* * *
Мама
Мама - нет слов мягче и милей.
Мама - нет глаз ярче и добрей.
Хорошо мне жить любя, мама родная,
Но смотрю я на тебя: ведь ты совсем седая!
Сколько ночей мне ты отдала!
Сколько лучей света и тепла!
Но теперь согрею я старость твою
И сегодня для тебя спою!
Мама, кто на свете тебя родней!
Мама, что теплее любви твоей!
Песня колыбельная, ласка беспредельная,
Память моих самых светлых дней!
Мама, нет мне ближе души живой!
Мама, всюду вижу я образ твой.
В горе молчаливая, в праздник хлопотливая,
Мама! Милая мама!
Если, мой друг, ты недалеко,
Солнце вокруг, на душе легко.
Любишь вспомнить иногда ты в час покоя
Мои юные года - детство золотое.
Тронешь мой чуб - отведешь глаза,
В складочке губ спрячется слеза...
Можно в радости всплакнуть, лишь бы полней
Было счастье у твоих детей.
Мама, нет на свете тебя мудрей!
Мама, нет умнее руки твоей!
Сказка акварельная, блузка рукодельная,
Драники всех пряников вкусней!
Мама, мне года не года с тобой!
Мама, ты всегда молода, друг мой!
В горе молчаливая, в праздник хлопотливая,
Мама! Милая мама!
Мама, прости: слов не подобрать...
Слово в горсти - в сердце благодать.
Потому живу любя, мама родная,
Что смотрю я на тебя - и дорогу знаю!
Льётся ручей света и тепла...
Сколько ночей ты меня ждала!
Но теперь согрею я осень твою
И сегодня для тебя спою!
Мама, кто на свете тебя родней!
Мама, что нежнее любви твоей!
Песня колыбельная, ласка беспредельная,
Радость моих долгих-долгих дней!
Мама, нет мне ближе души живой!
Мама, всюду вижу я образ твой.
В горе молчаливая, в праздник хлопотливая,
Мама! Милая мама!
* * *
Материнская
Спи, сынок, спи, маленький, не вздрагивай во сне! Свет погас, но за окошком звёздно. Целый день ты маялся в броне, горел в огне, - спать пора, играть не время: поздно. Спи, пострел, солдатик мой, присни себе рассвет без расстрела и не хмурься грозно в крепком сне: врагов твоих давно простыл и след - их и пушкой не разбудишь. Поздно. Спи, неугомонный, хватит даром воевать: детский садик завтра на замочке - выходной, законный! - значит можно не вставать и не мучить глазыньки-цветочки. Спи, сердешный, время ночью пулей пролетит - волоска не дам с тебя, зарытый в матушку головушкой, а матушка следит, чтобы спал сыночек как убитый. Спи, родной, а мне не спится рядышком с тобой: скоро день, а ты не отпускаешь - то к соску потянешься безусою губой, то под сердце ножкою толкаешь. Спи спокойно, мой зайчонок, звёздочка моя в тишине далёкой заокольной: чёрный ствол тебя не сглазит, не позволю я - над тобою вскинусь белоствольной. Спи, сынок, а я поплачу молча, просто так, видно, мамы не живут бесслёзно... В небе грозном гаснут звёзды, день слезой набряк. Спи спокойно, потому что поздно...
* * *
Молния
Синепёрую молнию осень в чернильницу ночи воткнула вонзила и по белому полю луны невозвратной строкою скользила А прозрачное облако влажную графику ту промокнуло невесомой ледышкой как детской ладошкой слезинку смахнуло Обошлось без грозы облегченно природа вздохнула Обошлось без развала небесного свода извода в руины без вороньего грая и без исступлённого воя спалённой раины Обошлось без раскола в стеклянной чернильнице ночи без изловленной мысли на лике без смысла и без многоточий без вторжения воли в дремучие тайны огня и полёта Но далёко за облаком всё погромыхивал кто-то в ворота...
* * *
Молодой конвойный
В стороне колючей, злой, невольной,
там, где валят лес под волчий вой,
пулей ветку срезал молодой конвойный
с корабельной ёлки строевой,
пулей ветку срезал молодой конвойный
с новогодней ёлки вековой.
Ах, что ж ты сделал, молодой конвойный,
ёлы-палы, пулькою шальной,
шевельнул гашеткой -
с той зелёной веткой
целый мир обрушился лесной!
Истекла она слезинкой хвойной,
синей лапой канула в сугроб...
Не успел и охнуть молодой конвойный -
чья-то ёлка рубанула в лоб.
Не успел и ахнуть молодой конвойный,
потому что метил в чей-то лоб...
Ах что ж ты сделал, молодой конвойный,
ёлы-палы, веточку срубил -
дурою неметкой
расквитался с веткой,
да себя под ёлкой загубил.
Набежали к ёлке конвоиры,
положили смену мордой в снег,
и дышали шавки в розовые дыры
между лап, обрушенных навек.
И сопели сявки в розовые дыры
между лап, затеявших побег.
Ах что ж ты сделал, молодой конвойный,
ёлы-палы, в том лесу густом -
тронул ветку плёткой,
пулею-залёткой,
а тайга ответила хлыстом.
* * *
Монастырская вода
В чистом поле на краю погоста и в начале взлётной полосы в чудеса уверовать непросто, то и дело глядя на часы. Я иду под небом загорелым к монастырской ледяной воде по земле, по горло сытой мелом, позабывшей думать о дожде. Пролетит лихач на шарабане, громыхая кузовом пустым, - белый прах развалится кубами, и дубрава выдохнет: остынь... Снизойду под шелест, изнывая, обметая овода с плеча, к той воде, что, говорят, живая, - зачерпну студеной сгоряча. Сердце ухнет - берег покачнётся, самокатный жемчуг прозвенит - а на камне девушка смеётся, полыхая заревом ланит. Дух захватит - снова сердце ахнет, кровь - навылет, память - наотлёт... Тут Кащей над златом не зачахнет: не ковер подарит - самолёт! Эти очи словом не загасишь, вороватым ветром не собьёшь: для такой - земля и небо настежь, за такой - хоть к богу на правёж! А она шутя полнеба вынет, лютый ливень скатит на себя, будто пекло радугой пролынет, молодца бесстрашием знобя. Грянешь к ней, на милость уповая, переломишь выю под струю - и поверишь, что вода - живая: канул в пекло - вынырнул в раю... В этот свет уверовать не просто, а на том молчат мои часы - и поди пойми, где край погоста, где начало взлётной полосы. Но и тут чудесит леший хитрый: у ручья два края, две руки, и на той - суровый крест под митрой, а на этой - банка для деньги...
* * *
Напутная
Не ходи, сынок, на бой, на войну. Там стреляют, там людей убивают. Лучше я тот грех приму и вину, коли жизни без греха не бывает. Погоди, сынок, стрелять-убивать: не замолишь той беды, не загладишь. С той хворобой будешь век вековать, с той зазнобой, ох, вовек не поладишь. Не спеши, родимый, жать да косить мёртвой хваткой, молодецкой сноровкой: с той повадкой головы не сносить - злая прядка захлестнётся верёвкой. Оглянись, родной, да перекрестись: то не жито пало - плоть неживая отпустила душу грешную ввысь, а в твоей душе - дыра ножевая... Не ходи, сынок, война - не жена и не мать родна тебе, человеку. А женись да подними пацана - не урода, не слепца, не калеку. Подними его да мир покажи белым светом, а не чёрной дырою, - да потупятся лихие ножи, да уступят лиходеи герою. Не спеши, сынок, дырявить сердца - те сердца свою кровинку качают... И хоть бают, будто сын за отца не в ответе, - да за мать отвечает... Не ходи, сынок, на бой, не ходи прежде батьки в пекло - вот моё слово! Крест на мне за те кресты впереди, на груди, где нету места живого... Не ходи, родной, не дай дожинать без тебя твою делянку-полынку да глядеть, как убивается мать белым волосом под чёрну косынку...
* * *
Не в моего ты бога верила...
Не в моего ты бога верила, Россия, родина моя! Ты как колдунья дали мерила, И был как пасынок твой я. Боец забыл отвагу смелую, Пророк одрях и стал слепой. О, дай мне руку охладелую - Идти единою тропой. Пойдем, пойдем, царевна сонная, К веселой вере и одной, Где светит радость испоконная Неопалимой купиной. Не клонь главы на грудь могутную И не пугайся вещим сном. О, будь мне матерью напутною В моем паденье роковом. <1916>
* * *
Невесёлая
Эпиграф:
Нет, ребята, всё не так.
Всё не так, ребята...
В.Высоцкий
Что-то, братцы, затомило грудь,
что-то, хлопцы, в глотке пересохло...
Не пора ли накатить по чуть,
по чуть-чуть, по самые по стёкла?
Вроде, братцы, слева отошло,
вроде, хлопцы, справа полегчала...
Не пора ли лазарям назло -
по второй за доброе начало?
Ах, дайте горе захлебнуть,
дайте морю захлестнуть
устье до гортани!
Дайте встать да разорвать
душу, вышитую в гладь
красными крестами!
Что-то песня снова невпопад,
что-то стёкла залило слезою,
будто я навеки виноват:
душу рву да зря глаза мозолю.
Что-то я от водки приустал:
что-то мне не соколом, не пташкой -
всё колом да ломом по костям,
всё одышкой по дорожке тяжкой.
Ох, дайте до ночи успеть -
да с полуночи распеть-
растравить отраву.
Дайте знать не прогадать:
душу за душу отдать
по душе, по нраву!
Что-то, братцы, все мне чужаки,
да и вы, ей-богу, надоели
хуже горькой, туже той пеньки,
что на глотку грешную надели...
Что-то нету места кулакам,
что-то нету сердцу разворота -
будто вместо ворота аркан,
будто вместо свята позолота.
Эх, дайте сволочи глотнуть,
дайте песню растянуть
пьяными устами,
дайте встать да разорвать
за такую нашу мать
сердце под крестами!
Дайте веточку-травиночку
на зуб да на разминочку
с нечаянной тоской,
дайте девку мою чарочку,
татарочку! турчаночку!
Да нету под рукой...
* * *
Одиночество
И ветер, и дождик, и мгла Над холодной пустыней воды. Здесь жизнь до весны умерла, До весны опустели сады. Я на даче один. Мне темно За мольбертом, и дует в окно. Вчера ты была у меня, Но тебе уж тоскливо со мной. Под вечер ненастного дня Ты мне стала казаться женой... Что ж, прощай! Как-нибудь до весны Проживу и один - без жены... Сегодня идут без конца Те же тучи - гряда за грядой. Твой след под дождем у крыльца Расплылся, налился водой. И мне больно глядеть одному В предвечернюю серую тьму. Мне крикнуть хотелось вослед: "Воротись, я сроднился с тобой!" Но для женщины прошлого нет: Разлюбила - и стал ей чужой. Что ж! Камин затоплю, буду пить... Хорошо бы собаку купить.
* * *
Оля
- Очередная переделка одной из самодельных солдатских песен
Колосилась в поле
Рожь несжата.
Прижимался к Оле
Парень со стройбата:
Олечка родная!
Крошка дорогая!
Я тебя не брошу -
Дай лизну хоть с края!
Волновалось поле -
Жито осыпалось.
Против силы воли
Оля отдавалась.
Были все довольны,
Кроме папы-мамы:
Их учили в школе
Не читать романы!
На перроне Оля
Скажет: "До свиданья!"
Поцелует Коля
Сына на прощанье.
И не знает Оля,
Что в далёком крае
Ждёт супруга Колю
Жёнушка другая!
Как над полем утки,
Время пролетело...
Своему малютке
Оля часто пела:
- Ты прости, сыночек,
Я не виновата,
Что в одну из ночек
Обняла солдата!
Подрастёт малышка,
Спросит: "Где мой папа?"
И в ответ услышит
Голос из-за шкапа:
- Он служил в стройбате
На кирке-лопате!
Обещал: прикатит
И за всё заплатит!
Но теперь он Олю
Больше не обманет!
И под кустик в поле
Силой не затянет!
Оля дело знает!
По ночам гуляет
За версту от поля,
Где сдалася Коле...
1965
* * *
Песни осенние
Песни осенние всё вдохновеннее веют быльём по стерне... Остановите на время мгновение - дайте опомниться мне! Странник небесный созвездия выметет, зыбку качнёт на ветру... Попридержите качели на вылете: впрок серебра наберу! К речке ребячества нетерпеливого стёжку пробью босиком... Заворожите мальчонку сопливого ивы зелёным платком! Гляну ли смолоду в дали заречные, вольный, довольный, ничей, - ошеломите сердечко беспечное, молнии милых очей! Хмелем завьётся веселье подённое, звоном зальётся зенит - перехватите струну забубённую, коли неладно звенит! Воды весенние все не озвучу я: молча несётся река... Перекрестите стремнину по случаю, коли поспеет рука. Сбился с дороги в урочище каменном сердца осколок немой... Охолоните вы, слёзыньки мамины, нету мне свету домой! Пальцы осыпятся в пламя гитарное, лопнет струна невпопад... Не торопите команду пожарную: это осенний закат!
* * *
Папа
Я чего хотел вам сказать: мужику на свете не мёд. Не успел два слова связать - "Папа, тебя мама зовёт!" Этой маме всё нипочём! Только карта в руки попрёт - тут же по башке кирпичом: "Папа, тебя мама зовёт!" А у папы дядя в гостях: разольёт, зальёт - изольёт... Бабе эти байки пустяк: "Папа, тебя мама зовёт!" Разозлюсь - другую найду. На Курилах, скажем, живёт... Рай душе - а будто в аду: "Папа, тебя мама зовёт!" За рубеж от мамы сбегу, а тоска живьём изжуёт, будто пишет кто на снегу: "Папа, тебя мама зовёт!" Поезда сбиваются с ног, клином в небе Аэрофлот, и несёт меня на звонок: "Папа, тебя мама зовёт..." Пятый год живу бобылём: надорвала баба живот... А не зарастает быльём: папа, тебя мама зовёт! И ночами дело - табак: всё смолю, а сон не идёт. Холодна без бабы изба. Папа, тебя мама зовёт... Накрошу пшена на окне - воробей собьёт и клюёт. И чирикнуть хочется мне: папа, тебя мама зовёт! Только клювом темень проткну - подхватилась птаха на взлёт. А я всё чего-то тяну... Папа, тебя мама зовёт! Перекрестит память окно, похоронку в двери завьёт - и стреляет в сердце одно: "Папа, тебя мама зовёт!" Сном забудусь - чья-то рука зарево июньское рвёт... Я тяну отца за рукав: "Папа, тебя мама зовёт!" Сном забудусь - чья-то рука зарево июньское рвёт. Я тяну отца за рукав, а она зовёт и зовёт...
* * *
Первая любовь
- Эту песню лет сорок назад напел мне Анатолий Волохов. Мне пришлось уже в конце 90-х немного доработать первый куплет, разнообразить припев, добавить третий и четвёртый куплеты.
(ремейк)
Сколько б мы с тобою ни встречались -
встреча за мгновенье пролетит.
Сколько б мы с тобою ни прощались -
нам разлука счастья не простит.
Эти ранние
встречи-расставания
не повторятся вновь...
Берегите, юноши,
берегите, девушки,
берегите первую любовь.
Если запоют зимою птицы -
это значит скоро быть весне.
Если ты мне ночью будешь сниться -
значит утром ты придёшь ко мне.
Эти ранние
ночи-ожидания
не воротятся вновь...
Берегите, юноши,
берегите, девушки,
берегите первую любовь!
Видно, так положено судьбою:
без прощаний не бывает встреч,
не поют сердца без перебою,
без тоски любовь не стоит свеч!
Эти ранние
с вечера свидания
не озарятся вновь...
Берегите, юноши,
берегите, девушки,
берегите первую любовь...
Сколько б мы с тобою ни встречались -
новой встречи ждать не переждать.
Сколько б мы с тобою ни прощались -
а конца прощаньям не видать.
Эти ранние
встречи-расставания
не повторятся вновь...
Берегите, юноши,
берегите, девушки,
берегите первую любовь.
* * *
Песня
На пирах веселых В деревнях и селах Проводил ты дни. Я в лесу сидела Да в окно глядела На кусты и пни. Девки пряли, шили, Дети с нянькой жили, Я всегда одна - Ласковей черницы, Тише пленной птицы И бледнее льна. Я ли не любила? Я ли не молила, Чтоб господь помог? А года летели, Волоса седели... И замолк твой рог. Солнце пред закатом Бродит по палатам Вдоль дубовых стен. Да оно не греет, Да душа не смеет Кинуть долгий плен.
* * *
Песня горного стрелка
Я пишу издалека, из такого высока, что дрожит рука и сердце обмирает. В песне горного стрелка лебединая строка да последнего рывка земля сырая. На броне калёных скал губ обугленных оскал деревяшкой языка лижу, ласкаю. Кожей бритого виска осязаю облака, вечный призрак родника взахлёб лакаю. За контрольной полосой след теряется босой: то курносая с косой солдата дразнит. Бог не выдаст - чёрт не съест: лягут сумерки окрест - с самой верной из невест затею праздник. Загляну судьбе на дно: хлынет красное вино на зелёное сукно вечерней зорькой. Звякнут горные ключи, ахнут филины-сычи - эхо женщиной в ночи заплачет горько. Я пишу издалека, из такого высока, что бессмертная река парит над бездной выше солода воды, выше холода руды, выше золота звезды строкой железной...
* * *
Письмо
Мое печальное письмо тебе никто не принесёт, и ты конверт не надорвёшь, чтоб выпустить слова. Моя единственная, нам весна покоя не даёт. Я знаю это по себе: душа ещё жива. Мое полночное письмо - сплошная правка и мазня: правописанию судьбы я слишком поздно внял. Но что-то набело вершить едва ли станется с меня. А почерк твой непогрешим - и мне не изменял. Мое последнее письмо - о том, чего не забывал: я просто сердце надорвал и душу отпустил - и, окрылённая, она одна ушла за перевал на много лет, покуда я в чужих сердцах гостил. Мое прощальное письмо никто тебе не передаст. Но шторы ветхие раздвинь в заоблачную высь: на склоне лет, помят и сед, лежит конверт, вмерзая в наст единым выдохом: прочти! - и эхом: отзовись...
* * *
Посторонний
По дороге степной, на ночь глядя без страха, добрый молодец бил остывающий прах. На широком плече подсыхала рубаха, ветерок озорной ковырялся в вихрах. Было малому прать, на ночь глядя да идя, не скажу почему, не отвечу куда, без кольчуги стальной, без отчаянной гриди, без коня под собой для такого труда. На какой там версте от родимого дома, на каком там шагу от родимых ворот подмигнула звезда, ворохнула солома - и чужая беда растопырила рот. На дороге степной, на ночь глядя без страха, поперёк колеи добрый малый лежал. На широкой груди распахнулась рубаха, на студёной губе тихий ангел дрожал: "Если вам об меня спотыкнуться придётся на дороге степной посредине земли, принакройте ладонью два мёртвых колодца, два оконца, в которых два солнца зашли. Помолитесь себе за меня перед Вышним, покреститесь на звёздочки правой рукой: я ходил среди вас безответным и лишним - и оставил вам мир, и ушёл на покой. На какой там версте от родимого дома, на каком там шагу от родимых ворот закатилась звезда, одолела истома и дорогой безногой взяла в оборот. Я блажил среди вас, чёрен, горен и светел, песней жил трепетал, перьем слова витал, всё услышать спешил, да на всё не ответил - не взыщите с немого, что не доверстал... Я ль не жил подле вас - ни щита, ни булата, ни червонного злата на чёрный денёк - в диогеновой бочке, в сорочке Сократа, в плащанице, без камня и без подоплёк? Между лиц и телец вы меня не узнали в балагуре, в натуре без меры и тла. Я две капли души положил на скрижали, чтобы та веселила, а эта пекла. На любого из вас как две капли похожий, на дороге степной я лежу стороной без упрёка, без прока - живой и пригожий тем, кто шёл, кто запнулся, кто встал - надо мной..."
* * *
Прелюдия любви
Я знаю, почему ты так бледна. Скажу - сама поверишь слову на слово: всё кончено - и только жизнь длинна, как бесконечность вечера ненастного. А что случилось? Шторы на окне ещё в порыве ветреном полощутся, но уж тоска об уходящем дне звенит листвой в ногах озябшей рощицы. Окурок смят, и пепел в хрустале уже знобит от близости отчаянья, что не сдержать тепла на пустыре, что не изъять из пропасти молчания. И этот вечер безнадёжно пуст. Глаза в чужие стены вяло тычутся. Давно ли здесь он пил калину уст! Давно ли ты была его владычица! Ещё вчера, не ведая стыда, молву презрев и люду неподсудная, калёной каплей ты роняла: да! - и за полночь дрожала звень посудная. Ещё сегодня плен горячих рук рассвет сплетал, сметая на пол простыни, и ты Франческой шла за кругом круг, сияя грудей молодыми гроздями. Ещё, ещё, - и бесконечен миг смятенных век над чарами бессонными... Так что с тобой? Белее ночи лик, и нем язык, дотла спалённый стонами. И вряд ли будет тягостнее путь, чем этот - от двери до подоконника, где всё о нём. И как душе уснуть, когда кругом любви немая хроника? Но я скажу - и воля здесь твоя, внимать иль мимо пропустить рассеянно: он - это сон. А я - всего лишь я. Но есть края, где яр и ветер севера. Так распахни на север веер глаз: ворвусь к тебе, смахну ручьи горючие, чтоб вновь душа зашлась и обожглась слепым огнём всевидящего случая.
* * *
Прямая линия
Такой пространный разговор и странный. Такой отчаянной тоски гудки, что отзываются виски мембраной и сердцу, кажется, больней щеки. Согрето голосом родным до жара, разбито холодом словес до слёз... Наверно, долго ты сама дрожала, пока не выдохнула в жар мороз. Какая странная зима в округе: неразделённой муки крест из уст... Двужильный провод бытовой услуги соединяет плюс и минус чувств. Нетелефонный разговор - и баста! Нетелефонный узел грёз и фраз. Но больно коротко гудки и часто рвут-вырывают проводки из нас... Легла ладонь на рычаги, кричала разъединённая душа в тиши, и шнур змеился от меня к началу непродолжительной моей души. Но права слова всё во мне просило, что изрыдалось, извелось за жизнь. А жизни было года три от силы - все остальные на ножах зашлись. Пускай изрезался я в кровь струною, пускай не раз цветками глаз поник - но ты Надеждою сбылась со мною на три минуты, на сейчас, на миг. И снова цифры ворошу глазами. Прольётся ль голос неземной в ночи? Не отвечает абонент: он занят. Молчи, угрюмая труба, молчи! Молчи, покуда я судьбу ломаю и палец мечется в кольце кольца, и верещит моя судьба рябая последним номером шута, глупца. Дышу в дырявый эбонит свирели, вонзаю пальцы в колесо любви - опять! короткие... Звонит! Не мне ли? Звони, любимая! Томи! Зови! Зови короткими, как жизнь, звонками! Гудками, частыми, как смерть, дразни! Чтоб реже ныли мы, чтоб не смолкали друг другом занятые мы... Звони! Да что нам техники оскал? Осколок разбитых вдребезги зеркал суда. Пускай над старым навсегда Осколом звенят безусые мои года. Какого эха дозовусь - не знаю, с какого лиха сковырну замки? Но, раны пальцами заткнув, роняю надежды призрачной капель - звонки. О, трубка пляшущая, пой! Пусть кто-то рулетку крутит не со мной - с тобой, но я уверен, что не все пустоты в душе заполнил он собой... Отбой!
* * *
Пуля-дура
То ли в поле, то ли в Туле шито-крыто - не для сказа - отливали дуру пулю удалые мастера. Рикошетом пела пуля от Кундуза до Кавказа, за неделю до Приказа позвала меня: пора... Я ушёл, не зная боли. Сердце пулю обнимало. Малой кровью поле боя окропил, купил, ушёл от недоли, от неволи, от долгов, больших и малых, от устава, от усталой роты с вынутой душой. Я ушёл от вечной строчки песен, писем, зим и вёсен, - знать, не выслужил отсрочки у певуньи роковой... Видно, маминой сорочки не сносил - до срока сбросил: проколола пуля точку для награды боевой. А на кой мне та награда, ты скажи, залётка пуля, ты ответь, шальная, правдой, молви слово хоть во сне: или матерь будет рада в ратной кузне, в рОдной Туле, что забыл тебя в Кабуле, а нашел тебя в Чечне? То не в поле - в стольном гуле шито-крыто, не для сказа, отливали дуру пулю удалые мастера. Рикошетом била пуля от Кундуза до Кавказа за неделю до Приказа, за два вдоха до утра, за неделю до Приказа, за два шага на ура...
* * *
Работа по контракту
Прощай, Валюха, и до скорого, Таганка! Не жди по дембелю - придётся зимовать: я законтрачил, раз пошла такая пьянка и больше некому победу доковать. Ну что гражданка! Там, хоть шкурой наизнанку - не много выручишь, а больше не урвать: там всё прихвачено крутыми спозаранку, и наше дело - в это дело не встревать. Пойти к заказчику - так я стрелок неважный палить из пушки из-под "крышки" по жидам. Другое дело - законтраченный, присяжный, уполномоченный с крестом на рамадан. Когда гора идёт не к нам, а к Магомету, пора горе наперехват и напролом на ту работу, где подбросили монету - и даже решку на кону зачтут орлом. Молись, Валюха, за представленных к герою: на малой родине ни славы, ни куска, а тут за родину и шлёпнут, и зароют, и занесут в святые именем полка. Но ты веди себя, Валюха, хладнокровно: на этот раз нас тут и кормят на убой, и обувают, и считают поголовно, и даже просят интервью наперебой. На этот раз за нас держава рвёт и мечет. С такой-то крышей как не жить, не воевать? Дела идут: контора пишет - "град" калечит, а наше дело - недобитых добивать. Давно пора прикончить яблоко раздора, чтобы вконец на кислых щах не отощать. Шмонать побитых - это дело мародёра. А наше дело, блин, мочить и зачищать. Ещё чуть-чуть - и нам с тобою светит праздник: зачистим, впустим, обнесём и оградим родной до боли государственный заказник - и я вернусь на время цел и невредим. В родной до боли государственный заказник и я вернусь на время - цел и невредим...
* * *
Резня
Где-то на земле есть земля Чечня. Там сейчас резня. Знаю. Хочешь победить? Начинай с меня. Загони меня в стаю. У меня семья. Подо мной земля. Надо мной не гром - крыша. Научи меня начинать с нуля - занеси кремля выше. Я давно отвык отвечать на зык - подо мной земля стонет... Потяни меня за немой язык - а на нём резня сто лет... Я давно ослеп уповать на свет: чуть мигни - в ответ выстрел... Помани меня - и сведи на нет: не простыл мой след - выцвел. Где-то дом родной занесло зимой до мозга костей мёрзлых... Наследил резнёй - замети-замой кровожадный вой свор злых. По следам родня различит меня, завернёт меня в знамя. Где-то есть земля чёртова Чечня. Там всегда война с нами.
* * *
Сейсмограф
(Вспомни Спитак...) Не сработал сейсмограф, который сработали мы. Сколько тысяч не смогут сморгнуть ослепительной тьмы? Сколько сплющенных стынет - и челюстей в крик не разжать? В рёбра впаяны стыки - ни петь, ни любить, ни рожать... Воем вздыбились реки, кормилица осыпью лиц навалилась на веки, заклеила склепы зениц. Всем по хлебу не вышло: Всевышний прижимист и крут. А потомки привычно козла отпущенья найдут. Не сработал сейсмограф: в кармане науки - дыра. Обескровлена смотром воителей зла и добра. Третья сила вмешалась, сработала зло и добро в запоздалую жалость, в добротно сколоченный гроб. Вскрыли вены мильоны, планета тряхнула мошной... Перезвон похоронный - трезвон суеты откупной. Новых нравов не зная, не чая ожогов табу, бродит совесть шальная с пятном потрясенья во лбу. Не сработал сейсмограф - и тысячи тысяч врасплох. Или это сейсмолог в безмолвии долгом оглох? Или рано хоралы слизали Ташкента набат? Или память стирала, сметала в провал Ашхабад? Кто сработал вдоль улиц железобетонные пни, чтобы гордо тянулись к вершинам Кавказа они, чтобы стройки дивили парадом сноровки лихой, чтобы сроки давили прорабов могильной плитой? Не сработал сейсмограф - сработало бремя забот: время спорить о мёртвых - живых провиденье спасёт! Время новой легенды и очередь новых святых: прошлым - чёрные ленты, а пришлым - живые цветы! Покаянной капелью очистили душу от тел - и кресты околели, осиновый кол окрестел. Под железной пятою не знающей жалости лжи стонет чувство шестое, гармошкой визжат этажи! Кто провидит изломы коры воспалённой Земли? Дай же, Боже, соломы, не знаю куда подстели! Не завалов потёмки - темнее чужая душа. Берегитесь, потомки: спасители ваши спешат! Искажённые лица в расколотой глади зеркал. Что в осколках двоится? Летучей оглядки оскал. Недосуг любоваться! Платок зеркалам на роток! Полно громом оваций глушить угасающий стон! Не сработал сейсмограф души на пороге стыда: мы считаем за мёртвых, кто больше на памятник дал. "Бескорыстную" жертву возносим сперва до небес: оцените посмертно на зуб, на готовность, на вес! И поём упоённо - и что-то пошло с молотка. А над гимном подённым - распятая смертью рука. Каждый палец - упрямец: считай не считай - не загнёшь! Скорой помощи глянец на тризне идёт ни за грош... Не сработал сейсмограф: кукушка с сожителем пьёт, свадьба хлещет из морга, несушка печёнку клюёт, жрец купюры мусолит, смекают друзья на троих... Совесть тем невесомей, чем тягостней бремя руин. Нет, не траур над прахом неведомых миру детей - потрясает размахом лукавая тризна вождей: голосят теплоходы, завод сиротинкой трубит, и не братья народы - НАРОД монолитно скорбит! Не сработал сейсмограф - работают мокрые рты митингующих монстров, вахтёров оседлой черты. Не скупясь на утраты, вбивают подковы в тела: ищут кровного брата в прицеле тупого ствола. Полосуют нагорья ножом по горючим сердцам и слепую от горя толкают толпу к праотцам, чтобы с мёртвых запястий живучее время сорвать, чтобы крошево власти по тумбам стола рассовать. Не сработал сейсмограф - судьба шевельнула хвостом. Мы планиду измором - а сами в планету пластом. Кто нас к свету выносит? Кто знает и видит насквозь, чует далее носа, не чает посконных "авось"! ...Полминуты озноба. Последние тридцать секунд. Небо съёжилось в нёбо. Закат закатился в закут. Опоздал регистратор: упругая хлещет волна! А в эфире - эстрада вопит: "Если завтра война..." Не сработал сейсмограф, который сработали мы. Миллионы не смогут осилить пластующей тьмы. Миллионы страх плющит - и челюстей в крик не разжать... Будь смелее, Живущий! Будь скромнее, Жующий! Будь щедрее, Дающий не жизнь, а возможность дышать! 1988
* * *
Серёжка
Прощай. Не будет прошлого у нас. Стакан вина - и песня на дорожку. Приходит ночь - уходит прочь спецназ, вбивая в пыль зелёную сережку. Прощай. Другие парни про меня споют тебе рыдающую песню. А я в петле казённого ремня - чертям родня и ангела небесней. Прощай за всё. Выходит, не судьба в твоих слезах меня похоронила: звезда державы тлела выше лба - дурная кровь чернела, как чернила. Прощай, любовь. Не верь про никогда. Но если твой другой меня напомнит, налей ему. И пусть моя беда в его руке стакан не переполнит. Прощай, прощай! Нет силы удержать в ладони дня звезды моей падучей! И песня спета - а струне дрожать, пока серёжку в пыль вбивает случай... И песня спета - а стране дрожать, пока Серёжку в пыль вбивает случай...
* * *
Смешные письма
Я писем жду у круглого окошка. Востребую, вскрываю - и теплей: мне чудится - сопит в конверт Алёшка, а Ксенька заязычивает клей. Должно быть, вёрсты памяти короче железных километров МПС. А мне казалось: график жизни прочен, - когда в вагон с пожитками я лез. Состав суставы равнодушно тиснул и головой пошёл в слепую ночь. Кричал мне сын: "Пиши смешные письма!" - и всё бежала за вагоном дочь. А сердце набирало обороты и обмирало, убегать устав... Я кран сорвал - и тут же "стоп" сработал, и завизжал обиженно состав. Чужое поле. Чёрным великаном стояла ночь над телом светлячка. Проводники искали хулигана, а хулигана скрючила тоска. А пассажирам всё хотелось чая, а чай зависел от проводников... Червяк очнулся. Медленно отчалил, считая звенья собственных оков. Но было поздно: график расписанья крошился, как графит карандаша. Я снова не в свои уселся сани, в чужую жизнь отчаянно спеша. В купе тоска синела вполнакала и отражалась в зеркале стекла, звенела ложка в пустоте стакана, лупили языки в колокола. Я слышу звон мольбы без укоризны и знаю где, и голос узнаю, считаю дни, пишу смешные письма и песни невесёлые пою. И писем жду у круглого окошка, но нет окошка выше и круглей, чем это - где сопит в конверт Алёшка и Ксенька заязычивает клей...
* * *
Сон любви
Лето на излёте, в легкой позолоте крылья грёз. Кто откроет тайну, что в былом случайно, что всерьёз? Мечется по кровле белый иероглиф дальних гроз... И ладонь в ладони, только двое в доме врозь. Стон монотонный осенних крон... О как бы ни был нынче сладок он - не слушай! Слушай весеннего сердца гром, а листья писем пожелтевших - это просто сон. Сон зимы - как будто мы - не мы и не развеем тьмы меж нами! С нами сады весны. Твои глаза грустны, но ты не верь в седые сны. Верь заветам лунным, верь задетым струнам вешних зорь. Звёздочкой летучей пробивает тучи нежный взор. Над зелёной крышей радугою вышит наш узор. Лепестками вишен мы взлетаем выше ссор. Звон полусонный осенних крон... О как бы ни был нынче сладок он - не слушай! Слушай весеннего сердца гром, а письма листьев пожелтевших - это просто сон. Сон любви коврами стелется и в небо веется кострами. С нами сады весны! Твои глаза нежны - и ты увидишь эти сны...
* * *
Страна сержантов и старшин
* * *
В гостях
Хозяину так хочется, чтоб мне по нраву стол, и этот круг, и это обхожденье, хозяюшка хлопочет, чтоб лицом - не в грязь, а в пол, когда начну ересить дребедень я. Он подливает водки расторопно, а она подкладывает и пододвигает такие расстегайчики, что будь во мне слюна, глотал бы хоть с начинкою из гаек. И так они заботливы, что видеть не хотят: мне после третьей всё одно и ровно, что литра, что селитра, что осот, а что салат, что огурцы, похожие на брёвна. Тут я беру за талию сударушку мою, душу левшой, а правой бью по рёбрам, тяну живую жилу и отчаянно пою назло себе, на радость людям добрым. А люди на подхвате и немножко на газу за всю слезу, старательные, вторят и ладу, и нескладу, и курьёзу, и азу - в таком пылу не сварят и не вздорят! И невдомёк радушным им, что гость уже тяжёл и что струна двоится-четверится, как будто пьяный ёжик пробежал по ней бомжом и рассучил, устав в аккордах рыться. И не понять сердешным им, что гость давно в сердцах готов и сам на клочья разорваться, по горло нагостившись и вот так насозерцав всего, да просто некуда деваться. Простите, люди добрые, спасибо за приём, не слушайте меня, не обессудьте: давайте просто сядем, помолчим да и допьём до дна, что не дано добить до сути...
* * *
Волки, или Песня Вызова
- Это песня на основе значительно расширенного и по-своему интерпретированного стихотворения Владимира Солоухина "Волки" (сб. "Лирика", 1975 г.), хотя мотивом-стимулом для покушения на тему стали и песни другого Владимира - Высоцкого:
"Охота на волков" и "Охота с вертолётов".
ВОЛКИ, или ПЕСНЯ ВЫЗОВА Мы - волки, мы волки! На радость собакам - нас мало. Под грохот двустволки Нам выпала травля-опала. Мы как на расстреле На землю ложились без стона. Но мы уцелели, Хотя и живём вне закона. Мы - волки! Вояки!Бойцы! Забияки! И в жилах у нас - не водица! Мы суки! Мы псы! Мы всё те же собаки, Но мы не хотели смириться. Вам пойло похлёбки - Нам проголодь в поле морозном, Звериные тропки, Сугробы в молчании звёздном. Вас в избы пускают В январские лютые стужи, А нас окружают Флажки роковые всё туже. Вы смотрите в щёлки, Мы рыщем в лесу на свободе. Вы, в сущности, - волки, Но вы изменили породе! Вы вольными были, Вы смелыми были вначале, Но вас прикормили, И вы в сторожах измельчали. Лизать и сосать вы Хозяйскую косточку рады. Вам псарня усадьбы, Ошейник и цепь - до ограды! А там, где флажками Наш путь упыри обметали, Вы крови взалкали И гончими шавками стали! Борзы и лукавы Псари, егеря и бояре... Вперёд, волкодавы! Вперёд, оборзевшие твари! У власти в фаворе Послушные псы человолка! Вам горе - не горе, Пока не намылена холка. Слюной умываясь И совесть нуждой успокоив, Вы всласть упивались Законным забоем изгоев. Мы - волки, мы волки! Нас жизнь без пощады трепала. Но гладит по холке Нас, серых, ночей покрывало. Дрожите в подклети, Когда на охоту мы выйдем. Всех больше на свете Мы, волки, собак ненавидим! Дрожите, собаки, Обрубки хвостов поджимая: Мы, волки, - в атаке! Мы мчимся, порошу вздымая! За вами псари, А за нами тьма леса и поля, Осколок зари И недобрая добрая воля! Да, было нас мало, Но мир осознал, что без волка Он - жвачка шакала. И тут бесполезна двустволка... Гонимые лаем, Пускай мы не равные в драке - Но мы умираем Как волки, а не как собаки! Гонимые лаем, Пускай мы не равные в драке - Но мы умираем, Чтоб выжить! Держитесь, собаки!
* * *
Высотка
Нам говорили: нужна высота...
В.Высоцкий
Нам сказали: нужна высота,
всё решится в последней атаке.
Но пехота до рвоты сыта -
не ложится с гранатой под танки.
А до той высоты -
кто в бинты, кто в кресты,
кто золой под кусты вековать.
Там кому-то восход,
а кому-то - расход,
потому что отход прикрывать.
В лоб не выгорит - лучше в обход.
Но не терпят вожди проволочек:
им виднее с командных высот,
за какой помирать бугорочек.
Тут большая игра:
разогреют с нутра -
и вали на ура горки брать!
Лезет в гору цена,
а гора - что стена!
И никто не хотел помирать...
Нам сулили крутую гульбу
и три ночи потом на обмывку,
но видали мы это в гробу:
укатали пригорочки сивку.
Замполиты-орлы
подтащили тылы,
запалили котлы - и ага:
по сту граммов на грудь,
чтобы горы свернуть!
Но не тянет ничуть на рога...
Несгибаемы наши штыки,
нескончаемы наши могилы...
А высотки берут штрафники
на ура, на арапа, на вилы!
Только смертнику тут
светит первый салют,
только смертникам горки бодать:
двум смертям не бывать,
двум судам не предать!
А до вышки - рукою подать.
Песня спета, мосты сожжены,
справа право, а слева - охота...
И - пошла напролом без вины
виноватая наша пехота.
Словно вошь по сукну,
сыпануло шпану
на колючку - вину искупать.
Чью - не скажет гора.
А бугор на ура
взять пора - да себя окопать.
Мы воткнём на высотке штыки
в покорённую эту подкорку.
Скажет ротный: "Спасибо, сынки!" -
и газетку порвёт на махорку.
И добавит: "Прости-
те, сынки, что в горсти
на всю роту с лихвою - махры..."
А за нашей спиной
беспредел продувной
да лихие высотки-бугры...
* * *
Застольная
Не плачьте, матери, ночам не верьте, вдовы, стелите скатерти, зовите за столы. Пусть были проводы хмельны и бестолковы - дождёмся повода без плача и золы. Простите, матери: мы дали вам присягу вернуться засветло и больше ни ногой по старой скатерти, где мы: "Назад ни шагу!" - клянёмся матерью, готовые на бой. По старой памяти нам выпало от бога добра напутного - и зла не даст соврать тоска по матери да скатертью дорога, которой горькою слезой не застирать. Достаньте браные, непраные, в рябинах, накройте пятнами прощального вина раскаты пьяные в помятинах родимых: за ними выпито и пролито сполна. Стелите скатерти, стелите - не стирайте: мы скоро встретимся - и каждое пятно нам станет памятью о той великой рати, которой матери вернуть не суждено. Не плачьте, матери, слепым ночам не верьте, стелите скатерти, помянем земляков. Давно ли с ними мы судачили о смерти - а нынче молча пьём за тех, кто был таков. Нам время выпало - и мы не выбирали ни дня рождения, ни чёртова рожна. Поплачьте, матери: ура не за горами, а за столами, где с лихвой на всех вина. Готовьте горькую, гоните мёд и брагу, чтоб нам тверёзыми не встать из-за стола. По бранной скатерти медали "За отвагу" покатят к матери и лягут на орла. Не плачьте, матери: Москва слезам не верит, не прячьте скатерти, держите под рукой: пока Москва-река грозой впадает в Терек, нальём за здравие - хлебнём за упокой. Не плачьте, матери, ночам не верьте, вдовы, стелите скатерти, зовите земляков! Пусть были проводы хмельны и бестолковы - дождёмся повода без траурных платков...
* * *
Живая вода
Отражаемся в озере юности нашей... То ли годы плывут, то ли это века белоснежными хлопьями падают в чашу, будто щиплет бездумно их чья-то рука. То, похоже, последними каплями жизни исполняется чаша дремучих веков... Отражаемся мы на пригорке отчизны в облаках и в озёрах, в глазах стариков. Отражается всё, что поставлено нами над водой неизбывной, под синим крылом: древки пращуров, цепи холопские, камень, затаивший загадку угрюмым челом. Набегали туманы, и ливни, и грады, разбивали в осколки озёр зеркала - и дрожала, рябила пугливая радость, но живая вода никуда не ушла. Превозмогши лихую годину, ненастье, темь и рябь многократно сгоняла с лица. Ваньки с Таньками пели, плясали на счастье - и детва босоного валила с крыльца. А в свинцовом зерцале навеки застыли, словно скалы, гранитные лики отцов... Снова бури ломили, утёсы валили, но щадили молоденькое деревцо. И оно, иссечённое, руки, как плети, платье рваное сбросив, гляделось в тоске, а ничьи, беспризорные, слабые дети незабавою строили дом на песке. И сияло надеждой в воде неизбывной, то грозой трепетало, то зыбкой слезой то, что рви-разорви - а оно неразрывно, словно стёжка, пробитая девкой босой...
|
|
|
Сайт "Художники" Доска об'явлений для музыкантов |