|
|
|
В ПЕТЕРБУРГЕ МЫ СОЙДЁМСЯ СНОВА B Петербурге мы сойдемся снова, Словно солнце мы похоронили в нем, И блаженное, бессмысленное слово В первый раз произнесем. B черном бархате советской ночи, В бархате всемирной пустоты, Все поют блаженных жен родные очи, Bсе цветут бессмертные цветы. Дикой кошкой горбится столица, На мосту патруль стоит, Только злой мотор во мгле промчится И кукушкой прокричит. Мне не надо пропуска ночного, Часовых я не боюсь: За блаженное, бессмысленное слово Я в ночи советской помолюсь. Слышу легкий театральный шорох И девическое "ах"- И бессмертных роз огромный ворох У Киприды на руках. У костра мы греемся от скуки, Может быть, века пройдут, И блаженных жен родные руки Легкий пепел соберут. Где-то грядки красные партера, Пышно взбиты шифоньерки лож, Заводная кукла офицера Не для черных дум и низменных святош B черном бархате всемирной пустоты, Все поют блаженных жен крутые плечи, И ночного солнца не заметишь ты.
БЕССОННИЦА. ГОМЕР. ТУГИЕ ПАРУСА. Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся. Как журавлиный клин в чужие рубежи,- На головах царей божественная пена,- Куда плывете вы? Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи? И море, и Гомер - всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
ЧТО ПОЮТ ЧАСЫ-КУЗНЕЧИК? Что поют часы-кузнечик, Лихорадка шелестит, И шуршит сухая печка, - Это красный шелк горит. Что зубами мыши точат Жизни тоненькое дно, - Это ласточка и дочка Отвязала мой челнок. Что на крыше дождь бормочет, - Это черный шелк горит. Но черемуха услышит И на дне морском простит. Потому,что смерть невинна, И ничем нельзя помочь, Что в горячке соловьиной Сердце теплое еще.
ЭТО КАКАЯ УЛИЦА? Это какая улица? Улица Мандельштама . Что за фамилия чертова - Как ее ни вывертывай, Криво звучит, а не прямо. Мало в нем было линейного, Нрава он был не лилейного, И потому эта улица, Или, верней, эта яма Так и зовется по имени Этого Мандельштама ...
ИЗ АНТОЛОГИИ АНТИЧНОЙ ГЛУПОСТИ <1> Сын Леонида был скуп, и кратеры берег он ревниво, Редко он другу струил пенное в чаши вино. Так он любил говорить, возлежа за трапезой с пришельцем: -- Скифам любезно вино,-- мне же любезны друзья. <2> М. Лозинскому Сын Леонида был скуп, и когда он с гостем прощался, Редко он гостю совал в руку полтинник иль рубль; Если же скромен был гость и просил лишь тридцать копеек, Сын Леонида ему тотчас, ликуя, вручал. <3> В. Шилейко -- Смертный, откуда идешь? -- Я был в гостях у Шилейко. Дивно живет человек, смотришь -- не веришь очам: В креслах глубоких сидит, за обедом кушает гуся. Кнопки коснется рукой -- сам зажигается свет. -- Если такие живут на Четвертой Рождестве
Я НЕ ЗНАЮ, С КАКИХ ПОР... Я не знаю, с каких пор Эта песенка началась - Не по ней ли шуршит вор, Комариный звенит князь? Я хотел бы ни о чем Еще раз поговорить, Прошуршать спичкой, плечом Растолкать ночь - разбудить. Раскидать бы за стогом стог - Шапку воздуха, что томит; Распороть, разорвать мешок, В котором тмин зашит. Чтобы розовой крови связь, Этих сухоньких трав звон, Уворованная нашлась Через век, сеновал, сон.
Я НЕНАВИЖУ СВЕТ ОДНООБРАЗНЫХ ЗВЁЗД Я ненавижу свет Однообразных звезд. Здравствуй, мой древний бред,- Башни стрельчатой рост! Кружевом, камень, будь, И паутиной стань, Неба пустую грудь Тонкой иглою рань! Будет и мой черед - Чую размах крыла. Так, но куда уйдет Мысли живой стрела? Или, свой путь и срок, Я, исчерпав, вернусь: Там - я любить не мог, Здесь - я любить боюсь...
Я СКАЖУ ЭТО НАЧЕРНО, ШЁПОТОМ... Я скажу это начерно, шепотом, Потому, что еще не пора: Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра. И под временным небом чистилища Забываем мы часто о том, Что счастливое небохранилище - Раздвижной и прижизненный дом.
КАК КОНИ МЕДЛЕННО СТУПАЮТ Как кони медленно ступают, Как мало в фонарях огня! Чужие люди, верно, знают, Куда везут они меня. А я вверяюсь их заботе, Мне холодно, я спать хочу; Подбросило на повороте Навстречу звездному лучу. Горячей головы качанье, И нежный лед руки чужой, И темных елей очертанья, Еще невиданные мной.
О.Мандельштам СТИХИ О НЕИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ Этот воздух пусть будет свидетелем, Дальнобойное сердце его, И в землянках всеядный и деятельный Океан без окна - вещество... До чего эти звезды изветливы! Все им нужно глядеть - для чего? В осужденье судьи и свидетеля, В океан без окна, вещество. Помнит дождь, неприветливый сеятель, - Безымянная манна его, - Как лесистые крестики метили Океан или клин боевой. Будут люди холодные, хилые Убивать, холодать, голодать И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат. Научи меня, ласточка хилая, Разучившаяся летать, Как мне с этой воздушной могилой Без руля и крыла совладать. И за Лермонтова Михаила Я отдам тебе строгий отчет, Как сутулого учит могила И воздушная яма влечет. Шевелящимися виноградинами Угрожают нам эти миры И висят городами украденными, Золотыми обмолвками, ябедами, Ядовитого холода ягодами - Растяжимых созвездий шатры, Золотые созвездий жиры... Сквозь эфир десятично-означенный Свет размолотых в луч скоростей Начинает число, опрозрачненный Светлой болью и молью нулей. И за полем полей поле новое Треугольным летит журавлем, Весть летит светопыльной обновою, И от битвы вчерашней светло. Весть летит светопыльной обновою: - Я не Лейпциг, я не Ватерлоо, Я не Битва Народов, я новое, От меня будет свету светло. Аравийское месиво, крошево, Свет размолотых в луч скоростей, И своими косыми подошвами Луч стоит на сетчатке моей. Миллионы убитых задешево Протоптали тропу в пустоте, - Доброй ночи! всего им хорошего От лица земляных крепостей! Неподкупное небо окопное - Небо крупных оптовых смертей, - За тобой, от тебя, целокупное, Я губами несусь в темноте - За воронки, за насыпи, осыпи, По которым он медлил и мглил: Развороченных - пасмурный, оспенный И приниженный - гений могил. Хорошо умирает пехота, И поет хорошо хор ночной Над улыбкой приплюснутой Швейка, И над птичьим копьем Дон-Кихота, И над рыцарской птичьей плюсной. И дружит с человеком калека - Им обоим найдется работа, И стучит по околицам века Костылей деревянных семейка, - Эй, товарищество, шар земной! Для того ль должен череп развиться Во весь лоб - от виска до виска, - Чтоб в его дорогие глазницы Не могли не вливаться войска? Развивается череп от жизни Во весь лоб - от виска до виска, - Чистотой своих швов он дразнит себя, Понимающим куполом яснится, Мыслью пенится, сам себе снится, - Чаша чаш и отчизна отчизне, Звездным рубчиком шитый чепец, Чепчик счастья - Шекспира отец... Ясность ясеневая, зоркость яворовая Чуть-чуть красная мчится в свой дом, Словно обмороками затоваривая Оба неба с их тусклым огнем. Нам союзно лишь то, что избыточно, Впереди не провал, а промер, И бороться за воздух прожиточный - Эта слава другим не в пример. И сознанье свое затоваривая Полуобморочным бытием, Я ль без выбора пью это варево, Свою голову ем под огнем? Для того ль заготовлена тара Обаянья в пространстве пустом, Чтобы белые звезды обратно Чуть-чуть красные мчались в свой дом? Слышишь, мачеха звездного табора, Ночь, что будет сейчас и потом? Наливаются кровью аорты, И звучит по рядам шепотком: - Я рожден в девяносто четвертом, Я рожден в девяносто втором... И в кулак зажимая истертый Год рожденья - с гурьбой и гуртом Я шепчу обескровленным ртом: - Я рожден в ночь с второго на третье Января в девяносто одном Ненадежном году - и столетья Окружают меня огнем.
НА МЁРТВЫХ РЕСНИЦАХ ИСАКИЙ ЗАМЁРЗ На мёртвых ресницах Исакий замёрз, И барские улицы сини. Шарманщика смерть и медведицы ворс, И чужие поленья в камине. Уже выгоняет выжлятник пожар, Линеек раскинутых стайку, Несётся земля - меблированный шар, И зеркало корчит всезнайку. Площадками лестниц разлад и туман, Дыханье, дыханье и пенье, И Шуберта в шубе застыл талисман, - Движенье, движенье, движенье.
НЕПРАВДА Я с дымящей лучиной вхожу К шестипалой неправде в избу: Дай-ка я на тебя погляжу - Ведь лежать мне в сосновом гробу! А она мне соленых грибков Вынимает в горшке из-под нар, А она из ребячьих пупков Подает мне горячий отвар. - Захочу, - говорит, - дам еще... Ну, а я не дышу, - сам не рад. Шасть к порогу - куда там! - B плечо Уцепилась и тащит назад. Тишь да глушь у нее, вошь да мша, Полуспаленка, полутюрьма. - Ничего, хорошо, хороша! Я и сам ведь такой же, кума.
НЕВЫРАЗИМАЯ ПЕЧАЛЬ Невыразимая печаль Открыла два огромных глаза, Цветочная проснулась ваза И выплеснула свой хрусталь. Вся комната напоена Истомой - сладкое лекарство! Такое маленькое царство Так много поглотило сна. Немного красного вина, Немного солнечного мая - И, тоненький бисквит ломая, Тончайших пальцев белизна.
НЕЖНЕЕ НЕЖНОГО ЛИЦО ТВОЁ Нежнее нежного Лицо твое, Белее белого Твоя рука, От мира целого Ты далека, И все твое - От неизбежного. От неизбежного Твоя печаль, И пальцы рук Неостывающих, И тихий звук Неунывающих Речей, И даль Твоих очей.
О, КАК МЫ ЛЮБИМ ЛИЦЕМЕРИТЬ О, как мы любим лицемерить И забываем без труда То, что мы в детстве ближе к смерти, Чем в наши зрелые года. Еще обиду тянет с блюдца Невыспавшееся дитя, А мне уж не на кого дуться И я один на всех путях. Но не хочу уснуть, как рыба, В глубоком обмороке вод, И дорог мне свободный выбор Моих страданий и забот.
ОНА ЕЩЁ НЕ РОДИЛАСЬ Она еще не родилась, Она и музыка и слово, И потому всего живого Ненарушаемая связь. Спокойно дышат моря груди, Но, как безумный, светел день. И пены бледная сирень В черно-лазоревом сосуде. Да обретут мои уста Первоначальную немоту, Как кристаллическую ноту, Что от рождения чиста! Останься пеной, Афродита, И, слово, в музыку вернись, И, сердце, сердца устыдись, С первоосновой жизни слито!
ПОЕДЕМ В ЦАРСКОЕ СЕЛО! Поедем в Царское Село! Там улыбаются мещанки, Когда гусары после пьянки Садятся в крепкое седло... Поедем в Царское Село! Казармы, парки и дворцы, А на деревьях - клочья ваты, И грянут "Здравия" раскаты На крик "здорово молодцы!" Казармы, парки и дворцы... Одноэтажные дома, Где однодумы-генералы Свой коротают век усталый, Читая "Ниву" и Дюма... Особняки - а не дома! Свист паровоза... Едет князь, В Стеклянном павильоне свита!.. И, саблю волоча сердито, Выходит офицер, кичась, - не сомневаюсь - это князь... И возвращается домой - Конечно, в царство этикета, Внушая тайний страх, карета С мощами фрейлини седой, Что возвращается домой...
ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ СЕРДЦЕ ВОРУЕТ... После полуночи сердце ворует Прямо из рук запрещенную тишь, Тихо живет, хорошо озорует - Любишь - не любишь - ни с чем не сравнишь. Любишь - не любишь, поймешь - не поймаешь, Не потому ль, как подкидыш молчишь? Что пополуночи сердце пирует, Взяв на прикус серебристую мышь.
ПОСОХ Посох мой, моя свобода - Сердцевина бытия, Скоро ль истиной народа Станет истина моя? Я земле не поклонился Прежде, чем себя нашел; Посох взял развеселился И в далекий Рим пошел. А снега на черных пашнях Не растают никогда, И печаль моих домашних Мне по-прежнему чужда. Снег растает на утесах, Солнцем истины палим. Прав народ, вручивший посох Мне, увидевшему Рим!
ПУСТИ МЕНЯ, ОТДАЙ МЕНЯ, ВОРОНЕЖ Пусти меня, отдай меня, Воронеж, - Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь - Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож!
ШУТОЧНЫЕ СТИХИ Анне Ахматовой Вы хотите быть игрушечной, Но испорчен Ваш завод, К Вам никто на выстрел пушечный Без стихов не подойдет. 1911 x x x Блок Король И маг порока; Рок И боль Венчают Блока. 10 декабря 1911 x x x Кушает сено корова, А герцогиня желе, И в половине второго Граф ошалел в шале. x x x Спросили раз у воина: -- На Шипке все спокойно ли? Да,-- отвечал он,-- здесь на Шипке Все признают свои ошибки. x x x Уста запеклись и разверзлись чресла. Весь воздух в стонах родовых: Это Мария Петровых Рожает близнецов -- два театральных кресла. <1933--1934> x x x <И. Уткину> Один еврей, должно быть, комсомолец, Живописать решил дворянский старый быт: На закладной под звуки колоколец Помещик в подорожную спешит. <1920-е гг.> -------- x x x <Ф. Панферову> Помпоныч, римский гражданин, Наскучив жить в развратном изобильи, На то имея множество причин, Включая старческое слабосилье, К себе гостей однажды пригласил И сам себе разрезал скукожилья, Скукожился и дух по ванной испустил... x x x Плещут воды Флегетона, Стены Тартара дрожат. Съеден торт -- определенно -- Пястом пестуемый яд. x x x Вермель в Канте был подкован, То есть был он, так сказать, Безусловно окантован, То есть Канта знал на ять. В сюртуке, при черном банте, Философ был -- прямо во! Вермель съел собаку в Канте, Кант, собака, съел его. x x x Однажды из далекого кишла''''ка Пришел дехканин в кооператив, Чтобы купить себе презерватив. Откуда ни возьмись,-- мулла-собака, Его нахально вдруг опередив, Купил товар и был таков. Однако! x x x Какой-то гражданин, не то чтоб слишком пьяный, Но, может быть, в нетрезвом виде,-- Он В квартире у себя установил орган. Инстру''''мент заревел. Толпа жильцов в обиде. За управдомом шлют -- тот гневом обуян,-- И тотчас вызванный им дворник Себастьян Бах! бах! -- машину смял, мошеннику дал в зубы. Не в том беда, что Себастьян -- грубьян, А плохо то, что бах какой-то грубый... Начало 1934 x x x Мне вспомнился старинный апокриф -- Марию Лев преследовал в пустыне По той простой, по той святой причине, Что был Иосиф долготерпелив. Сей патриарх, немного почудив, Марииной доверился гордыне -- Затем, что ей людей не надо ныне, А Лев -- дитя -- небесной манной жив. А между тем Мария так нежна, Ее любовь так, боже мой, блажна, Ее пустыня так бедна песками, Что с рыжими смешались волосками Янтарные, а кожа -- мягче льна -- Кривыми оцарапана когтями.
СМУТНО-ДЫШАЩИМИ ЛИСТЬЯМИ Смутно-дышащими листьями Черный ветер шелестит, И трепещущая ласточка B темном небе круг чертит. Тихо спорят в сердце ласковом Умирающем моем Наступающие сумерки С догорающим лучом. И над лесом вечереющим Стала медная луна. Отчего так мало музыки И такая тишина?
СОХРАНИ МОЮ РЕЧЬ НАВСЕГДА Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда. Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда. И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый, Я - непризнанный брат, отщепенец в народной семье,- Обещаю построить такие дремучие срубы, Чтобы в них татарва опускала князей на бадье. Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи - Как нацелясь на смерть городки зашибают в саду,- Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе И для казни петровской в лесу топорище найду.
СУСАЛЬНЫМ ЗОЛОТОМ ГОРЯТ Сусальным золотом горят В лесах рождественские елки, В кустах игрушечные волки Глазами страшными глядят. О, вещая моя печаль, О, тихая моя свобода, И неживого небосвода Всегда смеющийся хрусталь!
УНИЧТОЖАЕТ ПЛАМЕНЬ СУХУЮ ЖИЗНЬ МОЮ... Уничтожает пламень Сухую жизнь мою, И ныне я не камень, Я дерево пою. Оно легко и грубо, Из одного куска И сердцевина дуба, И весла рыбака. Bбивайте крепче сваи, Стучите, молотки, О деревянном рае, Где вещи так легки.
В ИГОЛЬЧАТЫХ ШУМНЫХ БОКАЛАХ В игольчатых шумных бокалах Мы пьем наважденье причин, Касаемся крючьями малых, Как, легкая смерть, величин. И там, где сцепились бирюльки, Ребенок молчанье хранит, Большая вселенная в люльке У маленькой вечности спит.
ЗА ПАГАНИНИ ДЛИННОПАЛЫМ За Паганини длиннопалым Бегут цыганскою гурьбой - Кто с чохом чех, кто с польским балом, А кто с венгерской немчурой. Девчонка, выскочка, гордячка, Чей звук широк, как Енисей,- Утешь меня игрой своей: На голове твоей, полячка, Марины Мнишек холм кудрей, Смычок твой мнителен, скрипачка. Утешь меня Шопеном чалым, Серьезным Брамсом, нет, постой: Парижем мощно-одичалым, Мучным и потным карнавалом Иль брагой Вены молодой - Вертлявой, в дирижерских фрачках. В дунайских фейерверках, скачках И вальс из гроба в колыбель Переливающей, как хмель. Играй же на разрыв аорты С кошачьей головой во рту, Три чорта было - ты четвертый, Последний чудный чорт в цвету.
ЗАБЛУДИЛСЯ Я В НЕБЕ Заблудился я в небе, - что делать? Тот, кому оно близко, ответь! Легче было вам, дантовых девять Атлетических дисков, звенеть. Не разнять меня с жизнью, - ей снится Убивать и сейчас же ласкать, Чтобы в уши, в глаза и в глазницы Флорентийская била тоска. Не кладите же мне, не кладите Остроласковый лавр на виски, Лучше сердце мое разорвите Вы на синего звона куски! И когда я усну, отслуживши, Всех живущих прижизненный друг, Он раздастся - и глубже и выше Отклик неба - в остывшую грудь!
ЗАШУМЕЛА, ЗАДРОЖАЛА... Зашумела, задрожала, Как смоковницы листва, До корней затрепетала С подмосковными Москва. Катит гром свою тележку По торговой мостовой, И расхаживает ливень С длинной плеткой ручьевой. И угодливо поката Кажется земля, пока Шум на шум, как брат на брата, Восстает издалека. Капли прыгают галопом, Скачут градины гурьбой С рабским потом, конским топом И древесною молвой.
|
|
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |