.
Я винный след в тайге оставлю,
закуской белок подкормлю.
Я пьянством Родину прославлю,
свою Россию-во-хмелю.
Я сам с собой устрою встречу,
надев на голову ведро...
По соловью шарахну речью
и цаплю цапну за бедро...
Пусть ваш Пегас стыдливо прячет
свой голубой невинный глаз...
С тоскливым храпом жеребячьим
кобылу любит мой Пегас!
Пройдут в народе чудо-слыхи,
что я таков, а не таков...
Мои уродливые стИхи
нужнее правильных стихов.
Души моей лампада
В труде и на досуге,
в довольстве и печали -
ко мне, враги и други,
не лезьте с мелочами.
Ловлю в мещанском хоре -
обиженную скрипку,
космическое горе,
вселенскую улыбку.
Гори неугасимо,
души моей лампада!..
Но жизнь проходит мимо
в сто раз быстрей, чем надо...
Если
Если бабы недружно запели,
значит, труп повезут со двора...
Если морда опухла с похмелья,
значит, весело было вчера.
Если мысль выше крыш не взлетает,
значит, кончился в сердце огонь...
Если снег на ладони не тает,
значит, мертвая это ладонь.
Если умер, но ходишь, как прежде,
если сдался, врагов возлюбя,-
значит, слава Последней Надежде,
что воскреснуть заставит тебя!
Голос тайги
Избушка лесничего. Вечер.
Книжонка скользнула с руки...
Забудем все речи и встречи.
Послушаем голос тайги.
-Пить-пить!-но помочь мы бессильны,
синичкину слыша мольбу...
-Дай шубу!-командует филин,
Дай шубу, а то зашибу! Фу-бу!
И вдруг-в этой сладостной неге
совсем человеческий плач:
-Ах, Гегель! да Гегель! да Гегель!-
упорно зовет куропач.
Умолк, успокоился будто,
стыдится, наверно, за фарс...
Но тут принимается утка:
-Маркс! Маркс! Маркс!
Мы слушаем, думаем, курим.
Клянем комариную звень...
А в согре далекой: "Баку-у-у-нин!"
рыдает неведомый зверь.
Политика? В роще? Да бросьте!
Здесь просто - природа да я.
...Но утром на дальнем погосте
мне- "Ницш-ш-ше!"-сказала змея.
Идеал
Она (любимая) должна
быть бескорыстна, безобманна,
верна, прелестна и умна.
Формат-желательно карманный...
Чтоб ты не сох, не ревновал
и был с любимой вечно рядом:
достал, включил, поцеловал,
дал горсть конфет- и снова спрятал.
Я гляжу на тебя, любя...
Я гляжу на тебя, любя,
твои локоны тереблю...
Я люблю в тебе не тебя,
я другое в тебе люблю.
Ты-успехов моих музей,
ты- в меня из меня окно.
Для тебя я бросал друзей,
и родных разлюбил давно.
Свою меру добра и зла
ты сплела из моих систем.
Даже почерк ты мой взяла-
с завитушкой на букве "эм".
Ты-тропинка в моих снегах,
ты-письмо из Москвы в Сибирь,
ты в долгах-голубых шелках,
ты-в силках у меня снегирь.
Ты должна мне, мой мил-дружок,
я держу тебя сотней рук.
Вдруг уйдешь-и пропал должок!
Я встряхнусь, как пустой мешок,
и пристроюсь на пыльный крюк...
Я люблю!
Я люблю! через горы и годы!..
Я люблю! сквозь любые погоды!..
Я люблю! сквозь погосты-кресты,
сквозь туманы-дороги-мосты!..
Сквозь цветы восковые у морга,
сквозь судьбу, что к молитвам глуха!
Я люблю! ослеплённо и гордо!
От любви перекошена морда,
от любви перехвачено горло,
от любви не хватает дыха...
Я вам пишу
Я вам пишу звездой падучей,
крылом лебяжьим по весне...
Я вам пишу про дикий случай
явленья вашего во мне.
Пишу о том, как пел несмело:
взойди, взойди, моя заря!...
Я ради вас талант подделал,
как орден скифского царя...
Как я дружу с нейтронным веком,
как ярким словом дорожу...
И как не стал я человеком,
я вам пишу...
Я вижу звук и тишину...
Я вижу звук и тишину,
есть антимир в моей тетради...
Я вижу Африку-страну,
в окно заснеженное глядя...
Я слышу тьму и лунный свет,
и за соседскою стеною
я слышу - ночью древний дед
во сне ругается с женою.
Старуха, правда, умерла,
и мне за деда чуть обидно...
Но это наши с ним дела:
нам видно то, что всем не видно.
Мы жарких пушкинских кровей,
для нас - семь пятниц на неделе,
для нас - январский соловей,
а летом - музыка с метелью.
А в марте с крыш, вдоль мокрых стен
стекает голос Нефертити...
Читатель мой! я бьюсь над тем,
чтоб ты вот так же мир увидел.
Мой день
В этот день я не знаю ни границ, ни оков,
даже Смерти кричу: "Эй, мадам, будь здорова!.."
В этот день мне плевать на когорту врагов -
от швейцара Никиты до министра Петрова.
Не медведь, не змея, не енот, не лиса, -
я такой Человек, что найдете ли кроме-то!
Режу правду в глаза, крою матом туза,
не пугаюсь часов и коварных барометров.
В этот день я бросаю любые дела.
Пусть отделы зарплат от убытков повесятся!
...Это день 32 числа
любого текущего месяца.
Монолог убитого
Я в атаку последнюю шёл,
но судьба изменила герою...
Плюс к тому - оказался тяжёл
тот снаряд, что упал под горою.
Хорошо!
И дымком понесло,
и предсмертные слёзы просохли...
Плюс к тому - умереть повезло:
те, кто выжил, в плену передохли.
Плюс к тому - тишина... тишина...
Не слыхать разговора винтовок...
И вползают на грудь ордена,
давят лапками божьих коровок.
Москва придумает меня
Назло несчастьям и насилью,
чтоб зло исчахло наяву,
Земля придумала Россию,
а та - придумала Москву.
И вечно жить тебе, столица!
И, грешным делом, я хочу
стихом за звёзды уцепиться,
чтоб хлопнуть вечность по плечу.
Живу тревожным ожиданьем,
бессонно ямбами звеня...
Мой триумфальный день настанет:
Москва
придумает
меня!
Они бескрылы...
Боготворю их, солнечных и милых,
люблю сиянье знойное зрачков...
Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!
Границы платьев берегут их прочно..
Я, нарушитель ситцевых границ, -
они бескрылы - видел это точно!
А, впрочем, кто их знает, этих птиц...
Последняя любовь
Смешная, бескорыстная,
без лишних позолот,
преступная и быстрая,
горячая, как лёд,
удушливая, летняя,
сухая, как зола, -
любовь моя последняя,
спасибо, что была!
Птица счастья
Эх, Аркаша, нам ли горевать
в двух шагах от ядерного взрыва!
Знай работу, "телек" и кровать,
да в субботу - пять бутылок пива.
Соблюдай умеренность в любви,
не умей свистать разбойным свистом.
И во сне удачу не зови,
и не пей с лихим авантюристом.
Не теряй ни звон, ни аппетит,
пусть душа от горестей не хмурится...
И к тебе, конечно, прилетит
птица счастья - бройлерная курица.
***
Стихи мои, грехи мои святые,
Плодливые, как гибельный микроб...
Почуяв смерти признаки простые,
Я для стихов собью особый гроб.
И сей сундук учтиво и галантно
Потомок мой достанет из земли...
И вдруг-сквозь жесть и холод эсперанто-
Потомку в сердце грянут журавли!
И дрогнет мир от этой чистой песни,
И дрогну я в своем покойном сне...
Моя задача выполнена с честью:
Потомок плачет.
Может, обо мне...
Тема для песни
Иду по земле, удивляясь всему.
Изведал любовь, и суму, и тюрьму...
Свистит над тропой электрический бич,
Угрозы слагает невидимый сыч...
Все это шальное, угрюмое, злое-
угрозы мороза, подпалины зноя,-
все это, что скачет за дальним курганом
и ловит кого-то упругим арканом,-
терзает, утюжит, убожит, корежит,
все это, что жалости ведать не может,-
и пуля, что свистнула возле виска,
и даже сама гробовая доска,
мужик с топором, что грозится: убью!
и сыч, что кричит пропаганду свою,-
все это ужасное, взятое вместе,
все это-не больше,
чем тема для песни!
* * *
Аркадий Кутилов. Ты умрёшь через час, ни минуточкой позже!..
Аркадий Кутилов
Ты умрёшь через час, ни минуточкой позже!
Авторучка рывками проползёт по листу...
Свой последний часок ты продай подороже,
и секреты любви не тащи в темноту.
Обречённо метнись к сундукам и котомкам,
что на чёрный денёк припасла голова.
Ты умрёшь через час, так оставь же потомкам
все слова-самоцветы, изумруды-слова...
Чтоб лучилась лучинка, чтоб кричала кричалка,
чтоб гудела в стихах первозданная медь!..
Если жалко словцо и метафору жалко,
оглянись на часы:
без пятнадцати смерть!
Убеждая, побеждай
Известно всем, что звери - звери,
огонь-огонь, цветы-цветы...
Что светоч подлости-Сальери,
а Моцарт-гений доброты.
Но день текущий поминутно
ломает мнения людей...
...Итак, приказ: внушить кому-то,
что был Сальери не злодей.
Задача трудная, бесспорно,
но разрешимая вполне...
Начнём с того, что день был чёрный,
и Моцарт смерть видал во сне.
Она в сальерином камзоле
всю ночь тиранила кровать...
Ах, мысли, мысли, си-бемоли...
"Давай, Сальери, выпивать!"
Так он сказал, совсем невинно,
не глядя, в общем-то, назад...
Но в чёрной крышке пианино
он видел всё: вино и яд!
И хлынул мыслей водопадец,
и Моцарт с каменным лицом
проговорил:
-Сальери, братец,
сходи в подвал за огурцом...
Пока один бродил в подвале,
другой - стаканы подменил...
..........................
Сальери в церкви отпевали.
Весь свет Сальери хоронил.
Аккорд...
Рыданье...
Суть идеи...
И в заключенье-грозно взвыть:
"Доколе ж Моцарты-злодеи
нас будут ядами травить?"
Война
Есть я, есть ты в зеленом кимоно,
и телевизор смотрит диким глазом...
Я не люблю военное кино,-
в нем все не так, как в дедовских рассказах.
Я скромный зритель, тютя и губан,
не для меня твоей прически грива.
Тебе нужней экранный горлопан,
который "умер" точно и красиво.
Он после съемок бросится в такси,
ты в мыслях сядешь рядом на сиденье...
И вот тогда,- о господи, спаси!
мне так нужны войны цветные тени!
И я взовьюсь, как утка на лету-
трофей твоей добычливой охоты.
Вот пусть тогда распорют темноту
брюхатые десантом самолеты!
Пусть бомбы сядут к праздничным столам,
пусть взрыв-букет цветет в руках у смерти,
лежит кругом людей кровавый хлам,
и хлопья пепла носятся, как черти!..
...Я не люблю военное кино!
Люблю тебя в зеленом кимоно!
Ревную дико, тупо, ослепленно!
Люблю тебя в проклятии зеленом!..
...Зачем ты смотришь в черное окно?
***
Вот я умру, и вдруг оно заплачет,
шальное племя пьяниц и бродяг... ...
Я был попом, - а это что-то значит!
Я был комсоргом, - тоже не пустяк!
Я был мастак с багром носиться в дыме.
Я с топором вгрызался в синий бор.
Я был рыбак, и где-то на Витиме
мой царь-таймень не пойман до сих пор.
Я был художник фирмы "Тети-мети".
Я под Смоленском пас чужих коров.
Я был корреспондентом в райгазете
и свёл в могилу двух редакторов.
Учил детей и им читал по книжке,
как стать вождём, диктатором Земли...
И через год чудесные мальчишки
мою квартиру весело сожгли!
Я был завклубом в маленьком посёлке.
Поставил драму "Адский карнавал"...
И мой герой, со сцены, из двустволки,
убил парторга. В зале. Наповал.
Бродягой был и укрывался небом.
Банкротом был - не смог себя убить...
Я был... был... был...
И кем я только не был!
Самим собой?..
А как им надо быть?
Жила-была
Жила-была. Его ждала.
Вздыхала до рассвета.
Порой тоска ее брала
такая - спасу нету!
Тогда она бросала в печь
измятые конверты...
И пламя ело чью-то речь,
и вой летел предсмертный...
А чья вина? Ну, чья вина,
что жизнь - труба сквозная?
Вот так жила-была она.
А кто она - не знаю...
Жизнь
Сапоги мои - вдрызг
дырявые сапоги:
ни одна из брызг
не минует ноги...
Можно вплавь и вброд...
Гей, водичка-поилица!
Не дивись, народ,-
выльется!
Все излюблено,
все уж встречено,
искалечено, искорежено...
И чинить уже нечего,
а носить еще можно!
Казармы на Парнасе
Хвалю запев в любом рассказе,
и сам начну издалека:
...Стоят казармы на Парнасе,
снежком присыпаны слегка.
Здесь начеку зимой и летом
поручик Лермонтов и Фет...
И сам Шекспир здесь спит одетым
уже четыре сотни лет.
Лишь иногда тумана стенка
качнётся в мареве луны,
-и на свиданье Евтушенко
крадётся мимо старшины...
Лишь иногда майорской дочке
ударят в сердце соловьи,
-и Вознесенский прячет очи,
ещё хмельные от любви...
Бессмертье скучное изведав,
томятся пленники времён.
И за казармой Грибоедов
из пистолета бьёт ворон...
Вот так великие зимуют,
и дозимуют, наконец,
-когда к Парнасу напрямую
прискачет пламенный гонец.
И Блок ружьём ссутулит спину,
и Маяковский - с палашом...
Парнас пустеет, а в долину
стремятся вороны гужом...
Война сегодня быстротечна,
война бездумна и беспечна,
война всеядна, как война,
-ей даже музыка нужна...
Но под полотнищами света,
под вой военныя трубы
-конец войне, и над планетой
взошли салютные столбы.
И сквознячком в народной массе
летает дым - победный чад...
Гудит толпа... А на Парнасе
казармы холодно молчат.
Никто, наверно, не вернулся,
никто, наверно, не вернулся...
Совсем озябшая берёзка,
над ней - холодная звезда...
Но - чуткий звук... А может, просто
звенит святая пустота...
Но вздрогнет заяц на опушке,
но веткой белочка качнёт,
но скрипнет дверь, и выйдет Пушкин,
и кружкой снегу зачерпнёт.